ь, на побережье, они ограничивались лишь воздушными налетами. Но
чем дальше в глубь страны, тем сильнее ощущались следы их присутствия.
   Гроувза весьма удивляло, почему  пришельцы  не  уделяют  больше  внимания
океану и прибрежным территориям. Ящеры повсюду наносили удары по  воздушному
и наземному транспорту, но у кораблей по-прежнему сохранялся  ощутимый  шанс
безопасного  плавания.  Возможно,  это  в   какой-то   степени   объяснялось
особенностью планеты, с которой они прилетели. Полковник тряхнул головой.  У
него есть более насущные проблемы, требующие раздумий.
   Не последней из этих проблем являлась битва, разворачивающаяся где-то  на
полпути  между  Бостоном  и  Денвером.  Если  люди  ее  проиграют,  можно  с
уверенностью сказать, что падет не только Чикаго, но и  на  всей  территории
Соединенных  Штатов,  за  исключением  Восточного  побережья,  сопротивление
ящерам ограничится партизанскими вылазками. Если сражение  будет  проиграно,
доставка груза в Денвер может оказаться ненужной. Но Гроувз знал, что  будет
двигаться в том направлении до тех пор, пока либо не окажется мертв, либо не
получит нового приказа.
   Должно быть, вид у него был угрюмый, поскольку командир Стэнсфилд сказал:
   - Полковник, я слышал, что у вас на флоте потребление спиртного на  борту
запрещено. К счастью, Королевский  ВМФ  не  придерживается  столь  жестокого
закона. Не хотите ли подкрепиться глотком рома перед дальней дорогой?
   - Ей-богу, командир, с удовольствием, - ответил Гроувз. - Благодарю вас.
   - Я рад. Думаю, это принесет вам хоть какую-то пользу. Прошу вас  немного
подождать здесь. Я мигом.
   Стэнсфилд поспешил по стальной трубе в заднюю часть лодки.  "На  корму  -
наверное, так  это  правильно  называется  у  них  на  морском  жаргоне",  -
предположил Гроувз. Он видел, как англичанин, нагнувшись, вошел в  небольшое
помещение сбоку от основного  прохода.  "Его  каюта",  -  догадался  Гроувз.
Стансфилду не потребовалось заходить очень далеко - должно быть, каюта  была
крошечной. Койки  располагались  в  три  яруса,  отделенные  друг  от  друга
считанными дюймами.  Подумать,  так  "Морская  нимфа"  являла  собой  кошмар
замкнутого пространства, перенесенный в полную грохота и лязга жизнь.
   В руке Стэнсфилда ободряюще булькала темная стеклянная фляга.
   - Ямайский, лучше не сыщете, - похвастался он, вынимая пробку.
   Гроувз почти что языком ощущал густой  и  терпкий  аромат,  исходящий  из
горлышка. Стэнсфилд наполнил  две  приличные  рюмки  и  подал  одну  из  них
полковнику.
   - Благодарю.
   Гроувз почтительно взял рюмку  и  высоко  поднял  ее...  чуть  не  ушибив
костяшки пальцев о трубу, тянущуюся по низкому потолку.
   - За Его Величество короля! - торжественно произнес он.
   - За Его Величество короля! - повторил Стэнсфилд. - Не  думал,  что  янки
знают этот тост.
   - Я где-то читал о нем.
   Гроувз залпом опрокинул рюмку. Ром проскользнул в горло столь плавно, что
глотка едва  ли  ощутила  его  присутствие.  Зато  в  желудке  эта  жидкость
взорвалась, подобно пушечному ядру,  распространяя  тепло  во  все  стороны.
Гроувз оглядел пустую рюмку с неподдельным уважением:
   - Да, командир, ром просто первоклассный.
   - Именно так, - отозвался  Стэнсфилд,  пивший  свою  рюмку  неторопливыми
глотками. Командир указал на флягу:
   - Не желаете ли еще одну? Гроувз покачал головой:
   - Одна такай рюмка действует как лекарство. От второй меня потянет в сон.
Но я ценю ваше гостеприимство.
   -  Вы  хорошо  понимаете,  что  для  вас  является  наилучшим.  Меня  это
восхищает.
   Стэнсфилд  повернулся  лицом  к  западу.  Движение  было  сделано  вполне
сознательно. Гроувз представил  (наверное,  на  это  и  был  рассчитан  жест
командира), как британский морской офицер вглядывается в перископ,  стремясь
увидеть две  тысячи  миль  опасного  пути  до  обетованной  земли  высоко  в
Скалистых горах, где находился Денвер. Помолчав, Стэнсфилд сказал:
   - Должен признаться, я не завидую вам, полковник. Гроувз пожал плечами. С
тяжелым рюкзаком за спиной он чувствовал себя Атлантом, пытающимся  удержать
весь мир.
