о  лицу Эмиля -- нет,  дружище, эти
тягостные раздумья имеют определенную подоплеку...
     Людей  бы встретить, людей,  пусть и  не  особенных сапиенсов, лишь  бы
увидели троих. Тогда все Эмилевы планы поневоле пойдут прахом...
     Но люди-то как раз и не попадались -- как и следы присутствия человека.
Шурф,   оставшийся  далеко  позади,   остался  единственным  напоминанием  о
человечестве.
     А  в  общем,  было  даже  интересно --  разнообразная таежная живность,
ручейки  с  прохладной   вкуснейшей   водой,  заросли  малины.  Если  бы  не
ежеминутный страх за свою жизнь, если бы не жуткое напряжение...

     ...На  избушку наткнулись  ближе к  вечеру,  когда  солнце уже касалось
верхушек деревьев, но было еще довольно тепло. Она стояла в удобном месте, у
широкого ручья, образовавшего совсем  рядом  с  крылечком  крохотную заводь.
Неказистая, с единственным застекленным окном, но крепко сбитая. Через ручей
перекинуто широкое бревно,  к нему с одной  стороны  даже приколочены  грубо
сработанные перильца.
     -- Все,-- сказала Ника, присев на крылечко и блаженно вытянув ноги.-- Я
сегодня уже никуда не иду. Ночь скоро, а тут такие хоромы...
     Эмиль после некоторого раздумья хмуро кивнул, прошел в избушку. Недолго
повозился там,  стукнул чем-то тяжелым, вышел, присел рядом с Никой и достал
сигареты:
     -- Обеднел  народ. Раньше в таких избушечках  и крупа  лежала, и прочие
макароны. Можно было супчик изобрести -- печка там есть,-- да  вот заправить
нечем...
     -- Всухомятку проживем,-- легкомысленно сказала Ника.-- Как ты думаешь,
долго нам еще брести?
     -- До самой смерти, Марковна, до самой смерти...-- ухмыльнулся Эмиль.
     -- Ну, ин еще побредем...
     И оба  вполне весело  рассмеялись.  На Вадима,  как и прежде,  никакого
внимания. Ни  взгляда  в его сторону, ни словечка.  Ну и прекрасно, мысленно
порадовался он. Делайте все, что можете, дорогие мои,  чтобы и вы для  меня,
когда придет время, стали некими абстрактными мишенями...
     Ника вдруг  вскочила,  подошла  к маленькой заводи -- довольно глубокой
яме с чистейшей водой -- осторожно попробовала ее пальцем:
     -- Слушай, а вода-то теплая!
     -- Ничего странного, за день прогрелась.
     -- Давай купаться?
     -- Все равно одежда грязная...
     -- Зато мы будем чистыми. Нет, давай купаться?
     И,  не дожидаясь ответа, сбросила одежду, соскользнула в воду. Отчаянно
взвизгнула,  притихла, стала плескаться. Невольно Вадим уставился на нее  со
вполне  определенными  мыслями  --  она   была  сейчас   чертовски  красива,
развеселившаяся, в  прозрачнейшей воде,  сибирская  русалочка,  гурия  --  и
наткнулся на  хмурый,  враждебный взгляд Эмиля, смотревшего так, словно он и
был  законным  собственником,  а  Вадим  --  наглым  сторонним  посягателем,
вожделевшим без всякой взаимности. Если и были все же сомнения насчет планов
Эмиля на  его счет, сейчас,  после т_а_к_о_г_о взгляда  исподлобья, сомнения
растаяли. Он стал для них лишним. И Эмиль твердо решил его прикончить...
     -- Иди сюда! -- позвала Ника.
     Покосившись на  Вадима, Эмиль  принялся  раздеваться.  Однако  оба ножа
забрал с собой, воткнул их в бережок под водой. Встал  на кромке, голый, аки
Адам -- эта  сучка без  малейшего смущения пялилась на него  снизу -- бросил
Вадиму:
     -- Ты бы погулял в окрестностях? А то двигай в Шантарск своим ходом?
