азрывом и прекращением
совместной работы при сохранении, в  общем  до конца  жизни Л. С., дружеских
отношений, с некоторыми перерывами, виной которым был опять-таки темперамент
и  характер обоих  действующих  лиц.  На  книге  первого  издания  работ  ее
института  в 1935 году, где  была  и моя статья, имеется автограф: "Дорогому
Якову Львовичу в память многолетней борьбы и дружбы".
     До середины 30-х  годов  Л. С.  почти  каждый  год  ездила  за границу,
выступала на международных  конгрессах и конференциях и  поддерживала личные
контакты с зарубежными учеными (все это ей потом вспомнили!). Многие из  них
приезжали по приглашению Л. С. к ней в лабораторию (в дальнейшем -- Институт
физиологии  Академии наук СССР),  привозили  с собой сложную  аппаратуру для
специальных исследований, обучали пользованию ею сотрудников  института, что
сыграло немалую роль в их научном прогрессе.
     Постепенно   вошла   в   привычную  колею  педагогическая   и   научная
деятельность кафедры физиологии под руководством Л. С.
     В 1925 году  профессором  В.  Ф.  Зелениным, известным терапевтом,  был
организован научно-исследовательский Медико-биологический институт в системе
Главнауки  *, где  начальником был Ф.  Н. Петров, старый большевик,  ветеран
Коммунистической  партии и соратник  В. И. Ленина. По замыслу  организаторов
этого  института  он  должен   был   представлять  комплекс  терапевтической
(преимущественно   --   кардиологической)    клиники   и   экспериментальных
лабораторий. Это  был прообраз будущей Академии медицинских  наук. В  центре
Медико-биологического      института,     вначале      базировавшегося     в
Ново-Екатерининской больнице (у Петровских ворот), была клиника, руководимая
самим  В.  Ф.  Зелениным.  Вокруг  нее  группировался  ряд экспериментальных
лабораторий, которыми  руководили  А.  А. Богомолец (в дальнейшем  президент
Украинской  академии  наук);  А.  А.  Кулябко,  вошедший   в  науку   первым
восстановлением деятельности извлеченного из  трупа сердца умершего человека
(ребенка)  посредством  пропускания  через  него  физиологического  раствора
солей; М. Я.  Серейский -- известный в  ту пору психиатр и биохимик;  Л.  С.
Штерн. Институт был школой, вырастившей в своих стенах ряд будущих известных
ученых (Н.  Н.  Сиротинин, М. С. Вовси, Л. И. Фогельсон,  Б. Б. Коган, Н. Б.
Медведева).  Под  ударами  извне  Медико-биологический  институт  утратил  в
дальнейшем свое  первоначальное лицо и был в начале 30-х годов реорганизован
в Медико-генетический институт, директором которого стал С. Г. Левит, пионер
и основатель медицинской генетики в СССР, в дальнейшем (1938) павший жертвой
обычных  для  того  периода  необоснованных  репрессий.  При   реорганизации
Медико-биологического института  Л. С.  Штерн сохранила  свою  лабораторию в
системе Главнауки при поддержке Ф. Н. Петрова, в дальнейшем реорганизовав ее
в научно-исследовательский Институт физиологии в системе Академии наук СССР.
В 1938 году она была избрана  действительным членом этой Академии  -- первой
женщиной-академиком  в  Советском Союзе  (да и  во  всем мире). Она занимала
почетное место в книге, изданной в Германии, посвященной выдающимся женщинам
Европы (Fьhrende Frauen Europas).
     * Главное управление научными учреждениями. 232

     Я не ставлю  целью подробное изложение биографии Л. С. Штерн,  а только
лишь  краткое  освещение  пути,   закончившегося   попыткой  ее  научного  и
физического уничтожения, как частого общественного явления, характерного для
послевоенного периода  сталинской  эпохи. Поэтому я опускаю ряд  деталей  ее
биографии, но не могу не упомянуть  о ее  реакции  на  сближение  Советского
Союза с  гитлеровской Германией,  в  конце 30-х  годов, ознаменованное рядом
акций, в частности  --  приездом  Риббентропа в  Москву в  1939 году.  Л. С.
