это место.  Раса и правительство этой не-империи
здесь, в  Соединенных Штатах, мы теперь  заключаем  соглашение. Войны больше
нет. Раса оставит землю Соединенных  Штатов.  Это  включает также этот город
Карваль, штат Колорадо.
     Дальше он  говорить не смог.  По толпе пронеслись шум, радостные крики.
Какая-то женщина запела "Боже, благослови Америку". Со второго куплета к ней
присоединились все  присутствовавшие.  Слезы заливали глаза  Ауэрбаха. Ящеры
уходят! Победа! И даже полученная рана вдруг показалась стоившей того.
     Когда пение закончилось, ящер продолжил:
     -- Теперь вы свободны.
     И снова крики радости:
     -- Теперь мы уйдем.
     Ауэрбах издал клич повстанцев, хотя получилось больше похоже на приступ
кашля,  чем на дикий  вопль, который ему хотелось изобразить,  но  все равно
вышло неплохо.
     Ящер продолжил:
     -- Теперь вы свободны, теперь мы уходим -- теперь мы больше не берем на
себя  заботы  о  вас.  Мы  уходим, мы  оставляем  заботу  о  вас  не-империи
Соединенных Штатов.  О вас  будут заботиться они или никто. Мы  уходим.  Это
все.
     Охранникам-ящерам пришлось угрожать оружием, чтобы  люди расступились и
дали пройти оратору и им самим. В течение нескольких путающих секунд Ауэрбах
опасался, что они начнут  стрелять.  Когда люди  стоят такой плотной толпой,
это может привести к настоящей бойне.
     Медленным шагом он направился в сторону  Пенни Саммерс. На этот раз она
заметила его и пошла к нему гораздо быстрее, чем перемещался он сам.
     -- Что именно сказал этот чешуйчатый ублюдок? -- спросила она. -- Вроде
бы ящеры поднимаются с места и оставляют нас одних?
     -- Они не могут сделать этого, -- сказал Ауэрбах.  -- Ведь здесь тысячи
людей, и среди них такие, как, например, я, совсем плохие ходоки. Что же нам
делать, идти, что ли, к американским позициям у Денвера?
     Он рассмеялся абсурдности этой идеи.
     Но ящерам она вовсе не казалась абсурдной. Они погрузились на грузовики
и бронетранспортеры и после полудня укатили из Карваля прочь, направляясь на
восток, туда, где находились их космические корабли. К заходу солнца Карваль
снова стал городом людей.
     Это был довольно большой город, оставленный без какого-либо управления.
Ящеры  увезли с собой  столько припасов,  сколько  смогли  погрузить на свой
транспорт. За  оставшееся началась  настоящая война. Пенни удалось раздобыть
несколько черствых бисквитов, и она поделилась ими с Ран-сом. В результате в
животах у них бурчало не так сильно, как могло бы.
     Слева,  не  так  далеко  от палатки выздоравливающих, чтобы нельзя было
расслышать, кто-то произнес:
     --  Мы  должны  вздернуть  всех этих  вонючих  ублюдков, которые лизали
ящерам хвосты, когда те были здесь. Подвесим их за яйца, вот что.
     Ауэрбах  содрогнулся. Это было  сказано холодным и равнодушным тоном. В
Европе людей, которые сотрудничали с нацистами, таких как Квислинг, называли
коллаборационистами.  Ауэрбаху  и в  голову не приходило,  что кому-то в США
понадобится думать о коллаборационистах.
     Пенни забеспокоилась:
     -- От этого могут быть  неприятности.  Любой, кто захочет свести счеты,
сможет обвинить человека в сотрудничестве  с ящерами. Кто сможет определить,
что правда, а что нет? Семьи будут враждовать столетиями.
     -- Ты,  вероятно, права, -- .сказал Ране. -- Но раньше нас ждут  другие
неприятности. -- Он размышлял как солдат. -- Ящеры убрались отсюда, а  армия
сюда не  пришла. Мы  съедим  все, что есть в Карвале, самое позднее к исходу
завтрашнего дня и что будем делать дальше?
     -- Уйти в Денвер, я думаю, -- ответила Пенни. -- Что еще нам остается?
     -- Не много, -- ответил он. -- Но идти --  как?  Это же сотни миль, да?
--  Он  показал на костыли, лежавшие  возле  его койки. -- Ты  вполне можешь
дойти одна,  без меня.  Я встречусь  с тобой  там через месяц,  может, через
шесть недель.
     -- Не глупи, --  сказала ему Пенни. -- Теперь  ты ходишь гораздо лучше,
чем прежде.
     -- Знаю, но все еще недостаточно хорошо.
     -- Ты справишься, -- уверенно сказала  она. -- А кроме  того, я не хочу
оставлять тебя, дорогой.
     Она задула мерцающую свечу, освещавшую их палатку. В темноте он услышал
шуршание одежды. Когда он потянулся к ней, рука нащупала теплую нагую плоть.
Чуть позже она подпрыгивала верхом на нем, и они оба стонали  от экстаза  и,
как он  думал, от отчаяния -- а  может, отчаяние владело  лишь Рансом. Затем
она, не одеваясь, уснула возле него в палатке.
     Он проснулся еще до восхода солнца и разбудил ее.
     -- Раз уж мы собираемся сделать это, -- сказал он, -- лучше тронуться в
путь  как можно  раньше.  Мы  сможем немало  пройти,  пока не станет слишком
жарко, и отдохнем в течение самого жаркого времени дня.
