а  является  не  клетка,  а  неоформленное  "живое
вещество".  Это  "живое  вещество"  является  носителем  основных  жизненных
процессов  и  из него  образуются  и клетки со  всеми их сложными  деталями.
Природа   "живого   вещества"  в   исследованиях   О.  Б.   Лепешинской   не
устанавливалась,  это  --  общее,  полумистическое понятие,  без  конкретной
характеристики.
     Исследования   Лепешинской  должны   были,   по   ее   мнению,  нанести
сокрушительный  удар  по величайшему открытию XIX века  --  клеточной теории
вообще и вирховской  формуле -- "всякая клетка из клетки" -- особенно. И она
была убеждена, что такой удар она нанесла, и все те, кто это не признает, --
заскорузлые и невежественные вирховианцы. Эта кличка, в которую вкладывалось
позорящее не только в научном, но  и в политическом отношении (в ту пору это
часто  совмещалось)  содержание,  принадлежит  не  ей.  Авторы  этой  клички
находились в  шайке невежд "нового направления в патологии".  Она аналогична
кличке   вейсманисты-менделисты-морганисты,   присвоенной   Лысенко  и   его
соратникам генетикам. Теория  "живого вещества" О. Б. Лепешинской возвращала
биологическую науку к временам "бластемы".
     История  наук  знает  возврат к  старым и, казалось,  отжившим теориям.
Возврат к  ним происходил в таких случаях  на новой ступени в движении науки
по  спирали с  возвратом  в ту  же, но более высокую точку прогресса  науки.
Недаром бытует формула, что новое -- это нередко забытое старое,  формула --
часто оправданная.  Но это  движение по  спирали всегда происходит на основе
непрерывно совершенствующихся технических приемов, непрерывного их прогресса
на   фоне   общего  технического   прогресса.   Это   требование   полностью
отсутствовало  в  работе  О.  Б.  Лепешинской:  она  обходилась  без   него.
Методические  приемы О. Б. Лепешинской были настолько примитивны и настолько
непрофессиональны, что  все  ее конкретные доказательства  своей  теории  не
выдерживали элементарной критики.
     Основным   объектом  ее   исследований  были  желточные  шары  куриного
зародыша,  не  содержащие  клеток  и  служащие  питательным  материалом  для
куриного эмбриона. И вот в этих желточных шарах О. Б. Лепешинская обнаружила
образование   клеток  из  "живого  вещества".  Просмотр  ее  гистологических
препаратов убедил,  что все это -- результат грубых дефектов гистологической
техники.  Однако,   несмотря  на  всеобщую  такую  оценку  ее  доказательств
компетентными специалистами, она обобщила свои исследования в  особой книге,
которую,  как  она  мне  сообщила,  хотела  посвятить И. В. Сталину. Сталин,
однако,  от такого подарка  отказался,  но к  самой  книге отнесся с  полной
благосклонностью и с  поддержкой  содержащихся  в ней  идей. Это  определило
дальнейший ход событий.
     Как  же  отнесся подлинный  научный мир к исследованиям Лепешинской?  В
ответ  на  рекламирование  ее   открытия  группа   известных   ленинградских
гистологов  и  биологов,  в которую  входили такие авторитетные  ученые, как
Насонов, Александров,  Хлопин,  Кнорре  и  другие, числом  13,  опубликовала
письмо  в газете  "Медицинский  работник". В  этом  письме  все исследования
Лепешинской подверглись  уничтожающей критике.  Они  освещались, как продукт
абсолютного  невежества,  технической  беспомощности,  в  результате которой
конкретные  материалы  Лепешинской  лишены  элементарного доверия.  Редакция
газеты, опубликовавшей это письмо, не устояла перед авторитетом авторов его,
а  отношение высших  партийных  и  правительственных  органов  к  "открытию"
Лепешинской еще не было откровенным и  афишированным, иначе, конечно, письмо
не было  бы  опубликованным. Поэтому расплата  авторов  письма --  борцов за
чистоту науки -- была только  задержанной до коронования  О.  Б. Лепешинской
венцом гения.
     Творчество   О.  Б.   Лепешинской  не  ограничилось  открытием  "живого
вещества".  Она  одарила   человечество   своими  содовыми  ваннами,   якобы
возвращающими  старым  людям   молодость,  молодым   --  сохраняющими  ее  и
предупреждающими наступление старости, поддерживающими бодрость духа и тела.
