ери  в  Торопец
(Великолукской  области),  где она  работала  после  окончания  медицинского
института.  В  телеграмме я сообщал,  что вернулся  из командировки. Но  эту
молнию она получила только спустя двенадцать часов. Молния ударила с большой
задержкой.  Дочь, узнав  из сообщений радио  и  сослуживцев об  освобождении
врачей,  сама  позвонила по телефону домой, чтобы проверить  это  сообщение.
Задержка "молнии" была  показателем растерянности властей на местах, которую
вызвало у них неожиданное сообщение о ликвидации "дела врачей", и которые не
знали, как им поступить: передать телеграмму, смысл которой был ясен, или не
передать,  пока  не  будут  получены  бесспорные подтверждения  освобождения
врачей, еще вчера бывших извергами рода человеческого.
     Наступило  незабываемое  утро четвертого апреля.  В шесть часов утра, в
часы  обычной  утренней передачи последних известий, радио  передало  полный
текст  правительственного  сообщения   о   ликвидации   "дела  врачей".  Оно
заслуживает  того, чтобы быть приведенным полностью,  вместе с  официальными
комментариями к нему.
Сообщение Министерства внутренних дел СССР (4 апреля 1953 г.)
     "Министерство  внутренних  дел СССР  произвело тщательную проверку всех
материалов предварительного следствия и других данных по делу группы врачей,
обвинявшихся  во  вредительстве,  шпионаже и других  действиях  в  отношении
активных деятелей Советского государства. В результате проверки установлено,
что привлеченные  по этому делу профессор Вовси М. С.,  профессор Виноградов
В. Н., профессор Коган М. Б., профессор Коган Б. Б., профессор Егоров П. И.,
профессор Фельдман А.И., профессор Этингер Я. Г., профессор Василенко В. X.,
профессор Гринштейн А. М., профессор Зеленин В. Ф., профессор Преображенский
Б. С., профессор Попова Н. А., профессор Закусов В. В., профессор Шершевский
Н.  А,,   врач   Майоров   Г.  И.   были   арестованы  бывшим  Министерством
государственной  безопасности  СССР  неоправданно  без  каких-либо  законных
оснований.
     Проверка показала, что обвинения, выдвинутые  против перечисленных лиц,
являются  ложными,  а документальные данные, на  которые опирались работники
следствия, несостоятельными. Установлено, что  показания арестованных, якобы
подтверждающие   выдвинутые  против  них  обвинения,  получены   работниками
следственной  части бывшего Министерства  государственной безопасности путем
применения недопустимых и строжайше  запрещенных советскими законами приемов
следствия.
     На  основании заключения следственной  комиссии,  специально выдвинутой
Министерством внутренних дел СССР  для  проверки  этого  дела,  арестованные
Вовси  М. С., Виноградов В. Н., Коган Б. Б., Егоров П. И., Фельдман  А.  И.,
Василенко В.  X.,  Гринштейн А. М.,  Зеленин  В. Ф., Преображенский  Б.  С.,
Попова Н.  А., Закусов  В.  В.,  Шершевский Н.  А., Майоров Г. И. и  другие,
привлеченные  по этому делу,  полностью реабилитированы  в предъявленных  им
обвинениях во вредительской, террористической  и шпионской  деятельности и в
соответствии  со  ст. 4, п. 5 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР  из-под
стражи освобождены.
     Лица,   виновные  в  неправильном  ведении   следствия,   арестованы  и
привлечены к уголовной ответственности".
     Под  этим  историческим  сообщением  помещены в "Правде"  три небольших
заметки   под   тривиальными  заголовками:   "Весна  в  мичуринских  садах",
"Путешествия  по  родной земле", "Рабочие  повышают свой общеобразовательный
уровень", под этими заметками, в  самом низу  страницы,  как  бы отделяющими
сообщение  МВД,  было обычным  шрифтом опубликовано следующее  сообщение под
заголовком "В Президиуме Верховного  Совета": "Президиум  Верховного  Совета
СССР  постановил  отменить указ  от  20 января 1953 г. о награждении орденом
Ленина  врача Тимошук Л.  Ф.,  как  неправильном  в связи  с  выявившимися в
настоящее время действительными обстоятельствами".