     --  Куда ему...-- звонко  рассмеялась Ника.-- Вадик, погулял  бы ты,  в
самом деле... Пялишься, даже неудобно...
     Никак  она не могла  оказаться в курсе  Эмилевых планов, не  было у них
времени  такое обсуждать,  но вслед за Эмилем  стала относиться  к "третьему
лишнему", как  к  дерьму  последнему.  Это уже и  не  злило  -- но заставило
трезво, холодно подумать:  еще пара дней, и  дозреет, стерва, спокойно будет
смотреть, как Эмиль его режет...
     Он  встал,  побрел в  избушку, где не  оказалось  ничего интересного --
неказистые  прочные  нары,   где  могут  вольготно  разместиться  человек  с
полдюжины, такой же стол, нехитрая утварь, печка.
     Сторожко косясь на дверь, прислушиваясь, извлек наган, проверил. Точно,
Синий  стрелял  трижды.  Три  гильзы  пахнут  пороховой тухлятиной,  капсюли
пробиты. Четыре патрона в его распоряжении --  хватит с лихвой, может, еще и
останется... Нет, после наган нужно выкинуть, останутся патроны или нет...
     Вышел на  крылечко, глянул в ту сторону.  Двое самозабвенно целовались,
стоя по  пояс в прозрачной воде, так  вкусно, так отрешенно вцепились друг в
друга, что скулы сводило от лютой ненависти.
     Вылезли из воды,  когда  уже  ощутимо  потемнело.  Ничуть не  стесняясь
свидетеля,  стояли на бережку, как Адам  и Ева до грехопадения,  держась  за
руки, смахивая воду свободными ладонями.
     -- Пошел бы ополоснулся. Воняешь, как не знаю кто,-- бросил Эмиль.
     --  Не вижу  смысла,--  лениво отозвался Вадим.--  Все  равно  потом  в
грязные штаны влезать...
     -- А давай в грязное только завтра влезем? -- повернулась Ника к Эмилю,
накинула  на  голое  тело  новехонький  пятнистый бушлат и, отставив  локти,
пробежала к избушке.
     Эмиль пошел следом, мимоходом кинув Вадиму:
     -- Чтобы я тебя в избе не видел. В сенях сиди, козел. Уяснил?
     -- А  если  охотники  придут?  -- с  равнодушным  видом поинтересовался
Вадим.-- Те, чья избушка?
     -- Тогда гавкай вместо собаки,-- отмахнулся Эмиль и скрылся в избушке.
     Вадим откровенно ухмыльнулся. Удалось мягко  и  ненавязчиво заронить  в
сознание  Эмиля  незатейливую  истину...  Иными  словами -- выторговать себе
жизнь  на  сегодняшнюю  ночь.  Не решится  убивать этой ночью, тварь.  Будет
помнить о фразочке насчет охотников -- а вдруг и в самом деле придут хозяева
избушки, наткнутся на свеженький труп? Кто может предугадать заранее, придут
они или нет? Есть еще извилины в башке...
     Он не  стал входить  в  единственную здешнюю комнатушку,  сел в углу, в
крохотных сенях,  стараясь не производить шума.  Еще выставят  под  открытое
небо, ночью там будет неуютно...
     Зато  супружница  с  бывшим  другом  нисколько  не  стеснялись.  Эмиль,
оказалось, во  время  кухонного  грабежа  успел  запихать в  карман  плоскую
бутылку "Реми Мартин", и сейчас они там старались расположить  на столе свои
нехитрые припасы так, чтобы получился красивый достархан. До Вадима долетало
каждое слово,  каждый смешок-- расположились-то  в трех шагах  от  него.  Он
замер в своем углу, временами  курил, пряча сигарету в ладони -- никогда еще
не  оказывался  в столь  глупом  и унизительном  положении,  но на рожон  не
попрешь.