С  докладом  об  этой  панацее  она  выступила  в  ученом  совете  Института
морфологии под председательством А. И. Абрикосова. В этом ученом совете были
объединены  наиболее  авторитетные   московские   морфологи  разных  научных
направлений, и им предстояло выслушать этот ошеломляющий доклад. Это было 30
лет тому назад (в 1948 или 1949 году). Оно происходило в уютном зале кафедры
гистологии,  на  Моховой улице, вокруг  большого  круглого  стола.  Основное
содержание   доклада    было   посвящено   не   теоретическим   предпосылкам
эффективности содовых  ванн (об этом было  сказано нечто нечленораздельное в
общем  аспекте "живого  вещества" и  воздействия  на него содовых  ванн),  а
испытанию  их влияния на  больных и  отдыхающих в санатории "Барвиха".  Этот
санаторий  предназначен для  самых высокопоставленных деятелей  государства,
партийного  аппарата,  заслуженных  старых  большевиков,  ученых,  артистов,
писателей и т. д. Ольга Борисовна долго рассказывала о благоприятных отзывах
этого  контингента  об  эффекте  содовых  ванн. Стыдно  было за  докладчика,
старого  человека,  и  за  нас  самих,  вынужденных  слушать  этот  бред. По
окончании доклада воцарилось тягостное молчание.  А. И.  Абрикосов предложил
задать вопросы докладчику и умоляющим взглядом обводил присутствующих, чтобы
хоть кто-нибудь нарушил это гнетущее молчание. Я разрядил обстановку озорным
вопросом в стиле моего  обычного  иронического отношения  к творчеству Ольги
Борисовны. Я спросил  у нее:  "А  вместо соды -- боржом можно?"  Но до Ольги
Борисовны  юмор  не дошел. Она отнеслась  к вопросу  с полной  серьезностью,
ответив, что нужна только сода и заменить ее боржомом нельзя.
     Предложение  Ольги  Борисовны получило большой резонанс  в  массах; оно
рекламировалось  разными способами.  В результате этого из магазинов исчезла
сода,  она  стала  остродефицитным продуктом, будучи  использованной главным
образом  на  содовые ванны.  Это было обычное  проявление массового  психоза
людей,  относящихся с некритическим  или даже скептическим, но с доверием  к
рекламируемым   лечебным    и   профилактическим   воздействиям   --   авось
действительно поможет,  тем  более -- омолодиться.  Но  этот  психоз  быстро
прошел, сода снова появилась в продаже,  а от самого  метода остались только
анекдоты.
     Доклад Ольги Борисовны об омолаживающем действии  содовых ванн обострил
ее отношения с партийной организацией  Института. Бессодержательность работы
лаборатории,   руководимой   Ольгой   Борисовной,   семейственность   внутри
лаборатории   при  отсутствии  элементарной  лабораторной   дисциплины  были
источником  длительных  конфликтов  между  Ольгой  Борисовной  и  секретарем
партийной организации Д. С. Комиссарук. Я, однако,  полагал, что Лепешинская
своей прошлой  деятельностью  заслуживает  известной  снисходительности, что
наука --  это  для нее не  профессия, а хобби,  что это -- безобидная блажь,
мешать  которой  не  следует, тем  более  что  сроки  этой  блажи ограничены
возрастом (ей было около  80 лет), и к ней надо относиться только  с юмором,
что я  и делал. Я даже как-то  сделал Ольге Борисовне предложение следующего
содержания. Это было уже после ее "коронации", в  "Доме ученых",  в перерыве
какой-то  конференции.  С группой участников мы сидели в  голубом зале  Дома
ученых, когда туда  вошла О.  Б.,  как обычно с  палкой и с гордо поднятой в
полном самодовольстве  головой.  Я  ей сказал: "Ольга  Борисовна, вы  теперь
самая завидная  невеста в  Москве. Выходите  за  меня замуж,  а  детей будем
делать из  живого  вещества". Предложение это, как мне  передавали много лет
спустя, обошло научный  мир с  разными комментариями. Я был убежден,  что ни
один ученый не  может вступить с ней в серьезную дискуссию за  отсутствием в
ее исследованиях мало-мальских  серьезных материалов для дискуссии. События,
однако, показали,  что я был  неправ.  Я  не  подозревал,  что псевдонаучная
деятельность  для Ольги Борисовны  --  не хобби,  что в старушке сидит червь
гигантского  честолюбия, что она  замахивается  ни больше ни  меньше, как на
революцию в  биологических науках. В результате всех конфликтов  с партийной
организацией  лаборатория  Ольги   Борисовны  вышла   из  состава  Института
морфологии, чего она мстительно не забыла до конца  своей жизни. Она перешла
со своей лабораторией в состав Института экспериментальной биологии Академии
медицинских наук, руководство которого в лице директора И. М. Майского и  H.