   - Задание должно быть выполнено, и я намерен его выполнить.

***

   Ривка Русси  чиркнула  спичкой.  Вспыхнул  огонек.  Обычно  она  зажигала
вначале  одну  свечу  шаббас,  затем  другую.  Склонив  к  ним  голову,  она
прошептала субботнюю молитву.
   Сернистый дым зажженной спички наполнил маленькую  подвальную  каморку  и
заставил Мойше Русси кашлянуть. Толстые белые свечи были знаком того, что он
и его семья прожили еще одну неделю, не будучи обнаруженными ящерами.  Свечи
помогали также освещать комнатенку, где скрывалось семейство Русси.
   Ривка сняла ритуальное покрывало с украшенного лентой каравая чаллах.
   - Мама, я хочу такого хлеба! - закричал Рейвен.
   - Позволь мне вначале его нарезать, - сказала Ривка сыну  -  Посмотри,  у
нас даже есть мед, чтобы намазать хлеб.
   Домашние радости. Ирония этой фразы отдалась в мозгу Мойше. Вместо  своей
квартиры они обитали в потайном месте, находящемся под одним  из  варшавских
домов. Еще одна ирония заключалась в том, что подвал был устроен для  защиты
евреев не от ящеров, а от нацистов.  Теперь  же  Мойше  прятался  в  нем  от
существ, которые спасли его от немцев.
   Однако не все обстояло так иронично.  При  ящерах  громадное  большинство
варшавских  евреев  жило  гораздо  лучше,  чем  при  правлении  гитлеровских
прихвостней. Чаллах из белой муки, обильно сдобренный  яйцами  и  посыпанный
маком, был просто немыслим в голодающем варшавском гетто. Русси очень хорошо
помнил кусок жирной, подпорченной свинины, за который  он  отдал  серебряный
подсвечник в ту ночь, когда ящеры появились на Земле.
   - Когда я снова смогу выйти и поиграть на улице? - спросил Рейвен.
   Мальчик глядел то на Ривку, то на Мойше, надеясь, что кто-то из родителей
сможет ему ответить.
   Взрослые тоже переглянулись. Мойше как-то сразу обмяк.
   - Точно я не знаю, - сказал он, не в состоянии солгать сыну.  -  Надеюсь,
это будет скоро. Но, вероятнее всего, какое-то  время  придется  еще  побыть
здесь.
   - Совсем плохо, - огорчился Рейвен.
   - Как ты думаешь, мы бы могли... - Ривка умолкла, потом заговорила вновь:
   - Я хочу сказать, ну кто бы стал выдавать малыша ящерам?
   Обычно Мойше доверял жене ведение домашних дел и не в  последнюю  очередь
потому, что она справлялась с ними лучше его. Но сейчас он резко произнес:
   - Нет.
   Сказано было таким тоном, что Ривка удивленно уставилась на мужа.
   - Мы не должны выпускать мальчика наружу. Вспомни,  сколько  евреев  были
готовы продать своих собратьев нацистам за корку хлеба, и это при всем  том,
что нацисты творили с нами. Если уж сравнивать с нацистами, то у людей  есть
основания любить ящеров. Там, где его всякий  увидит,  мальчик  не  будет  в
безопасности.
   - Ладно, - согласилась Ривка. - Если  ты  думаешь,  что  там  ему  грозит
опасность, он никуда не пойдет.
   Рейвен что-то обиженно забубнил, но мать не обратила на это внимания.
   - Каждый, кто имеет ко мне отношение, находится в опасности, - с  горечью
сказал Мойше. - Как ты думаешь, почему мы никогда не вступаем в разговоры  с
бойцами, которые приносят сюда все необходимое?
   Дверь в подвал была замаскирована подвижным оштукатуренным  щитом;  когда
он был придвинут, вход выглядел как обычная стена.
   "Знают ли неизвестные мне люди, снабжающие мою  семью  пищей  и  свечами,
кому они помогают?" -  думал  Русси.  Он  легко  представлял,  как  Мордехай
Анелевич приказывает им снести коробки вниз и оставить в подвале, не говоря,
кому все это предназначается. Почему? Простого, чего люди не знают,  они  не
смогут рассказать ящерам.
   Мойше скорчил  гримасу:  он  учился  думать  как  солдат.  Все,  что  ему
хотелось, - это лечить людей, а  потом,  когда,  словно  знамение  с  небес,
пришли ящеры, - освободить свой народ. И к чему это привело?  Он  скрывается
здесь и мыслит не как врач, а как убийца.