     Вскоре, после  нескольких  изрядных  глотков,  приглушенных  смешков  и
откровенной   возни,  скрипнули  нары.  Бесшумно  встав,  Вадим  заглянул  в
комнатушку,  залитую белым лунным сиянием. Тела переплелись на  подстеленных
бушлатах,  в  уши,  в мозг  прямо-таки ввинчивались  удовлетворенные  стоны,
оханье, все сопутствующие звуки,  он  узнавал  каждое  движение Ники, каждый
поцелуй, каждый стон  и перемену  позы. Все  это было знакомо настолько, что
появилось  дурацкое  ощущение, будто он вдруг  раздвоился  и теперь их двое,
один  лежит  на распростертой  Нике,  впившись в  ее губы,  глубоко проникая
резкими толчками, другой таращится, не узнавая двойника...
     Он   отпрянул,   когда   Ника   простонала  особенно   громко,  тягуче,
расслабленно замерла. Достал наган, прижавшись к стене, положил указательный
палец на  спусковой  крючок.  "Оргазм, говоришь, сучка несчастная?" --  ярко
вспыхнуло во взбудораженном мозгу.
     Все  было в ажуре,  он старательно установил барабан  так, чтобы против
ударника оказался нестреляный патрон. Только нажать на спуск...
     Послышался жаркий, задыхающийся шепот Ники:
     -- Еще...
     Вадим нечеловеческим  усилием  воли  снял  палец со  спуска.  И спрятал
наган. Как  ни  кипел  от ярости, следовало взять себя в руки. Охотники  и в
самом деле могут появиться как нельзя более некстати. Еще не вечер, капитан,
еще не вечер...
     Подстелил под голову армейский бушлат,  улегся  на  левый  бок  -- так,
чтобы при  необходимости  вырвать наган из  кармана одним движением. Мало ли
что придет Эмилю в голову...
     Там, в комнатушке, продолжался развеселый блуд -- судя по звукам, снова
отпробовали коньячок из горла, потом заскрипели нары, понеслись  охи-вздохи,
уже почти в полный голос, ничуть не стесняясь, несли обычную в таких случаях
чушь -- и насчет желаемой смены позиций, и насчет обуревавших их чувств.
     Спать  хотелось  адски, но он  боялся. Ткнут  сонного под  ребро  --  и
конец...  Временами  впадал  в  забытье,  перед  глазами  начинали  мелькать
странные сцены, тут же напрочь забывавшиеся при резком пробуждении, он вел с
кем-то  бесформенным  длиннющие,  безумные  разговоры  --  то   ли  это  был
комендант, то  ли живехонькая тетка  Эльза.  Словно  плыл  по быстрине -- то
погружался  с  головой,  то  выныривал,  весь  покрывшись  липким  потом,  с
колотящимся  сердцем,  обнаруживал вокруг  темноту и тишину, вновь осознавал
себя в реальности, в таежной ночи.
     И незаметно уснул,  мягко  соскользнул в глубокий сон, словно в  охотно
расступившееся бездонное болото.


        Глава вторая. Робинзонам тесновато на островке...
     Пробуждение оказалось насильственным и скверным настолько, что дальше и
некуда.
     Назад в реальность  он вернулся  толчком -- в результате хорошего пинка
по ребрам.  Успел за  невероятно  короткий  миг пережить  потрясающую  гамму
ощущений:  ужас  оттого,  что все  же  уснул,  оказавшись  в  полной  власти
спутников, недоумение, злость. А  потом  на  смену всему  этому многообразию
пришел  дикий, панический  страх  -- совсем близко от его  физиономии чернел
автоматный ствол  с толстым  дульным  набалдашником. Человек с автоматом был
одет во все армейское, с ног до головы, и вовсе не собирался позволять долго
себя разглядывать. Снова от всей души пнул Вадима в бок и заорал:
     -- Встать, сука! Пошел!