H.  Жукова-Вережникова,  несомненно, видело в лице  О. Б. Лепешинской фактор
собственного карьерного выдвижения.
     Была   устроена   специальная   закрытая  конференция  для   обсуждения
исследований Ольги  Борисовны. В  ней  приняли  участие виднейшие ученые  по
специальному  приглашению,   причем   выбор  приглашенных  был,  несомненно,
тщательно  подготовлен  и  ограничен  теми,  на  кого  можно  было   заранее
рассчитывать,  что  они поддержат  признание  работ  Лепешинской  величайшим
достижением.  Подготовка  к  конференции  была  произведена  и  в  отношении
документальных материалов Ольги Борисовны. Так как ее собственные препараты,
на которых  она делала  свои  сногсшибательные выводы,  демонстрировать было
нельзя ввиду  отсутствия  в них  даже  ничтожных признаков профессионального
мастерства,  то   поручено   было  профессору  Г.  К.   Хрущеву  приготовить
удовлетворительные  в  техническом   отношении  гистологические   препараты,
которые можно было бы выставить для поверхностного обзора в микроскопе.  Так
22--  24  мая 1950 года был разыгран в отделении биологических наук Академии
наук СССР  позорнейший спектакль под титлом: "Совещание  по  проблеме живого
вещества и развития  клеток" под общим руководством академика А. И. Опарина,
главы отделения биологических  наук. Его  выступление было увертюрой к этому
спектаклю,  разыгранному  организованной  труппой  в  составе  27  ученых  в
присутствии  публики (тоже  организованной) в  количестве более 100 человек.
Имена  этих  артистов  заслуживают  того,  чтобы  быть  увековеченными;  они
увековечены  в изданном Академией наук СССР стенографическом отчете (изд. АН
СССР,  1950 г.)  об  этом  совещании, назначением  которого было одарить мир
величайшим  научным  открытием.  Многие  из  них  понимали,  конечно,  какая
позорная  роль была им  навязана,  которую они  приняли, хотя  и  пытались в
дальнейшем отмыться от этой грязи. Джордано  Бруно среди  них  не было. Ведь
весь состав совещания был тщательно профильтрован с точки зрения послушания.
Галилеи могли бы быть, но им вход на совещание был предусмотрительно закрыт.
     После увертюры  А.  И.  Опарина с докладом  выступило  семейное трио  в
составе О. Б. Лепешинской,  ее  дочери О.  П.  Лепешинской, ее  зятя  В.  Г.
Крюкова.  В  пристяжке к  этой  тройке  был некий  Сорокин, сотрудник  О. Б.
Лепешинской, с ветеринарным  образованием, откровенный психопат. Он выступил
с убогим докладом о работе, кстати не имевшей никакого  отношения к проблеме
"живого  вещества",  выполненной  им во  время  пребывания в  аспирантуре  в
Институте физиологии Л. С. Штерн. В докладчики он был выдвинут, по-видимому,
по признаку  гениальности  и верноподданничества Лепешинской;  это  был  уже
квартет. Излагать содержание  всех  докладов нет никакой необходимости, да и
-- возможности. Это был систематизированный бред, прикосновение к которому с
элементарной научной  требовательностью  оставило  бы  от  них  только  дым.