   Вскоре после ужина Рейвен зевнул и отправился  спать  без  своих  обычных
капризов. В темном, закрытом подвале ночь и день больше не имели для  малыша
особого значения. Не принеси бойцы сюда часы, Мойше тоже потерял  бы  всякий
счет времени. Как-то он забыл их завести и оказался вне времени.
   Свечи шаббас продолжали гореть. При их  свете  Мойше  помог  жене  вымыть
посуду (электричества в  подвале  не  было,  но  водопровод  имелся).  Ривка
улыбнулась.
   - За время твоей холостяцкой жизни ты кое-чему научился. Теперь ты  лучше
справляешься с этим, чем раньше.
   - Что приходится делать, тому и  учишься,  -  философски  заметил  он.  -
Дай-ка мне лучше полотенце.
   Он уже поставил на место последнюю тарелку, когда в  соседнем  подвальном
помещении раздались шаги: там кто-то ходил в тяжелых сапогах. Мойше и  Ривка
застыли на месте. Лицо жены было испуганным;  наверное,  и  он  выглядел  не
лучше. Неужели их тайна выдана?  Ящеры  не  кричали  "проклятый  еврей",  но
оказаться в их лапах ничуть не лучше, чем быть пойманными нацистами.
   Мойше пожалел, что у него нет винтовки. Он еще не  сделался  солдатом  во
всем, иначе, прежде чем закупориться здесь, попросил  бы  дать  ему  оружие.
Теперь об этом слишком поздно волноваться.
   Шаги приближались.  Русси  напрягал  слух,  пытаясь  уловить  поспешность
движений и характерный звук когтей: это означало бы,  что  вместе  с  людьми
сюда идут ящеры. Кажется, он их услышал. Внутри  у  него  заклубился  страх,
нарастая, словно туча.
   Неизвестные остановились по другую сторону подвижной  перегородки.  Глаза
Мойше скользнули по подсвечникам, в  которых  горели  субботние  свечи.  Эти
подсвечники были фарфоровыми, а не серебряными, как тот,  что  он  отдал  за
мясо. Но и они были тяжелыми и достаточно  длинными,  чтобы  служить  вместо
дубинок. "Я без борьбы не сдамся", - пообещал себе Мойше.
   Кто-то постучал по перегородке. Русси схватился за подсвечник,  но  затем
опомнился: два удара подряд, пауза и еще один были условным  сигналом  людей
Анелевича, когда 001 приносили сюда еду и свечи. Но они  приходили  два  дня
назад, и в подвале всего хватало. Похоже, у них существовал график,  и  хотя
сигнал был подан правильно, время появления настораживало.
   Ривка тоже это знала.
   - Что нам делать? - беззвучно спрашивали ее глаза.
   - Не знаю, - взглядом ответил Мойше.
   Одно он знал достаточно хорошо, только не хотел расстраивать  жену.  Если
ящеры находятся  с  той  стороны,  они  собираются  его  схватить.  Но  шаги
удалялись. Так слышал ли он, в конце концов, шарканье когтистых лап?
   - Они ушли? - шепотом спросила Ривка.
   - Не знаю, - снова сказал Мойще. Помолчав, добавил:
   - Давай проверим.
   Если ящеры знают, что он здесь, им не потребуется ждать, пока он выйдет.
   Он поднял подсвечник и зажег свечу, все еще находившуюся там (без света в
их погребе было совершенно темно, как и  в  любом  другом),  сделал  полшага
вперед, чтобы отодвинуть перегородку. Никакой коробки с едой... на цементном
полу лежал лишь конверт. Мойше поднял его, поставил перегородку на  место  и
вернулся в укрытие.
   - Что это? - спросила Ривка, когда он вернулся.
   - Какая-то записка, - ответил он, поднося конверт к глазам.
   Мойше вскрыл конверт, вытащил оттуда сложенный лист  бумаги  и  поднес  к
подсвечнику, чтобы  увидеть,  что  там  написано.  Истинным  проклятием  его
подземной жизни было полное отсутствие солнечного или электрического  света,
не дававшее возможности читать. Правда, для  быстрого  прочтения  хватало  и
света свечей. Мойше развернул бумагу. Внутри оказался аккуратно напечатанный
по-польски текст. Он стал читать вслух, чтобы слышала и жена:
   - "Доводим до вашего сведения, что ваше последнее сообщение было получено
повсеместно и  широко  распространено.  Как  мы  и  надеялись,  оно  вызвало
громадный отклик. Симпатии с внешних сторон  к  нам  возросли,  и  при  иных
обстоятельствах определенным кругам пришлось бы густо краснеть. Тем не менее
они хотели бы поблагодарить вас за ваше мужество. Полагаем, вы разрешите  им
и дальше выражать свое восхищение на расстоянии".