     Дуло  придвинулось  к лицу совсем уж  близко. Взмыв быстрее лани, Вадим
влетел в крохотную комнатку, получив ускорение в виде доброго пинка. Там, на
нарах, прижались к бревенчатой стене разбуженные любовнички -- Ника пыталась
прикрыть бушлатом  максимум обнаженных прелестей,  Эмиль  такими церемониями
пренебрег, зло  сверкал  глазами, но  не решался,  конечно, переть с  голыми
руками против автомата.
     Вадим пролетел комнату из угла в угол наискосок, налетел на непод®емную
скамью, даже не пошатнувшуюся. Страх не улегся, наоборот, в голове вертелась
одна-единственная мысль, четкая и страшная: достали! Догнали...
     -- К стене, с-сука!
     Он поспешно отодвинулся,  вжимаясь  лопатками  в  горизонтальный  рядок
толстых бревен. Автоматчик повел себя немного странно -- держа автомат одной
рукой,  второй сцапал со  стола полкуска ветчины и вгрызся так,  что урчание
слышалось, наверное, снаружи.  Жрал так,  что  за  ушами  трещало, энергично
двигая  челюстями, чавкая. У Вадима понемногу отлегло от сердца -- настоящая
погоня так себя не вела бы, лопает, как с голодного края...
     Правда, успокаиваться рано. Еще неизвестно,  вдруг это и называется: из
огня да в полымя...
     Теперь, слегка  успокоившись,  осознав,  что самого  страшного пока  не
произошло,  он  рассмотрел агрессора  повнимательнее  --  на первый  взгляд,
совсем  пацан, зарос этаким  цыплячьим  пушком  вместо щетины,  затравленный
зверек. Вот только автомат у  зверька самый  настоящий и на  поясе новенькие
ножны  со  штык-ножом. В уголках  воротника  --  защитного  цвета  эмблемки,
которых Вадим с ходу так  и не  опознал (сейчас их, новых, в армии развелось
превеликое множество),  на шапчонке натовского образца -- такая же  защитная
кокарда,  нашивка  на рукаве. Бравый солдат  Швейк, одним  словом,--  только
испуганный, злой и посему, легко догадаться, опасный...
     Странный   гость  дожрал  ветчину,  сгреб  со  стола  кусок  колбасы  и
разделался с ней поразительно быстро. Схватил недопитую  бутылку  коньяка, с
большой  сноровкой  осушил  из  горлышка,  сунул  в  рот  сигарету.  Похоже,
настроение у него слегка улучшилось -- но ненамного.
     Он  сбросил с  плеча тощий рюкзачишко, оглядел троицу уже  с  некоторой
заинтересованностью:
     -- Деньги есть?
     Голый Эмиль пожал плечами в смысле "нет".
     -- Есть или нету?
     -- Нету...
     -- Где это место? Куда я вышел?
     --  Ты, браток, не  поверишь,  но  мы и сами  не представляем,-- сказал
Эмиль осторожно.-- Сами заблудились.
     Солдатик таращился на него недоверчиво и подозрительно:
     -- Че ты гонишь?
     -- Говорю, заблудились,-- сказал Эмиль с той  же осторожностью.-- Вышли
к этой хатке, заночевали...
     -- Вы вообще кто такие? -- Он огляделся, поддел носком тяжелого ботинка
полосатую одежду на полу.-- Зэки, что ли?
     -- Долго об®яснять. Ты сам-то кто?
     -- Хрен в пальто! -- огрызнулся солдатик.-- Кто такие, спрашиваю?
     -- Туристы.
     --  Что  ты мне звездишь? Вон, натуральные зэковские полосатки,  что я,
тупой?
     -- У зэков нынче полосы  по горизонтали,--  сказал  Эмиль.-- А тут, сам
видишь, по вертикали, совсем другой дизайн...
     --  Что ты мне вкручиваешь? Какой дизайн? --  солдат прицелился в него,
перехватив автомат обеими руками.-- Говори, кто такие!
     -- Нет, а ты сам-то кто? Домой сорвался?