     Таким образом, Л.  Тимошук была разжалована  из великой дочери русского
народа и новоявленной Жанны Д'Арк в вульгарные советские "сексоты".
     Распределение  обоих  сообщений  на  газетной  полосе:  одно -- вверху,
другое -- внизу, было  несомненно продуманным, поскольку такое распределение
было и в "Правде", и в "Известиях".  Отличалось оно в этих двух  официальных
органах   только   содержанием  отделяющих  заметок   и  соответственно   их
заголовками.  Разделение двух  исторических сообщений  на  газетных  полосах
разных газет обычными будничными  материалами, разумеется, было продуманным,
имело, конечно, определенный смысл.  Он,  вероятно, заключался в том,  чтобы
лишить  оба сообщения сенсационности, придать им  будничный характер текущих
мероприятий   нового   правительства.   Это  особенно   подчеркивается   при
сопоставлении двух указов: текста указа о награждении Тимошук орденом Ленина
на первой полосе и крупным шрифтом с будничным видом указа о лишении ордена.
Однако эти  тенденции  не  могли замаскировать  выдающегося  значения  обоих
сообщений,  не имеющих прецедента  ни  в  предшествующей,  ни  в последующей
истории Советского государства. Особенно это относится ко второму сообщению.
Его историческое значение и всеобъемлющий смысл трудно переоценить. Дело  не
только в том, что  оно извещало  об освобождении людей,  признавших  себя по
ходу  следствия  в  МГБ  виновными  в  совершении тягчайших  преступлений  и
признанных  невиновными, несмотря на это. Дело не только в том, что был снят
кровавый навет с  большой группы людей, и они буквально были вырваны  из лап
позорной смерти. Это сообщение было суровым приговором всему тридцатилетнему
сталинскому режиму. Оно как лучом мощного прожектора осветило самые  мрачные
его стороны, весь  его  чудовищный  произвол,  всю  механику  многочисленных
"заговоров", раскрытых "бдительностью" органов  безопасности и завершившихся
гибелью  колоссального  числа  лучших  представителей  партии  и  советского
народа, врагами  которого они были объявлены, и обездоленностью еще большего
числа  соприкосновенных людей.  Этот  исторический  акт  свидетельствовал  о
приговоре  сталинскому  режиму,  о  начале  радикальной  перестройки  внутри
советского общества, начатой тотчас после смерти Сталина.
     Исключительный  интерес  представляют  комментарии  газеты  "Правда"  к
сообщению  МВД  4  апреля,  содержащиеся в редакционной  статье  6  апреля и
перепечатанные без  изменен™ 7  апреля  в "Известиях" и других газетах.  Эти
комментарии   напечатаны   под   заголовком:   "Советская   социалистическая
законность неприкосновенна". После повторения почти полным текстом сообщения
МВД  об  освобождении  арестованных  врачей  и ликвидации  всего дела по  их
обвинению  статья  ставит  вопрос:  "Как  могло  случиться,   что  в  недрах
Министерства государственной безопасности СССР, призванного стоять на страже
интересов  Советского государства,  было сфабриковано  провокационное  дело,
жертвой   которого  явились  честные   советские  люди,  выдающиеся  деятели
советской  науки?"  Статья  дает на  это  развернутый  ответ,  сводящийся  к
следующим положениям, излагаемым здесь почти текстуально.
     1.  Не на  высоте  оказались  руководители МГБ,  которые оторвались  от
народа, забыли, что они служат ему.
     2.   Бывший  министр  МГБ  Игнатьев  проявил  политическую   слепоту  и
ротозейство, оказался  на поводу у таких преступных авантюристов, как бывший
зам. министра  и начальник следственной  части, непосредственно руководивший
следствием,  Рюмин, ныне  арестованный.  Рюмин  поступал  как  скрытый  враг
государства   и   народа.   Вместо  того  чтобы   работать  по  разоблачению
действительных шпионов и диверсантов, он встал на путь обмана и авантюризма,
надругался над законами и Конституцией.
     3.  Не  на  высоте  оказалась  и созданная в связи с  обвинением группы
врачей медицинско-экспертная комиссия,  которая дала неправильное заключение
по  методам  лечения, примененным  в  свое время к А.  С.  Щербакову и А. А.