чрезвычайно болезненно воспринимала это  сближение, она видела в этом угрозу
принципам   советского  строя   (она  вступала  в   партию  в  1930   году),
распространениям  фашистской заразы за пределы Германии. На заверения одного
крупного политического деятеля Советского Союза, что сближение с Гитлером --
это брак  по  расчету, она ему ответила:  "Но  и от брака по  расчету бывают
дети,  и детки будут  и  от  этого  брака". Это  звучало, как  пророчество и
предвидение!
     Нападением  Гитлера  на  Польшу  началась вторая мировая  война и почти
одновременно  с ней -- наша война с Финляндией. В  этой войне впервые прошел
практические испытания метод борьбы с травматическим  шоком,  теоретически и
экспериментально  разработанный  в институте  Л.  С.  под  ее  руководством.
Теоретической  предпосылкой  метода было общее учение о гематоэнцефалическом
барьере,  функция  которого не  только ограждала нервные центры  от действия
различных вредных  для  них  веществ, содержащихся в крови и в нормальных, а
тем  более  патологических  условиях,  но  и  препятствовала доступу к  этим
центрам  из  крови  различных  лекарственных  веществ,  необходимых  им  для
восстановления нормальной деятельности  мозга  при  ее нарушении  различными
воздействиями.  Так  родилась  идея  (не  абсолютно новая)  о  необходимости
непосредственного воздействия лекарственными препаратами на нервные центры в
обход  гематоэнцефалического  барьера,  основными   структурными  элементами
которого были стенки  мельчайших разветвлений кровеносных сосудов-капилляров
и прекапилляров.  Обойти эту сеть гематоэнцефалического барьера предлагалось
введением   лекарственного  препарата   непосредственно   в  спинно-мозговую
жидкость,  омывающую  все  клетки  мозга. При  помощи  шприца он  вводился в
цистерну с  этой  жидкостью,  находящуюся  под затылочными долями мозга, для
чего  игла шприца вкалывалась  в  затылочную область  головы.  Теоретическое
обоснование метода встречало ряд возражений, вытекавших  из анатомии мозга и
путей  и направлений движения спинномозговой жидкости в  мозгу. Практическое
применение метода при травматическом шоке в финскую войну в ряде случаев, по
некоторым отзывам, дало  положительные результаты. Для  пропаганды метода Л.
С. даже выехала на фронт в район боевых действий.
     Вслед  за финской войной началась Великая Отечественная  война с боевым
травматизмом  в  ужасающих  размерах. Разумеется,  и здесь  была  пропаганда
метода борьбы с  травматическим шоком путем введения противошоковой жидкости
в затылочную цистерну мозга, но распространения этот метод не получил  то ли
ввиду  его сложности и  необходимости  владения сложной  и  небезопасной при
плохом  владении  техникой, то ли  ввиду  противоречивости  результатов.  Во
всяком  случае,  он не  встретил активной  поддержки со  стороны  начальника
Военно-медицинского  управления Советской  Армии Е. И. Смирнова (после войны
министра здравоохранения СССР)  и главного хирурга Советской Армии академика
H. H.  Бурденко, и  их ни  в коем  случае нельзя упрекнуть  в преднамеренном
игнорировании метода, как это иногда утверждала Л. С.
     Вернулся в 1943  году в Москву  из временной  эвакуации в  1941  году в
Алма-Ату ее институт, и продолжалась настойчивая работа  по внедрению метода
непосредственного воздействия на нервные центры при различных  заболеваниях,
даже таких, как алиментарная дистрофия, и, особенно, специальных заболеваний
нервной системы  (вирусные  и  другие энцефалиты, туберкулезный  менингит  и
др.).
