л не сгибая колен и  припустил  во  мрак,  в  котором
благополучно и растворился. Он уже успел понять,  что  от  белых  людей  в
военной форме нужно спасаться галопом.
     - Это нормально, - сказал сам себе Сварог голосом то ли Горбачева, то
ли  Кашпировского,  идиотски  захихикал  и  пошел  дальше  под   огромными
звездами.
     В эту ночь его так и не потревожили.  Утречком  он  отпился  холодной
водой и поскорее  убрался  подальше  от  семейного  очага,  пока  жена  не
обнаружила исчезновения золота. Насколько позволяли служебные  обязанности
и распорядок дня, он то и дело уединялся, откровенно нарываясь. Да  так  и
не нарвался. Начал даже подозревать, что удрученный провалом  эксперимента
шаман умер от инфаркта или был сгоряча укорочен на голову.
     Домой возвращаться как-то не  тянуло.  Он  без  всякого  удовольствия
забрел в гости к замполиту Ульянову (ни с какого  боку  не  родственнику).
Ульянов без всякой фантазии кушал водку и был мрачен,  как  никогда,  -  в
голову ему стукнуло, что в нынешние бурные психопатические времена его под
горячую руку причислят к родственникам вождя трудящихся всего мира и, чего
доброго, положат в Мавзолей. Симптомчики были знакомые, означавшие, что  к
ночи из холодильника полезет Карл Маркс, и  придется  бежать  за  доктором
Зуевым, который Карлу непременно прогонит, если только сам не будет гонять
друидов. Правда, если подумать, для замполитовой печали были все основания
- ходили стойкие слухи, что в ближайшее время замполитов  ликвидируют  как
класс, а ничего другого Ульянов  как-то  не  умел,  да  и  не  особенно-то
порывался учиться, честно говоря. На сковородке у него догорал разодранный
по страничкам  партбилет  -  но  Ульянов,  как  выяснилось,  к  демократам
примыкать вовсе  не  собирался,  просто  разочаровался  в  родной  партии,
разучившейся делать  перевороты.  Сварог  выпил  водки,  пожелал  Ульянову
приятной беседы с Карлом Марксом и направился к археологам.
     На полдороге его и достало - и качественно. Он вошел в сухую  твердую
землю, как утюг в ведро с водой, чисто по привычке  побарахтался  немного,
но потом опомнился, зачем-то поднял  руки  над  головой,  решив,  что  так
пойдет легче, - и провалился из солнечного дня в  ночь.  Поблизости  жарко
пылали высокие костры, ржали  лошади,  вокруг  стелился  странно  тяжелый,
устойчивый дым из причудливых курильниц на  затейливых  ножках,  и  шаман,
целехонький и здоровехонький, разразился  столь  радостными  воплями,  что
голова его, похоже, еще миг назад и впрямь висела на волоске.
     А Нохор смотрел  на  Сварога  с  нехорошим  удовлетворением,  как  на
желанную  долгожданную  игрушку,  улыбался  во  весь  рот,  и   у   висков
покачивались черно-бурые лисьи  хвосты  и  еще  какие-то  плоские  золотые
висюльки, дракончики и кони. Сварог медленно и плавно, как во сне, опустил
руку, дернул большим пальцем клапан кобуры.
     - Ну и пришлось же за тобой  побегать,  -  сказал  Нохор.  -  Как  за
капризной девкой, право слово. Ничего, все  позади...  -  И  приказал,  не
оборачиваясь: - Приведите ему коня.