Основной  доклад самой О.  Б.  Лепешинской,  начиненный  руганью  по  адресу
вирховианцев,  был изрядно приправлен философско-политической  демагогией, с
частыми  ссылками на  марксистско-ленинскую  литературу и,  особенно, --  на
Сталина. Ему же она посвящает финал своего доклада, который заслуживает быть
приведенным текстуально, так как им одним можно было бы заменить весь доклад
с тем же  действенным  успехом: "Заканчивая, я хочу принести самую глубокую,
самую   сердечную   благодарность   нашему   великому   учителю   и   другу,
гениальнейшему из  всех  ученых,  вождю передовой  науки,  дорогому товарищу
Сталину.  Учение его, каждое высказывание по вопросам  науки  было  для меня
действительной  программой  и колоссальной  поддержкой в  моей длительной  и
нелегкой  борьбе  с  монополистами в  науке,  идеалистами  всех  мастей.  Да
здравствует наш великий Сталин, великий вождь мирового пролетариата!"
     Таким славословием заканчивались  многие доклады того  времени и многие
выступления. Это  был  своеобразный  демагогический щит  любого  невежества,
защищавший  автора  от  объективной  научной   критики  и  вызывавший   гром
аплодисментов, как это было и в данном случае. Попробуй после этого грома --
покритикуй!  Мне  известен  один профессор медицинского института,  которого
упрекали в  плохом чтении  лекций и  убожестве  их  научного содержания.  Он
возмущенно отводил эти упреки, указывая, что каждая его лекция заканчивается
аплодисментами аудитории,  и он  не лгал. Оказалось, что он  заканчивал свою
лекцию всякий раз ссылкой на Сталина,  как на  величайшего гения медицинской
науки, иждивением которого  резко  снижена  заболеваемость болезнью, которой
была посвящена лекция. Прием для того времени трафаретный и  беспроигрышный.
Он имеет  литературный прототип  в лице  чеховской жены  пристава,  которая,
когда он  начинал ругаться, садилась за рояль и играла  "Боже,  царя храни".
Пристав  умолкал,  становился  во  фронт  и  подносил руку  к  виску.  Ольга
Борисовна  имела право  на ссылку  на Сталина,  непосредственно или косвенно
(через Лысенко) получив благословение великого гения всех времен и народов и
его поддержку. Без этого ее притязания на роль реформатора биологии имели бы
только  значение  курьеза, каких было немало в  истории биологии и медицины.
Должен покаяться, что я долгое время относился к ее открытиям как к курьезу,
пока совещание  и все, что за ним последовало,  не  убедило меня в  реальной
угрозе науке и ученым, какую несет этот курьез.
     Приводить  содержание выступлений всех 27 трубадуров О. Л.  Лепешинской
невозможно.  Их  объединяло бескомпромиссное  славословие с  разной степенью
угодливости и  восторженного преклонения  перед гениальным  открытием и  его
автором. Подавляющее  большинство  трубадуров  даже не пыталось  подвергнуть
хотя  бы  и доброжелательной  критике  материалы  исследования. Факты  их не
интересовали  (да  они  выходили  далеко  за  пределы  их компетенции);  они
принимали их, как бесспорные по  доказательности,  что давало им возможность
ничем  не  сдерживаемого  разглагольствования  по  общим  вопросам философии
естествознания  и  по  значению открытия  О. Б. Лепешинской. Среди  них были
откровенные проходимцы, карьеристы и невежды, для которых хилая старуха была
мощным трамплином к  академической и служебной  карьере, и их участие в этом
позорном спектакле --  закономерно;  удивительно было  бы, если  бы  они  не
принимали в  нем участия.  Гораздо  более  символично для  эпохи --  участие
крупных  ученых, таких как академики 3. Н. Павловский,  H. H. Аничков, А. А.
Имшенецкий,  А. Д.  Сперанский, В.  Д.  Тимаков,  И. В.  Давыдовский, С.  Е.
Северин  и  др.  Они нужны  были как  своеобразная  академическая оправа для
придания  высокой  авторитетности  совещанию.  Они,  конечно,  "ведали,  что
творили", отнюдь  не  будучи  новичками  в  науке.  В  этом созвездии  имен,
вероятно, единственным убежденным,  верующим  невеждой,  был академик  Т. Д.