Жданову.  Вместо  того чтобы  с научной добросовестностью  и  объективностью
проанализировать истории болезни и другие материалы, эта  комиссия поддалась
влиянию сфабрикованных следствием материалов и своим  авторитетом поддержала
клеветнические,  фальсифицированные  обвинения против  ряда  видных деятелей
науки. Статья пытается хоть несколько сгладить этот тяжелейший упрек в адрес
экспертной комиссии  замечанием,  что  следствие  утаило  от  нее  некоторые
существенные   стороны   лечебной   процедуры,   доказывающие   правильность
проведенного лечения.
     Далее  статья клеймит презренных  авантюристов типа Рюмина,  пытавшихся
разжечь в советском обществе глубоко чуждые ему  чувства национальной вражды
(т. е.  антисемитизма,  -- Я.  Р.),  не  останавливаясь  перед  клеветой,  в
частности  на  честного  общественного   деятеля,   народного  артиста  СССР
Михоэлса,  и призывает  к неуклонному  соблюдению  законности  и Конституции
СССР.  Трудно  переоценить  высшую  степень  гражданственности  и  мужества,
проявленных   новым   правительством  немедленно  после  смены   сталинского
руководства страной. Особенно надо учесть весь общественный климат в течение
подготовки  к  "делу  врачей"  и  в период  его  развития,  а  также  полную
подготовленность  народа  к  разрешению   "дела"   в  прямо  противоположном
направлении.  Надо  было  осветить  народу,  как возникло  это "дело"  и кто
непосредственно виновник его.
     Объяснение происхождения "дела" под  углом зрения злой воли авантюриста
Рюмина, разгильдяйства  министра госбезопасности  Игнатьева и  плохой работы
медицинской экспертной комиссии может показаться  лишенным должной  глубины.
Но объяснение надо было  дать безотлагательно,  не дожидаясь более глубокого
анализа в  историческом плане,  как порождение режима произвола и беззакония
сталинской эпохи.
     Открытое   признание  этого  было  дано  на  XX  съезде  КПСС  и  путем
освобождения  из  мест  заключения огромного  числа заключенных  и  массовой
реабилитацией невинно осужденных, в значительной части -- посмертной.
     особое  значение  для  основного  содержания  книги  имеет   суровая  и
справедливая  оценка деятельности медицинской экспертной  комиссии,  которая
дана  в  редакционных  комментариях газет  "Правда" и  "Известия". Холуйская
угодливость  экспертной  комиссии,   состоявшей  из  оставшихся  на  свободе
медицинских специалистов в ранге профессоров, -- комиссии,  которые принесли
в  жертву  этой  угодливости   высокие  традиции  медицины,  создаваемые  на
протяжении  веков, начиная с Гиппократа, комиссии, готовой принести в жертву
этой угодливости позор и  жизнь  десятков  своих  коллег,  вызывает  чувство
глубокого омерзения. Чем  эти  специалисты лучше Рюмина и ему подобных?  Тот
профессиональный  мерзавец,  служебная карьера  которого  зависела от  числа
уничтоженных  им  людей. А эти  представители  самой  гуманной  профессии --
медицины,  что ими руководило?  Их  действия --  ярчайший показатель глубины
падения   всех  форм   морали,   глубины  разложения   советского  общества,
проституирования которого сталинским режимом не избежала и медицина. Чувство
омерзения  не  снимается, а усиливается той легкостью, с  которой  эти жрецы
медицины   отказались   от   своих   обвиняющих  заключений,   когда   новое
правительство указало на ложность их. Могут ли они претендовать на доверие к
их медицинской компетенции и объективности в дальнейшем?
     Не  имеющее прецедента  изъятие  ордена  у недавно  награжденного  им с
опубликованием в  печати самого факта  и  его мотивировки породило различные
слухи и версии  о последующей судьбе Тимошук. Наиболее распространенной была
версия о ее гибели вследствие наезда автомобиля вскоре после этого  события,
бытующая до настоящего времени.  Сюжетом для такой версии служили, вероятно,
слухи об участии МГБ в подобной гибели ряда людей, в частности --  Михоэлса.