     Кто-то, невидимый за  пламенем  костров,  припустил  прочь,  отчаянно
стуча сапогами. Все так же медленно и плавно Сварог  поднял  руку,  отводя
большим  пальцем  ребристый  язычок,  он  успел  еще  испугаться,  что  по
неведомым  законам  колдовства  перенесенный  в  другое  время  порох   не
вспыхнет, а пружина не распрямится, - и тут  же,  в  некий  растянутый  на
долгие минуты миг, ощутил,  как  освобожденный  ударник  пошел  вперед,  и
кусочек  свинца  в  обтекаемой  медной  оболочке   ввинтился   в   нарезы,
подпираемый упругим, удлинявшимся цилиндром раскаленного газа,  коричневая
гильза неспешно ушла вправо по параболе... Кажется, рядом вопили,  звенели
оружием, выхватывая мечи на бегу, кто-то проломился  прямо  сквозь  костер
черным чертом в  ворохе  ало-золотистых  искр  -  но  вокруг  Сварога  уже
смыкалась мутная пелена, и, стреляя второй раз, он уже плыл  посреди  этой
пелены в непонятном направлении, видел еще, как  прямо  перед  ним,  перед
дулом пистолета, возникла в сером тумане дыра с неровными краями, и в  ней
виднелись далекие костры с мелькавшими на их фоне черными, неправдоподобно
четкими силуэтами - а потом исчезли и дыра, и туман. Сварог стоял почти на
том же месте, впереди виднелся  раскоп,  а  пистолет  был  в  руке.  Чисто
машинально он  выщелкнул  обойму,  большим  пальцем  вышелушил  коричневые
кургузые патроны. Их оказалось пять. Шестой, дело ясное, сидел  в  стволе,
загнанный туда предыдущим выстрелом, -  а  две  золотых  пули  остались  в
неизвестном прошлом. Значит, удалось. Произошло  так  быстро,  буднично  и
скучно, что на душе стало не радостно, а скучно и больно. Сказкам положено
кончаться как-то не так - то ли веселее, то ли необычнее.
     Но по дороге к раскопу Сварог пришел  к  выводу,  что  сказки  всегда
кончаются именно так - скучно и буднично. Никто не заглядывал в те  будни,
что простираются за словами "Тут и сказке конец" - а это еще не конец, там
обязательно должно что-то происходить, ведь  живы  положительные  герои  и
даже часть отрицательных, и удачливому принцу причитается  полкоролевства,
а  спасенной  принцессе  не  обойтись  без  законного  брака,  она  же  не
подзаборная какая-нибудь и не кухаркина дочь. Голова дракона (или  тролля)
валяется в пыли под забором на заднем  дворе,  куда  ее  откатили  пинками
кухонные мужики, чтобы не мешала таскать с ледника говядину и запечатанные
жбаны. У царевны (или принцессы) нет ни одного приличного платья, и  нужно
ее срочно обшивать, старшие сыновья на стенку лезут от злости, и их вполне
можно понять: они, скорее  всего,  старательно  и  серьезно  готовились  к
восшествию на трон,  изучали  экономику,  финансы  и  военное  дело,  пока
младшенький в обществе говорящих серых волков болтался за тридевять земель
(к тому же наверняка без паспорта и подорожной, так что дипломатам  теперь
отписываться не одну  неделю).  Министры  ломают  голову,  как  надлежащим
образом   разделить   королевство   пополам,   не   разрушив   устоявшихся
хозяйственных  связей,  не  задев  границы  баронских  имений  и  общинных
выпасов. Если там есть биржа, она  на  всякий  случай  паникует,  и  курсы
иностранных  денежек  скачут  самым  причудливым  и   идиотским   манером.
Простонародье, усмотрев реальные шансы  на  лишний  уик-энд,  гуртуется  в
кабаках и у дворцовых ворот - вдруг выкатят бочку? Один  папаша-король  на
радостях надрался и тискает  фрейлин.  А  сам  принц  сидит  в  горнице  и
понемногу начинает соображать, что  начинается  скучная  будничная  жизнь,
потому что спасенная  принцесса,  став  законной  супругой,  черта  с  два
отпустит освобождать  других  принцесс  и  рубать  драконов,  ибо  женщины
невероятно практичны. В общем, болото, не зря же умница волк предупреждал,
что больше они не увидятся...
     Сварог добрел до края раскопа и глянул вниз. Мавзолей был уже вскрыт,
бревна  убраны,  и  гробокопатели  в  полном  составе  толпились   вокруг,
восхищенно лицезрея скелет, лежавший меж каких-то чаш,  ржавых  клинков  с
уцелевшими тускло-желтыми рукоятями (значит, золотыми)  и  прочего  хлама,
натасканного когда-то в могилу уважения ради. Сварог сначала наблюдал  без
всякого интереса, высматривая среди загорелых спин  Светину,  потом  вдруг
встрепенулся, проглотил подступивший к горлу комок, сбежал вниз по хлипким
шатким мосткам и стал проталкиваться ближе  под  недоуменное  оханье  тех,
кому вгорячах наступал сапожищами на босые ноги.