Лысенко.   "Открытия"   О.   Б.  Лепешинской  были   состряпаны  из  тех  же
теоретических предпосылок  и  из той же системы  Лысенко:  эти два "корифея"
нашли  друг друга. В своем выступлении он повторил основные положения своего
"учения"  в  следующей  цитате:  "Теперь  уже накоплен  большой  фактический
материал,  говорящий  о  том, что рожь  может  порождаться пшеницей,  причем
разные  виды  пшеницы  могут порождать рожь. Те же самые виды  пшеницы могут
порождать  ячмень.  Рожь также может порождать пшеницу. Овес может порождать
овсюг  и т.  д." Как же происходит эта вакханалия  превращения одного вида в
другой  и воспроизводство одних видов другими? Ответ на эти  вопросы Лысенко
получил  в "открытии"  Лепешинской. "Работы  Лепешинской, --  сказал он,  --
показавшие,  что  клетки могут образовываться и не  из  клеток, помогают нам
строить  теорию превращения одних видов в другие". Лысенко представляет дело
не  так, что,  "например,  клетка  тела  пшеничного растения  превратилась в
клетку тела ржи", а представляет это, исходя из  работ Лепешинской,  так: "В
теле пшеничного  растительного  организма,  при воздействии  соответствующих
условий жизни, зарождаются крупинки  ржаного  тела... Это  происходит  путем
возникновения в недрах тела организма данного  вида из вещества, не имеющего
клеточной структуры  ("живого вещества". -- Я. Р.),  крупинок  тела  другого
вида... Из них уже потом формируются клетки и  зачатки другого вида. Вот что
дает нам для разработки теории видообразования работа О. Б. Лепешинской".
     Прочитав  эти  строки,  я  вспомнил  лаборантов  в  лаборатории  О.  Б.
Лепешинской,  толкущих  в  ступках  зерна  свеклы: это не было  "толчение  в
ступе",  а  экспериментальная  разработка величайших  открытий  в  биологии,
совершаемых подпиравшими друг друга маниакальными невеждами.
     Среди  выступавших  по  сценарию  спектакля  наиболее  сдержанным  было
выступление академика H.  H. Аничкова, президента Академии медицинских наук.
Он  не рассыпался в  безудержном  восхвалении работ  О.  Б. Лепешинской,  а,
кратко повторив  их смысл,  указал,  что он видел некоторые препараты  О. Б.
Лепешинской (изготовленные Г. К. Хрущевым. -- Я. Р.), но, конечно, не мог их
углубленно изучить  -- на это потребовалось бы очень много времени. Мне были
показаны  такого  рода  структуры  и  превращения,  говорил  он,   "которыми
действительно можно  иллюстрировать  происхождение клетки  из  внеклеточного
живого вещества. Конечно,  желательно накопить как можно больше таких данных
на   разных  объектах...  Это   --  необходимое  условие   для  перехода  на
принципиально новые  позиции  в биологии, а фактическая  сторона должна быть
представлена  возможно  полнее, чтобы  новые взгляды  были приняты даже теми
учеными, которые стоят на противоположных позициях". Далее  он дает вежливую
дань  упорной и целеустремленной борьбе  О. Б.  Лепешинской за признание  ее
открытия,   для  дальнейшей  разработки   которого  ей  необходимо   создать
соответствующие  условия.   Другие  выступавшие  были   менее  щепетильны  в
признании  доказательности фактических  материалов О. Б. Лепешинской, В этом
отношении  особенно  поразившим меня  было  выступление  академика  Академии
медицинских  наук   И.  В.  Давыдовского,   одного   из   лидеров  советской
патологической анатомии. Процитирую только начало и  конец  его выступления.
Начало: "Книга О. Б. Лепешинской, ее доклад и демонстрации, а также прения у
меня  лично  не оставляют  никакого  сомнения в  том, что  она  находится на
совершенно верном пути". Конец:  "В  заключение я не  могу не выразить О. Б.
Лепешинской благодарности от лица советских патологов за ту острую критику и
свежую струю, которую она  внесла  в науку.  Это, несомненно,  создаст новые
перспективы  для  развития советской патологии". Мне недавно  передавали, со
слов И. В. Давыдовского,  что  он будто бы вынужден был  выполнить "высокое"
поручение.  Совершенно  распластался   перед  Лепешинской  академик  А.   Д.
Сперанский, перед ее мужеством, с каким она преодолевала сопротивление своих
идейных  противников.  Никакого  научного  содержания  в   его  выступлении,
состоящем  из  набора  пышных  фраз,  не  было.  Это  был полубредовый  (юга
полупьяный)  экстаз за