Ничего  подобного  с  Тимошук  не  произошло.  Спустя короткое  время  после
апрельских  событий  она  приступила   к  своей  обычной  работе  в  той  же
кремлевской больнице, где она  сыграла такую оглушающую роль. Она явилась на
работу с полным внешним безразличием к этим событиям, как будто они к ней не
имеют никакого касательства и как будто их не существовало. Вероятно,  такое
поведение было внушено ей и ее служебному окружению. Некоторое  время спустя
при  очередном  награждении орденами  и  медалями медицинских работников  за
длительную  и  непорочную  службу  она  была  награждена  орденом  Трудового
Красного  Знамени,  вторым  по  значению  после  ордена  Ленина  гражданским
орденом. По-видимому,  ее биография не считалась опороченной короткой, но не
удавшейся  ролью  Жанны  Д'Арк.  Эта  роль  была  расценена,  вероятно,  как
проявление бдительности и патриотического рвения, которое всегда заслуживало
и продолжает заслуживать поощрения, а ошибки при этом у кого не бывают!
     Вернемся, однако, в мою квартиру в памятное утро 4 апреля.
     Непосредственно вслед за окончанием радиопередачи началось, несмотря на
ранний  час, паломничество соседей в  нашу квартиру. Первой  ворвалась  наша
соседка  снизу Нина Петровна  Беклемишева.  О  ней  и о  ее  муже  Владимире
Николаевиче Беклемишеве я писал. Они  не спали всю ночь, слышали оживление в
нашей квартире,  шаги  многих  людей. Они  знали, что в  квартире находилась
только жена с младшей дочерью,  и  были  уверены, что  это  пришли за женой,
чтобы  ее  арестовать.  Тем  более  потрясающим  было  переданное  по  радио
сообщение,  и  она  пришла,  чтобы сообщить жене радостное известие.  Увидев
меня, она разрыдалась так, что я долго не мог ее успокоить.  Какой же должна
была быть тяжесть  переживаний этой русской женщины в течение всего  периода
"дела  врачей" и  моего ареста,  чтобы дать такую разрядку! Известие о  моем
возвращении быстро распространилось  в  доме  и  по  сообщению  радио,  и от
управдома, как свидетеля  этого.  Я в окно видел,  как во дворе вокруг  него
собирались  маленькие  группы  людей,  которым  он,  конечно,  рассказывал о
событиях прошедшей ночи. Раздавались звонки в дверь,  и я слышал, как  жена,
оберегая меня, говорила, что я очень утомлен, и как просили у нее разрешения
хоть увидеть меня, в котором она не могла  отказать. Ведь я был символом, да
и  мне   доставляла   огромную  радость  встреча  с   людьми.  Слез  радости
посетителями  было  пролито  немало.  Среди  них  были и  русские, и  евреи,
которые, находясь на свободе, чувствовали ее призрачность, жили в постоянном
страхе, и хотели видеть свидетельство реальности сообщения по радио.
     Утром, еще  до начала занятий в  учреждениях,  я  позвонил по  телефону
директору института С.  И. Диденко, чтобы сообщить ему о  своем возвращении,
но он о нем  уже знал. Он очень просил меня приехать  в институт хотя  бы на
полчаса,   по-видимому,  желая,   чтобы   меня  видели   и  убедились,   что
реабилитированный  и свободный Рапопорт не миф, а реальность. Но  он  просил
меня приехать не раньше двенадцати  часов, и  я  позднее понял почему: в мое
отсутствие моя лаборатория была ликвидирована, помещение передано кому-то, и
директор,  замечательный,  благородный  и  чуткий  человек-коммунист,  хотел
использовать несколько часов для  приведения лаборатории, и  особенно  моего
маленького кабинета, и ее сотрудников в состояние, бывшее до моего ареста. И
я  действительно  застал сотрудников  на  месте,  кабинет  --  в первобытном
состоянии, только паркетный пол его еще не  просох после срочного  мытья. На
столе  был  приказ  о  восстановлении меня  на  работе  в прежней  должности
заведующего лабораторией патоморфологии и о  выплате зарплаты за весь период
ареста.