     На запястье скелета тускло  желтел  массивный  браслет  с  драконьими
головами. От черно-бурых хвостов, понятно, не осталось и  следа,  но  обок
пустых глазниц лежали плоские золотые висюльки, прикрепленные к  шлему,  -
золотые дракончики и кони. Сварог стал высматривать пули - должны же  быть
где-то, что им, золотым, сделается? - но на него  коршуном  налетел  ихний
главный: бородатый демократ, сидевший на "Огоньке", как наркоша на игле, и
оттого питавший к военным людям биологическую ненависть, какую старая дева
питает к голым кисулям из "Плейбоя" - по определению доктора Зуева, ерника
и консерватора, успевшего с бородатым подраться в зыбкие дни ГКЧП (правда,
не по политике, а из обоюдного пьяного куража). Налетел и стал нудить  про
нетленные ценности науки, коей не  имеют  права  мешать  пьяными  визитами
представители имперской военщины. Сварог к тому времени давно  протрезвел,
но, чтобы не огорчать интеллигента, огрызнулся в классическом стиле:
     - Если ты такой умный, чего строем не ходишь? Сталина на тебя нет...
     Выбрался из раскопа и потащился  в  военный  городок.  На  душе  было
невыразимо мерзко и хотелось переиграть все назад. Как это сплошь и  рядом
водится, изничтоженный своими руками  шанс  казался  теперь  единственным,
ради чего стоило жить,  а  собственная  решимость  избавиться  от  лучшего
будущего - достойной последнего придурка. При мысли, что  он,  побывав  за
таинственной дверью, сам заколотил ее за собой и обречен  отныне  на  этот
мир, тоскливое бешенство захлестывало мозг. Нестерпимо  хотелось  иного  -
иных миров, иной жизни, иной судьбы.
     Неизвестно,  успел  ли  он  подумать,  что  страстные  желания  имеют
пакостное свойство сбываться.
     А может, все произошло так быстро, что и не успел.
     Потом пьяный доктор Зуев говорил особисту, что в Англии вот  ежегодно
пропадают без вести двенадцать тысяч человек, и ничего, никто не делает из
этого драмы. Трезвый особист  послал  его  подальше  и  угрюмо  сидел  над
докладной - он вообще-то привычно узрел в бесследном  исчезновении  майора
С.С.Сварога китайские происки,  но  совершенно  не  представлял,  как  это
аргументировать  на  бумаге.  Мэлсдорж  кое-что  чуял,  но  его  никто  не
спрашивал.
     А в общем, пропавшего толком и не искали - на одной шестой части суши
закручивались такие дела, что остальные пять частей пребывали в паническом
обалдении, и где уж тут помнить о каком-то  майоре,  пусть  даже  кавалере
парочки экзотических орденов...




         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МИЛОРД * 


        1. ОН ИДЕТ

     Сначала была боль  -  обжигающая,  пронизывающая,  залившая  тело  от
корней волос до ногтей на пальцах ног. Боль стала столь  невыносимой,  что
вдруг  исчезла,  оставив  тело  в   полной   одеревенелости,   и   Сварог,
оцепеневший, скорченный, увидел, как  сквозь  окружающий  мрак  проступают
смутно-голубые  и  смутно-алые  линии,  наливаются  красками,   становятся
ярко-синими и ярко-алыми, продлеваются,  простираются  в  беспредельность,
выгибаются, закручиваются в спирали, синусоиды и кривые, и все это -  лишь
крохотная   часть   заполнившего   необозримую   Вселенную    необозримого
переплетения.
     Он попробовал закричать, но не  смог  зачерпнуть  и  глотка  воздуха.
Правда, и удушья он  не  ощущал.  Тело  просто-напросто  стало  камнем,  в
котором жило только сознание. Одного он не мог понять: это его несет вдоль
разноцветных  линий  (к  синим  и  алым  незаметно  добавились  зеленые  и
фиолетовые), кружа и вращая,  -  или  он  висит  неподвижно  посреди  этой
загадочной необозримости, а разноцветные  линии  водят  вокруг  затейливые
хороводы? Как бы там ни обстояло, головокружения он не ощущал. Но  что  он
вообще ощущал? Что это не может быть сном, что  он  прекрасно  помнит  все
предшествующее... И только.