     Пропаганде практической эффективности метода  особенно  помог, как  это
нередко  бывает  не   только  в  медицине,  случай.  В  семье   Ц.  заболела
туберкулезным менингитом дочь Ира, девочка 10  лет. В то время (это был 1946
год) туберкулезный  менингит  был  абсолютно  смертельной  болезнью, случаев
выздоровления  от  него  не было.  В  диагнозе туберкулезного менингита было
предсказание исхода. В США  только что  появился полученный ученым Ваксманом
новый   антибиотик,   следующий  за  пенициллином,   --  стрептомицин.  Этот
антибиотик обладал не только широким спектром антибактериального эффекта, но
специальным  действием  на возбудителя туберкулеза -- туберкулезную  палочку
Коха.  Он быстро вошел  в клиническую  практику  как мощное средство лечения
туберкулеза в разных  его  проявлениях  и формах  и сыграл  огромную  роль в
успехе лечения туберкулеза. Узнав о пропагандируемом  академиком Л. С. Штерн
методе  лечения  заболеваний  центральной  нервной  системы  путем  введения
лекарственных  веществ в непосредственный  контакт с веществом  мозга и  его
оболочек  и  имея  сведения  о  только что  полученном  противотуберкулезном
антибиотике, родители Иры обратились к Л.  С. за содействием в применении ее
метода для  лечения девочки. Через специальные связи был быстро  получен  из
США стрептомицин (в ту пору он был в США еще в номенклатуре "стратегических"
материалов, выдаваемых  в  каждом отдельном  случае  с  разрешения Конгресса
США), и  с  помощью Л. С.  началось  лечение Иры введением  стрептомицина  в
подоболочечную затылочную  цистерну головного мозга. Девочка выздоровела  от
туберкулезного  менингита, не  избежав,  однако, осложнения в виде  глухоты,
вызванной  специфическим токсическим воздействием  стрептомицина на слуховые
нервы.  Это  был  первый  (по  крайней  мере,  в  Советском   Союзе)  случай
выздоровления от абсолютно смертельной болезни,  что воспринималось как чудо
и  чрезвычайно способствовало общему интересу к методу и популяризации  его.
Была организована специальная  конференция, в которой участники  ее сообщали
свои наблюдения над  эффективностью метода непосредственного  воздействия на
центральную  нервную  систему  при   различных   заболеваниях.   Большинство
докладчиков было из числа сотрудников Института физиологии, и это несомненно
отразилось на трезвой объективности выводов о лечебной эффективности метода.
Здесь  не было  заведомой недобросовестности  (в этом никого  из выступавших
упрекнуть  нельзя),  но  была,  с одной  стороны, увлеченность  идеей  и  ее
практическим  воплощением, с  другой стороны,  -- недостаточная  компетенция
физиолога-экспериментатора   в   клинической   патологии   болезни   при  ее
естественном  течении и при изменении  под влиянием  того  или иного  метода
лечения.   Много  подобных  ошибок   знает  история  медицины,  когда  автор
какого-либо  лечебного   метода,  разработанного  им   в   экспериментальной
физиологической, бактериологической  или другой лаборатории, сам хочет  дать
оценку его эффективности в практике лечебной медицины,  т. е. при  испытании
на  больном  человеке.  Болезнь  --  сложный процесс,  имеющий  свои  законы
развития,  т.  е. возникновения,  течения и исхода.  Эти законы  может знать
только врач-клиницист,  конкретное воплощение их он видит каждый  день своей
деятельности; он ими  управляет и  направляет  в  необходимую для  излечения
сторону, и только  он  может быть объективным  и должен быть беспристрастным
судьей  в  лечебной ценности того  или иного воздействия.  История  медицины
знает  обилие  конфликтов,  возникавших  между  автором  лечебного  метода и
испытателями  его  в клинической  лечебной практике.  Ряд  таких  конфликтов
возник между  Л. С., как автором метода, и между клиницистами, испытывавшими
его  в  лечебной  практике. В  ту эпоху  любое  событие, независимо  от  его
содержания  и  действительного  значения,  могло   приобрести   политическое
звучание,  нередко с  роковым финалом для  источника  едва  слышимого звука,
усиленного соответствующими органами до громоподобности атомного взрыва.