     В то же утро я поехал в институт. По приезде в институт я был несколько
удивлен  равнодушием,  с  которым взирали на  меня  встречавшиеся по пути  в
лабораторию сотрудники института, даже те из них,  которые всегда были очень
и активно приветливы.  Причину этого мне раскрыл С. И. Диденко. Оказывается,
рано  утром, еще до  начала  занятий, в  районный комитет  КПСС была вызвана
секретарь  партийной  организации  института А. Е. Тебякина,  которую райком
информирован, что я  вернулся из заключения и чтобы она инструктировала всех
членов  партии,  а через них  -- весь коллектив,  чтобы  при встрече со мной
сотрудники   проявляли  полное   равнодушие,   как   будто   я   прибыл   из
кратковременной командировки, чтобы не  было никаких объятий и слез. Задание
было строго выполнено и находилось в резком контрасте с предупредительностью
и подчеркнутым вниманием, которым сопровождалось мое освобождение на Лубянке
и со стороны сотрудников МВД после него. Такое  задание отображало известную
растерянность  райкома перед неожиданным  событием, незнанием,  как на  него
реагировать, и райком решил, по-видимому, следовать  французскому правилу: в
сомнении  --  воздержись! Да и  трудно  было перестроить  сознание райкома и
коммунистов  института,  еще  буквально  вчера  клеймивших  изверга   самыми
ужасными   эпитетами,  а   сегодня   приветливо   его   встретить.  Это   не
соответствовало  тем истинным  чувствам этих коммунистов, которые вызвало  у
них происшедшее за ночь и заставшее их врасплох событие.
     С.  И.  Диденко,  которому  я  сообщил по  телефону о своем  приезде  в
институт, просил меня ждать  его приглашения, так  как хотел встретить  меня
наедине,  в отсутствие  кого-либо из  посторонних. Он  не хотел,  чтобы были
свидетели нашей  встречи, чтобы она была свободной от инструктажа райкома. Я
понял это  и по  его  словам, и по характеру встречи  с ним -- с объятиями и
слезами.  Он рассказал мне, что  буквально накануне, в  пятницу,  состоялось
заседание партийного бюро,  рассматривавшего персональное дело коммуниста С.
И.  Диденко  по  обвинению его  в  поддержке,  оказывавшейся  им  в  течение
длительного  времени  врагу народа.  Заседание было  длительным,  обсуждение
осталось  незаконченным, и продолжение  его было перенесено  на понедельник,
когда и должно было быть вынесено  решение (вероятно, заранее подготовленное
и ничего хорошего не сулившее С. И.  Диденко). На следующий день, в субботу,
сам "враг народа" явился в институт с документом о полной реабилитации. Было
от  чего  партийному  руководству  института  впасть  в  шоковое  состояние,
подобное тому, которое, как пишет  Чехов, должен испытывать спущенный курок,
давший осечку. Это состояние испытывали многие  любители сильных  ощущений и
человеческой свежатины, которой досыта кормила  таких  любителей  людоедская
сталинская эпоха. Дочь  рассказывала,  как  утром,  после  начала  работы, в
поликлинику,  где  она работала в  Торопце, ворвалась  разъяренная секретарь
партийной  организации,   врач,  с  возмущенным  криком:  "Вы  слышали,   их
освободили; это гнусная провокация, это  так им (?!) не пройдет". Совершенно
очевидно, что вся подготовка к ликвидации "дела врачей" проходила в глубокой
тайне   в   недрах   Министерства   внутренних   дел,   принявшего   функции
ликвидированного Министерства государственной безопасности. Даже надзиратель
Лефортовской тюрьмы, провожавший меня злобно-укоряющим напутствием: "Хорошей
жизни  захотели!"  и рекомендовавший  взять с собой из камеры  все  продукты
("Там все пригодится!"), не знал, куда он меня  провожает. Больше того, даже
дежурный  в  Лубянке,  куда меня  доставили  из Лефортовской  тюрьмы,  перед
подъемом наверх по вызову не знал, зачем  меня  вызывают, иначе бы навряд ли
рекомендовал  воспользоваться  туалетом перед предстоящим,  по  его  мнению,
длительным допросом.
     Суммируя реакцию  "народа"  на неожиданное прекращение  "дела  врачей",
надо сказать, что далеко не у  всех  оно вызвало  вздох  облегчения. Многим,
жаждавшим  крови   "извергов  рода  человеческого",  наступившие  пасхальные
праздники  были  испорчены.  И  надо  же  было,  чтобы  непоср