     Следовало бы испугаться, но этот то ли полет, то ли  висенье  посреди
кружащейся разноцветной паутины тянулось так долго,  что  Сварог,  как  ни
удивительно, не испугался,  а  заскучал.  Он  долго  ругался,  но  истощил
изобретательность и все старые запасы, пробовал читать стихи, но  исчерпал
боезапас еще быстрее, потому что ругаться гораздо проще, нежели вспоминать
стихи. Принялся мысленно разбирать - в  строгой  последовательности  и  до
последнего винтика - сначала "Макаров", потом "Манурин" МР-73 "Комбат", но
запутался в винтиках, плюнул мысленно...
     Мысленно?! Нет, самым натуральным образом. Губы шевельнулись, с языка
сорвалась слюна и канула  во  мрак  ртутно  сверкнувшим  комочком.  Сварог
осторожно вздохнул. Дышалось. Теперь можно  было  и  кричать,  вот  только
зачем? Он протянул руку, попытался коснуться оранжевой  (уже  появились  и
такие) линии.
     Руку плавно отвело в сторону. Линии  вокруг  стали  шире,  напоминали
ленты, и с них срывались искры того же цвета, словно высекаемые  невидимым
ветром, угасали в черноте, и это прибавляло уверенности, что движутся  все
же линии, а сам Сварог висит неподвижно.
     Насколько он помнил, Бог  в  такой  ситуации  воскликнул:  "Да  будет
свет!" Однако Сварог чувствовал,  что  эпигонство  здесь  неуместно  -  на
всякий случай стоит воздержаться, - а из  исторических  афоризмов  годится
лишь краткий и  энергичный,  изреченный  наполеоновскими  гвардейцами  при
Ватерлоо.
     Тут его начало кружить, словно насаженного на булавку жука  -  вокруг
булавки, то  по  часовой  стрелке,  то  против,  то  вовсе  уж  небывалыми
виражами, и стало ясно, что движется  все-таки  он.  Линии  стягивались  в
сужавшуюся воронку с радужными стенами, где темноты  убавилось  настолько,
что она сама стала лишь узенькими угольно-черными лентами, и в эту воронку
засасывало Сварога.
     И втянуло головой вперед. Показалось даже,  будто  воронка  явственно
булькнула,  цинично  и   торжествующе.   И   дальше   его   несло   сквозь
серо-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под  ребра  -
то чем-то тупым и твердым,  то  чем-то  мягким,  упруго  поддававшимся,  а
вокруг мелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов,  то  ли
живых существ.
     Хлынул звук  -  словно  врубили  клавишу.  Выло,  свиристело,  ухало,
скрежетало.  Щемяще  нежные  ноты,  обрывки  песен  на  непонятном  языке,
чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и  волчьим  воем.
Звук накатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.
     Потом  его  швырнуло,   бесцеремонно   приложило   в   твердо-упругую
поверхность - затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется,  полеты
окончились, он стал неподвижен. Вокруг царила темнота,  поодаль  светились
силуэты,  отдаленно  напоминающие  человеческие,  -   светились   бледным,
призрачным гнилушечьим сиянием.
     Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову.  Казалось,  совсем
близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела  неощутимая  плита,
чуточку поддававшаяся, но тут же  замиравшая  броневым  листом.  Ветвистые
фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то  сверху,  впились  в
лицо, в голову, в грудь, он дернулся,  заорал,  но  тут  же  осознал,  что
никакой боли не испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что
его вновь настигли невероятные странности, что это  наяву  и  он  заброшен
неведомой силой неведомо куда, неведомо  зачем.  И  не  было  ни  сил,  ни
желания ни пугаться, ни удивляться. Сварог перешел  в  какое-то  иное,  не
прежнее состояние души - попросту воспринимал окружающее, как оно есть,  и
не более того. Хотя воспринимать особенно и нечего, окружающее не баловало
его впечатлениями.  Только  темнота  и  маячившие  вокруг  немые  силуэты,
походившие молочно-белесым цветом на бледные поганки. Небогато  и  скучно,
даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная неотвратимость, убеждавшая,
что это - всерьез и  надолго.  Отчего-то  Сварог  был  в  этом  уверен.  И
почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и  не  радовался  -  чему,
Господи? Ничего пока не произошло...
     Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог дернулся  -
невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно.
     - Скажи свое имя, -  услышал  он  голос,  самый  обычный,  тусклый  и
равнодушный до бесполости.