     --  Куда  надо, туда и сорвался,-- угрюмо  сообщил солдатик.-- Где  это
место, спрашиваю? Эмиль досадливо поморщился:
     -- А ты откуда сбежал-то, горе мамочкино?
     -- Откуда надо.
     -- Слушай,  я тебе правду  говорю -- сами заблудились. Даже примерно не
представляем, где сейчас сидим. Не хочешь  выдавать военную тайну -- хотя бы
намекни, какие деревушки поблизости. Или город. Тут где-то поблизости должен
быть Манск...
     --  Ни хрена  себе  -- поблизости,--  машинально ухмыльнулся  беглец.--
Манск  -- где-то  во-он там,  а здесь -- то ли Каразинский  район, то ли уже
Мотылинский...--  Он совершенно  по-детски  шмыгнул носом  и  признался:  --
Заплутал, не разберу... По-моему,  Мотылинский. Озеро  я видел, мимо прошел,
если это Бирикчульское -- тогда точно Мотылинский.
     -- А если нет? Озер тут хватает...
     --  Да мать твою!  -- взревел солдат.-- Не  трави ты душу,  третий день
блукаю и не пойму, где! У вас еще выпить есть?
     -- Нету.
     -- Звездишь.
     -- Не  веришь --  обыщи. Дело нехитрое...  Юный дезертир огляделся -- и
очень  быстро, судя  по  лицу,  пришел  к  выводу,  что  в  столь спартански
меблированном помещении и в самом деле никаких бутылок не спрячешь.  Доброго
расположения духа это ему не прибавило, отнюдь.
     Эмиль это тоже заметил, начал, взвешивая каждое слово:
     -- Слушай, давай сядем спокойно и обговорим все. У тебя  свои проблемы,
у  нас свои,  но есть  у  меня  впечатление, что их  можно поре-шать сообща,
потому что...
     -- На херу я видел твои  проблемы! -- взвился солдатик.-- А ты в мои не
лезь. За мной, бля, как за волком, комендатура шпарит...
     -- А ты как ушел-то? По-хорошему или с выкрутасами?
     -- Не твое собачье дело.
     Он  сцапал очередную  сигарету, жадно затягивался, держа  их под  дулом
автомата. Сморчок  был -- соплей перешибить, но автомат есть автомат, успеет
изрешетить всех троих, прежде чем его достанешь  в прыжке, грязный  палец на
спусковом крючке так и дрыгается...
     -- Может, разойдемся? -- нарочито безразличным тоном предложил Эмиль.--
Мы тебя ловить не собираемся, у самих забот выше крыши.
     --  Ага,  а потом  вы  им  меня  заложите?  -- осклабился солдатик.-- С
потрохами?
     -- Кому ты нужен, закладывать тебя...
     --  Нет уж! --  заявил беглец  с чрезвычайно  хитрым видом.-- Один  вот
позавчера  тоже  расстилался мелким  бесом --  мол,  и  пожрать  дам,  и  на
мотоцикле довезу, а потом как начал  автомат  вырывать... Ну и пришлось...--
Он спохватился, ерзнул на лавке.-- Кончай мне лапшу на уши вешать!
     "Скверно",-- подумал Вадим. Очень похоже, что уходил не просто так, а с
хар-рошими   выкрутасами   вроде   расстрелянного   караула.   Даже   отсюда
чувствуется, что автомат шибает пороховой гарью  так, словно  потрудился  на
совесть...
     Ситуация создалась  нелепейшая -- и выходов  из  нее что-то  не  видно.
Незваный  гость  напряжен  и  агрессивен  до предела,  и  терять ему,  такое
впечатление, нечего...
     Дезертир заерзал на жесткой лавке. Вадим видел его вполоборота и  сразу
определил  по маслености  взгляда,  что мысли беглеца приняли несколько иное
направление.