     Политический характер постепенно приобретала и деятельность Л. С. Штерн
при   попытках    внедрения   в    медицинскую   практику   предложенным   и
пропагандируемым методом непосредственного воздействия на нервные центры. Не
все  здесь  было ясно  с  научной  стороны. Был  ряд  возражений со  стороны
специалистов   в   области   туберкулеза   против   необходимости   введения
стрептомицина при туберкулезном менингите в непосредственное соприкосновение
с тканью мозга и его оболочками; имелись  примеры того,  что лечебный эффект
достигается  и при введении стрептомицина  в общую  циркуляцию  крови  путем
внутримышечных инъекций (так  это делается и в настоящее время). Были упреки
со   стороны   клиницистов   в   недостаточно  объективной  и   недостаточно
компетентной  оценке  физиологами  эффективности  лечения  различных  других
болезней  путем  непосредственного  воздействия   на   нервные  центры.  Для
получения из США стрептомицина Л. С. использовала личные связи. Она считала,
что ей  создаются  необоснованные препятствия работниками  правительственных
органов.   Это  вынудило   ее  обходить  эти  препятствия  и  компенсировать
отсутствие требуемой ею  поддержки своей  личной  инициативой. Ею руководили
фанатичная и  неконтролируемая вера  в  чудодейственность и универсализм  ее
метода лечения и, несомненно, погоня за славой.  Ее характеру  не были чужды
крупное  честолюбие ученого, как и  тщеславие. В  Советском Союзе в то время
стрептомицина не было, не было широкой  продажи  его и в США,  как  уже было
сказано, распределение  этого препарата  было в ведении Конгресса. Живший  в
США  родной брат Л. С.  на свои  средства приобретал (по-видимому, не совсем
легальным  путем, поскольку он в дальнейшем вынужден  был из-за этого уехать
из США  с  материальным  разорением)  стрептомицин и посылал его  Л.  С. для
научных целей. Таким образом, Л. С. в Советском Союзе была в какой-то период
монопольным  владельцем  стрептомицина, который она  давала сама  в лечебные
учреждения для лечения туберкулезного менингита, обусловив  это обязательным
применением  ее метода.  К  ней как-то обратилась с личной просьбой Светлана
Аллилуева-Сталина  (дочь И. В. Сталина) с просьбой дать ей  стрептомицин для
лечения ребенка ее близких друзей. Л. С.  отказала, говоря, что стрептомицин
она получает не для лечения туберкулеза вообще, а только для научных целей.
     Постепенно  стали  сгущаться  тучи  над  головой  Л.  С.  Впрочем,  они
сгущались  не только над  ее  головой,  и  ее  голова  была  лишь  одной  из
многочисленных,  попавших в  это  сгущение  в  последний  период  сталинской
власти.
     Сгущение туч над Л. С. имело разные симптомы и разные сигналы. Одним из
сигналов было сообщение  ей (разумеется, сугубо личное) крупным общественным
деятелем о  том, что Маленков и Щербаков, ближайшие соратники Сталина, плохо
к  ней относятся и отзываются о ней неодобрительно. Таким сигналом также был
переданный  мне лично  профессором  Я. Г.  Этингером (в  дальнейшем одной из
жертв "дела врачей") отзыв Маленкова и Щербакова о Л. С. Штерн. Профессор Я.
Г. Этингер  был одним из врачей,  лечивших Щербакова во время  его последней
болезни  (инфаркт   миокарда),  закончившейся  смертью.  Во   время   визита
профессора  Я.  Г. Этингера к  больному Щербакову и последовавшего  чаепития
Щербаков  и Маленков,  присутствовавший при  этом, резко  отозвались о Л. С.
Штерн и о ее методе  лечения. При этом  один  из  них сказал  (передаю точно
слова Я. Г. Этингера):  "Уверен, что никому еще Штерн  со  своим  методом не
помогла, мы поторопились  выдвинуть  ее  в академики". Разумеется,  никакого
немедленного значения для участи Л. С. Штерн эта беседа  не имела: участь ее
(как и самого Я. Г. Этингера) была решена другими закономерностями. Это лишь
демонстрация  сгущения  атмосферы  вокруг  Л.  С.  Штерн,  закончившаяся  ее
арестом.
     Последнему предшествовал ряд событий, и, прежде  всего,  мероприятия по
дискредитации  ее  как ученого. Было  бы, однако,  наивным предположение или
утверждение, что в постигшей ее участи главную или единственную роль  играли
ее   научные   недостатки,   действительные   или  мнимые.  Политическая   и
общественная ситуация  того времени делала  такое предположение, а тем более
--  утверждение  просто  смехотворным  (если  слово "смех"  здесь  позволено
употребить). Современники были свидетелями, как по политическим соображениям
уничтожались  крупнейшие ученые (превращались  в  г-но,  по  выражению Н. И.