     Сварог  шевельнулся.  Все  это  было  всерьез,  окружающее  проявляло
признаки чего-то разумного,  разговаривало  с  ним  членораздельно,  одним
словом, вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть  игроки
- и есть спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не  хотел.
Пусть и не прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил  игры  не
знал.
     - Воспитанные  люди  сначала  представляются  сами,  -  сказал  он  в
темноту.
     - А если они хозяева? - бесполым голосом спросила темнота.
     - Тем более, - сказал Сварог.
     И зажмурился, охнув, - темнота полыхнула багровыми  языками  пламени,
огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот, казалось, затрещат и
вспыхнут  волосы,  займется  одежда.  Это   было   страшно.   Но   Сварог,
подергавшись в тщетных попытках  освободиться,  очень  скоро  определил  -
огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется.  Лицо
и руки пекло, часы с браслетом  охватили  запястье  жарким  кольцом,  один
нательный крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало
границы. Прищуренными глазами Сварог наблюдал  колыхание  огненных  языков
вокруг. Багрово-золотистые,  они  сплетались  и  дергались,  вздымались  и
опадали и отчего-то ничуть не  походили  на  вырвавшийся  на  волю  пожар.
Скорее на дерганье и  ломанье  марионетки,  управляемой  ловким  и  умелым
кукольником.  Их  пляска  не  повторялась  механически  -  но  и  кукла  в
сноровистых руках способна на многое и может показаться живой  дикарю,  ни
разу в жизни не видевшему марионеток. Так  вот,  огонь  был  мертвый,  как
марионетка.
     - Назови свое имя, - требовал назойливый голос. - Ты стыдишься своего
имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы произнести его, да?
Ты трус! Ты боишься!
     Хохот нескольких глоток сопровождал арию невидимого солиста. Хохотали
наглые, сытые, уверенные в себе, и  Сварог  рявкнул  в  ответ,  выкрикивая
оскорбления, несравненно более обидные,  чем  те,  какими  его  награждала
невидимая свора. Этот дурацкий поединок длился  недолго.  Голоса  умолкли,
исчезло пламя, остался неведомо откуда идущий свет без теней.
     И в этом свете над Сварогом склонилось чудовище.
     Бледно-синее, безволосое, морщинистое. Лысая голова склонялась к лицу
Сварога, ровным  желтым  светом  сияли  глаза  с  вертикальными  кошачьими
зрачками,  щелкала  треугольная  клыкастая  пасть,  омерзительно  вонявшая
гнилью и падалью. Ссохшиеся пальцы с  черными  когтями  тянулись  к  горлу
Сварога и никак не могли до  него  добраться,  словно  невидимая  преграда
исправно работала на обе стороны, сковывая Сварога, но  и  защищая.  Узкий
язык, красный, острый, дергался в слюнявом  зеве.  Чудище  раскачивайтесь,
брызжа слюной, орало:
     - Скажи свое имя! Имя!
     Но напугать оно могло разве что таежного отшельника, не  приобщенного
массовой культурой к хрипящим монстрам и воющим покойникам. А Сварог, мало
того что многого насмотрелся на экране, еще больше жути пережил наяву -  и
сам творил эту жуть. Чем дальше,  тем  больше  отдавало  самой  вульгарной
комедией, детскими страшилками.
     - Пошел вон, - сказал Сварог.
     - Это  все  зря,  зря,  зря...  -  забубнили  вокруг  голоса,  словно
перекликались.
     - Время уходит, уходит, его нет совсем...
     - А мы бессильны, бессильны...
     - Но мы не можем быть бессильными...
     - Не имеем права...
     Голоса искажались странным эхом, плыли, слова растягивались,  тягучие
гласные и резко, как  выстрел,  звучавшие  согласные  превратили  шумевшие
вокруг разговоры в сущую абракадабру, и  Сварог  ничего  уже  не  понимал.
Чудовище исчезло - незаметно, словно  повернули  выключатель,  только  что
дергалось и хрипело над самым лицом - и вот его нет. И никто не пришел ему
на смену. Ровный неяркий свет без теней поблек,  сквозь  него  там  и  сям
стали проступать непонятные контуры,  путаница  наливавшихся  четкостью  и
чернотой  линий  проявлялась  в  нечто  знакомое.  Голова  ощутила  мягкую
прохладу податливой подушки, тело - легкое свежее одеяло. Сварог  лежал  в
постели. Белая комната, мирное голубо