     Он с толком, с  расстановкой оглядел Нику,  старательно  прикрывавшуюся
бушлатом, распорядился:
     --  Иди  сюда!  Кому говорю?  Сюда  иди,  коза!  Она отчаянно  замотала
головой.
     -- Иди сюда, хуже будет...--  Беглец всецело поглощен был новой идеей и
отступать не  собирался.-- Я  тебя не с®ем, Красная Шапочка, только потрахаю
малость...  Отсосешь  --  и  свободна.  Да ты  не  бери  в  голову, я  мужик
захолустный, у нас СПИДа пока что нету...
     Ника отползала в угол. Дезертир, рассердившись, рявкнул:
     -- Сюда иди, тварь!
     И навел на нее автомат в целях дальнейшего устрашения.
     Кое-что из армейской жизни Вадим помнил хорошо, поневоле в®елось. Чтобы
автомат  выстрелил,  надо снять с  предохранителя,  чего дезертир делать  не
собирался.
     Они  с Эмилем, так  получилось,  бросились одновременно.  Солдатик  еще
успел  пискнуть, дернуть стволом,  до  железного  хруста  нажимая  спусковой
крючок, но автомат не выстрелил.
     Трое рухнули на пол, беспорядочно молотя друг друга. То есть, это Эмиль
лупил, а Вадим озаботился в первую очередь автоматом, вырвал-таки из грязных
рук, выкрутил. Отскочил к стене.
     В два удара приведя дезертира в  бесчувственное состояние, Эмиль упруго
выпрямился. Перехватив  его  взгляд, Вадим вновь убедился, что был  прав и у
бывшего  друга намерения на его счет насквозь  нехорошие: Эмиль смотрел так,
словно заранее ждал подвоха от врага. Одними воспоминаниями о несостоявшемся
повешении такого взгляда не об®яснишь...
     Подмывало нажать на курок самому, длинной очередью угостить всех троих.
Благо неожиданно об®явился суб®ект, на которого  можно все и  свалить: напал
дезертир, завязалась беспорядочная схватка, после которой  в  живых  остался
один  из  четырех, прикончивший  беглеца  после  того,  как  тот успел-таки,
сволочь, застрелить двух мирных странников...
     Его остановило, если честно, чувство страха и малодушия.
     И Вадим по мгновенному  наитию  поступил  иначе: перехватил  автомат за
ствол,  размахнулся  хорошенько  и грохнул  им  об  стол  так,  что  приклад
мгновенно отлетел,  с лязгом  вылетела крышка  затворной коробки,  за ней --
ударник с пружиной...
     -- Ты что, идиот? -- рявкнул Эмиль.-- Что наделал?
     --  Да  не сообразил  как-то...--  виновато ответил  Вадим,  всем видом
выражая раскаяние.
     Только автомата  в  руках  Эмиля не  хватало.  Особенно  когда на  полу
валяется бесчувственный беглец, на которого многое можно списать...
     Эмиль замахнулся, но не ударил, отвернулся  и  занялся тощим рюкзачком.
Отстегнул клапан,  взял за  углы  и  вывалил  содержимое  на  пол.  Невольно
отпрянул  -- как и  Вадим. По полу, глухо стуча,  раскатились три гранаты со
вставленными  запалами.  Опомнившись,  Эмиль  быстро  собрал  их, сноровисто
выкрутил запалы и бросил в угол. Солдат постанывал, не открывая глаз.
     Кроме  гранат,  ничего особенно  интересного в рюкзаке не оказалось  --
новехонький  комплект полевой формы, пара  пачек манской  "Примы",  неведомо
зачем прихваченная беглецом  офицерская фуражка и два автоматных рожка. Судя
по содержимому,  дезертир-то  ли не  планировал бегство заранее, то ли, пока
блуждал по лесу, прикончил скудные запасы с®естного.
     -- Держи,-- Эмиль бросил форму Нике.-- Одевайся в темпе. И уходим. Этот
придурок  подкинул дельную  мысль -- нас  и  в  самом деле могут  принять за
зэков, нуж