   - И это все? - спросила Ривка, когда он кончил читать. - Никакой  подписи
или чего-нибудь еще?
   - Нет, - ответил Мойше. - Хотя я могу почти с уверенностью  сказать,  кто
это послал. Думаю, ты тоже.
   - Анелевич, - сказала она.
   - Я тоже так думаю, - согласился Мойше. Записка была очень характерна для
еврейского боевого командира. Польский язык не удивлял:  до  войны  Анелевич
был совершенно мирским  человеком.  Почему  отпечатано  на  машинке  -  тоже
понятно, так труднее проследить происхождение текста, если он попадет  не  в
те руки. Этой же цели служили и обтекаемые фразы. Кто-либо несведущий в том,
кому адресовано послание, мог  бы  долго  ломать  голову  над  его  смыслом.
Анелевич был осторожен во всем. Мойше был уверен, что так и не узнает, каким
образом записка попала в подвал.
   - Значит, запись оказалась за границей, - сказала Ривка. - Слава Богу.  Я
бы не хотела, чтобы тебя считали марионеткой ящеров.
   - Нет, слава Богу, я не таков, - засмеялся Мойше. - Хотел бы  я  увидеть,
как у Золраага густо покраснеет лицо.
   После того, что губернатор пришельцев с ним сделал,  Мойше  хотел  видеть
Золраага одновременно  ошарашенным  и  взбешенным.  Судя  по  посланию,  его
желание исполнялось.
   Среди припасов подвала была и бутылка сливовицы. До этого  момента  Мойше
не обращал на нее внимания. Он снял бутылку с высокой полки, где она стояла,
откупорил и налил два стаканчика. Один подал жене, другой взял сам.
   - За одураченных ящеров! - произнес Русси.
   Оба мелкими глотками пили сливовую  водку.  Мойше  обожгло  горло.  Ривка
несколько раз кашлянула. Затем она подняла свой стакан и негромко произнесла
тост:
   - За свободу нашего народа и еще - за нашу тоже.

***

   Дверь в камеру Бобби Фьоре с шипением  открылась.  Обычное  время  приема
пищи еще не настало - это он мог  определить  безо  всяких  часов.  Бобби  с
надеждой огляделся. Может, ящеры привели к нему Лю Хань?
   Но нет. На пороге стояли только ящеры: привычные вооруженные охранники  и
еще  один,  с  более  затейливой  окраской  тела,  чем  у  остальных.  Бобби
догадался, что это  отличительный  знак  того  положения,  которое  пришелец
занимает в их иерархии - равно как человек  в  дорогом  элегантном  костюме,
вероятнее  всего,  был  более  важной  персоной,  чем  некто  в   поношенном
пиджачишке и соломенной шляпе.
   Искусно раскрашенный  незнакомец  что-то  произнес  на  своем  языке,  но
слишком быстро, чтобы Фьоре сумел понять. На это Бобби сумел  лишь  ответить
по-ихнему:
   - Я не понимаю.
   Эту фразу он с первых дней посчитал  достойной  запоминания.  Тогда  ящер
прибавил по-английски:
   - Пошевеливайся.
   - Будет исполнено, верховный начальник,  -  ответил  Бобби,  добавив  еще
несколько обыденных фраз.
   Он поднялся и подошел к ящерам,  но  не  слишком  близко,  поскольку  уже
усвоил, что это беспокоит охранников. А ему не хотелось беспокоить тварей  с
автоматическим оружием в когтистых лапах.
   Охранники окружили его, держась на приличном  расстоянии,  все  они  были
достаточно далеко, чтобы попытаться вырвать у  кого-то  оружие.  Сегодняшним
утром у Бобби не было тяги к самоубийству  (он  полагал,  что  сейчас  утро;
наверняка это знали лишь Бог да ящеры), и предпринимать попыток к бегству он
не стал.
   Когда ящеры водили его в камеру Лю Хань, от двери они сразу  поворачивали
направо. Но в этот раз они повернули налево. Бобби не знал:  удивляться  ему
или  волноваться,  но  в  конце  концов  он  немного   удивился   и   слегка
встревожился. То, что тебя ведут в какое-то другое место,  может  предвещать
опасность, однако это дает шанс увидеть что-то новое. Когда торчишь взаперти
и ничего не видишь, такая прогулка приобретает немалое значение.