Вавилова). Наряду с этим заведомые невежды вроде О. Б. Лепешинской или Т. Д.
Лысенко объявлялись гениями, их "научный" бред -- вершиной науки. Были неучи
и  жулики  от  науки и поменьше  рангом, но  они  великолепно  процветали  и
благодушествовали  под   благожелательным   покровительством   "руководящих"
органов и лиц.
     Научная  дискредитация  Л.  С.  Штерн  была  предшествовавшей  фазой ее
физического  уничтожения,  причиной и поводом  для  которой  были  следующие
обстоятельства.
     Во время  Отечественной  войны  бурную  деятельность  развили различные
общественные организации, сыгравшие немалую роль в общем напряжении всех сил
страны  для  победы  над  страшным   врагом.  Был  сформирован  и  Еврейский
антифашистский комитет из выдающихся представителей еврейской национальности
в СССР. В него вошли известные еврейские писатели (Бергельсон, Перец-Маркиш,
Квитко,  Фефер  и др.), артисты  (Михоэлс, Зускин),  деятели здравоохранения
(главный  врач  Боткинской  больницы  Шимелиович),  государственные  деятели
(Лозовский), ученые (академик Фрумкин, Нусинов  и др.). Вошла в него и Л. С.
Штерн, и, по-видимому,  это и сыграло роковую роль в ее судьбе. Л. С. Штерн,
вообще, не была созвучна эпохе и своим общим обликом залетевшей в сталинскую
империю "буржуазной птицы", и многими не созвучными эпохе высказываниями, и,
главным  образом,  тем,  что  она  была  членом  Еврейского  антифашистского
комитета  и  "видной"  еврейкой.  Последний признак,  однако, был  ей  лично
абсолютно чуждым. Выросшей и воспитанной в европейской атмосфере буржуазного
интернационализма,  национального  и  религиозного  свободомыслия,  ей  были
абсолютно чужды и даже враждебны проявления национальной ограниченности.  Ее
участие   в  Еврейском  антифашистском  комитете   определялось   формальным
признаком, а не  национальным тяготением  к "землячеству",  хотя ей не  была
чужда еврейская духовная культура, как и всякая другая.
     Научная или иная  дискредитация,  как этап уничтожения ученого, не была
оригинальным  приемом  в арсенале  органов  госбезопасности. Можно напомнить
эпизод с профессором Д. Д. Плетневым, предшествовавший его аресту и преданию
суду в  общем большом политическом процессе 1938 года с  участием  Бухарина,
Ягоды, Розенгольца, Левина и других  в качестве обвиняемых. Профессор  Д. Д.
Плетнев, крупный клиницист и бесспорно опытный и талантливый врач, был одним
из консультантов  кремлевской больницы  и принимал  участие в  наблюдении за
здоровьем  и  лечением  крупных  деятелей  Советского  государства. Он  имел
заслуженную  репутацию  крупнейшего ученого-клинициста  с огромным врачебным
опытом, принятого в самых высоких сферах Советского государства.
     Подобно  грому из ясного неба в центральных  газетах в 1939 году (в том
числе и в  "Правде",  если  мне  не  изменяет память) во всю  ширину  полосы
появился гигантский заголовок: "Проклятие тебе, насильник, садист!" Под этим
кричащим заголовком была  статья (государственной важности!!!),  посвященная
аморальным действиям профессора П., о чем я рассказывал выше.
     Для Л. С. Штерн (ей в ту пору было  около 70 лет) был избран другой, не
сексуальный,  путь  дискредитации,  хотя  он  и  занимал  некоторое место  в
следственном  процессе.  Начало  ему  положила  статья  некоего  Бернштейна,
заведующего кафедрой биохимии в Ивановском медицинском институте. Статья эта
появилась летом  (в  июле или в  августе)  1947  года  в газете "Медицинский
работник".  В  ту  пору  эта  газета  была  рупором  всякого  псевдонаучного
мракобесия, пропагандистом омерзительного невежества, а также рупором модной
в  то  время  черносотенной клеветы  и травли.  Статья Бернштейна подвергала
критике содержание и направление исследований Л. С. Штерн и ее сотрудников в
области гематоэнцефалического барьера. Это  был  уже  не  сигнал,  а  первая
стрела  открытой  атаки.