   Плохо лишь, что новое необязательно предвещает нечто интересное. Коридоры
оставались коридорами, и их потолки столь же противно тянулись над самой его
головой. Некоторые были просто металлическими, другие - сплошь окрашенными в
унылый и тусклый белый цвет. Встречные ящеры  обращали  на  него  не  больше
внимания, чем он  сам  обратил  бы  на  какого-нибудь  уличного  пса.  Бобби
хотелось закричать на них, просто чтобы заставить  испуганно  отскочить.  Но
такой трюк явно вызвал бы поспешную реакцию охранников и,  вполне  вероятно,
окончился для него пулей между ребер. Посему Бобби решил не рисковать.
   Куда интереснее было, проходя мимо открытых дверей,  заглядывать  внутрь.
Он пытался сообразить, чем заняты находящиеся там ящеры, ведь эти  помещения
не были камерами. Чаще всего он ничего не  понимал.  Большинство  пришельцев
просто сидели  перед  устройствами,  похожими  на  маленькие  киноэкранчики.
Разглядеть изображение на них он не успевал, видел лишь, что они  цветные  -
на серебристо-белом фоне выделялись яркие пятна.
   Затем  появилось  нечто  новое:  причудливо  изогнутая  лестница.   Бобби
обнаружил, что, хотя глазами он и видит эту лестницу, ноги  ее  не  ощущают.
Когда же он шагнул на ступеньки, то ощутил в теле некую необычную легкость.
   "Боже мои, будь у меня всегда такие легкие ноги, я давно  бы  пробился  в
большие лиги", - подумал он. Потом покачал  головой.  Скорее  всего  нет.  С
ударом у него вечно не ладилось....
   Ящеры восприняли изменение веса на лестнице как само собой  разумеющееся.
Спустившись, они повели Бобби дальше по коридорам  нижнего  уровня,  которые
практически не отличались  от  верхних.  Наконец  охранники  привели  его  в
помещение с маленькими экранами.
   Ящер,  доставивший  Бобби  из  камеры,  обратился  с  вопросом  к  своему
соплеменнику, который их ждал. У  этого  окраска  на  теле  была  еще  более
затейливой, чем у его подчиненного. Ящеры  о  чем-то  заговорили,  но  Фьоре
ничего не понял. Несколько раз прозвучало его имя. Пришельцы  коверкали  его
еще сильнее, нежели имя Лю Хань. Высокопоставленный  пришелец  удивил  Бобби
приличным знанием английского языка.
   - Ты - тосевитский самец Бобби Фьоре, который спаривался исключительно...
- это слово он произнес с особым шипением, - с самкой Лю Хань?
   - Да, верховный начальник, - ответил по-английски Бобби.  У  него  возник
маленький шанс самому задать вопрос. - А кто вы?
   Ящера это не рассердило.
   - Я - Тессрек, старший психолог. - Английские слова v  шипением  выходили
из его горла.
   - Я хочу узнать подробности этого... эксперимента.
   - О чем именно вы хотите знать?
   Интересно, ящерам уже известно, что Лю Хань беременна? Если они ничего не
заметили, ему самому или ей вскоре придется сказать об этом.
   Однако ящеры знали больше, чем предполагал Бобби. Тессрек нажал кнопку на
столе, за которым сидел.  Бобби  услышал  собственный  голос,  исходящий  из
ниоткуда: "Черт побери, кто бы мог подумать, что мой первый  малыш  окажется
наполовину китайчонком?" Тессрек снова нажал кнопку, затем спросил:
   - Означает ли это, что самка Лю Хань будет откладывать яйца... нет, будет
размножаться... ведь вы, Большие Уроды, не откладываете яиц. Значит ли  это,
что самка Лю Хань будет размножаться?
   - Хм... Да, - ответил Бобби.
   - Это является результатом ваших спаривании?
   Тессрек нажал другую кнопку. Маленький экран позади него, который до  сих
пор светился ровным голубым цветом, начал показывать картинку.
   "Порнографический фильм", - подумал Фьоре.  В  свое  время  он  посмотрел
несколько таких лент. Этот был цветным, причем в очень ярких  тонах,  не  то
что крупнозернистые черно-белые пленки, типичные для фильмов подобного рода.
И тут Бобби спохватился: кино было про него и Лю Хань.
   Бобби шагнул вперед. Ему захотелось схватить Тессре-ка за шею и давить до
тех пор, пока глаза ящера не повылезают наружу. Жажда  убийства,  написанная
на его лице, должно быть, стала очевидной  даже  для  охранников,  поскольк