     -- Мне это кажется правильным, -- сказала Пенни.
     Небо на востоке только розовело, когда они тронулись в путь. И они были
далеко не  первыми, кто уходил из Карваля. В одиночку и небольшими  группами
люди шли, одни -- на север, другие -- на запад, а несколько неприкаянных душ
шагали напрямую без дорог на  северо-запад. Будь Ауэрбах в лучшем состоянии,
он так бы и поступил. Теперь же  они с Пенни выбрали запад: в лошадиной реке
вода, вероятнее  всего, еще есть  -- в отличие от остальных потоков, которые
им пришлось бы пересечь, если идти на север.
     Он шел на костылях гораздо увереннее, чем прежде, но все равно медленно
и  устало.  Мужчины  и женщины  постоянно  обгоняли его  и Пенни. Беженцы из
Карваля растянулись по дороге, насколько хватал глаз.
     --  Некоторые из них умрут прежде,  чем мы дойдем до Денвера, -- сказал
он.
     Эта перспектива расстроила его  гораздо меньше, чем могло  бы случиться
до  ранения. Генеральную репетицию  встречи  с Угрюмым  Потрошителем  он уже
пережил: само же представление вряд ли будет намного хуже.
     Пенни показала  в  небо.  Кружившиеся  в  нем  черные тени  не были  ни
самолетами  ящеров,  ни  даже  людскими  самолетиками. Это были стервятники,
кружившие в  свойственном их  роду  терпеливом  ожидании. Пенни  не  сказала
ничего.  Этого не требовалось. Ране думал, как стервятник  будет обклевывать
его кости.
     Потребовалось два дня, чтобы дойти до  Лошадиной. Он понимал, что  если
бы она пересохла, его путь вскоре закончился бы  навсегда. Но люди толпились
на берегу, тянувшемся до пересечения с шоссе 71. Вода была теплой и грязной,
и  футах в двадцати от них какой-то  идиот  мочился в реку. Ауэрбах не  стал
обращать внимания. Он вдоволь напился, сполоснул лицо,  затем снял рубашку и
намочил ее. Так будет прохладнее.
     Пенни  обрызгала  водой  свою  блузку.  Мокрая ткань  прилипла  к телу,
подчеркивая  формы.  Ауэрбах смог  бы  оценить  это,  не  будь он смертельно
усталым. И все же он кивнул и сказал:
     -- Хорошая идея. Идем.
     Они двинулись на север по шоссе 71 и  на следующий день утром добрались
до Панкин-Центра. Здесь  они снова нашли  воду.  Местный житель с печальными
глазами сказал им:
     --  Хотелось бы  дать вам поесть, люди, у  вас такой вид, что вам  надо
поесть. Но  те, кто прошел раньше, оставили нас  без всего, что у  нас было.
Удачи вам.
     -- Я же говорил тебе, иди одна, -- сказал Ауэрбах.
     Пенни игнорировала его ворчание.
     Тяжесть тела  на  костыли, затем на  ногу -- так  он  устало ковылял на
север.
     К концу дня он  пришел к мысли, что стервятники уже повязывают салфетки
на  шеи, готовясь к вкусному ужину из загорелого кавалерийского капитана. Он
рассчитал, что если упадет и умрет, то Пенни сможет идти быстрее и доберется
до Лаймона прежде, чем ее прикончат жара, жажда и голод.
     -- Я  люблю тебя, -- прокаркал  он,  не желая  умирать, не сказав  этих
слов.
     -- Я тебя тоже люблю, -- ответила она. -- Вот почему я иду с тобой.
     Он засмеялся, но прежде,  чем  он  успел сказать что-то еще, он услышал
веселый крик.  Балансируя  на одной ноге и  с  одним костылем,  он  сказал в
радостном недоумении:
     -- Армейская повозка.
     Запряженные в  нее  лошади были самыми красивыми животными,  которых он
когда-либо видел.
     Повозка  была  уже  набита  людьми,  но солдаты  заставили  потесниться
сидевших сзади и дали ему и Пенни крекеров и фляжку с водой.
     -- Мы доставим вас в центр переселенцев, -- пообещал один из солдат, --
там о вас позаботятся.
     На это ушла  еще пара дней, но  теперь на  пути были пункты  снабжения.
Ауэрбах  проводил время, размышляя, что  представляет  собой переселенческий
центр. Солдаты этого тоже не знали. Когда наконец они добрались до места, он
сразу все понял: это было просто другое название  лагеря  беженцев, во много
раз большего, чем жалкое запущенное прибежище на окраине Карваля.
     -- Сколько времени мы пробудем здесь? -- спросил он  у жалкого  клерка,
который вручил  Пенни  постели  для двоих и  направил  в огромную оливкового
цвета общую палатку, одну из многих в длинном ряду.
     -- Это один бог знает, дружище, -- ответил капрал.  -- Войну можно было
остановить, но легче пока  не будет. Хотя все  меняется. Добро пожаловать  в
Соединенные  Штаты новой и  не очень  совершенной  модели.  Если повезет, от
голода не умрете.
     -- Постараемся, -- сказала  Пенни,  и Ауэрбах вынужденно кивнул  в знак
согласия.
     Они вместе отправились знакомиться с новыми Соединенными Штатами.
     * * *
     Генрих Ягер не выглядел чужим на улицах Лодзи в своей зеленой рубашке и
черных  брюках  танкиста.  Множество  людей  носили  те  или  иные  предметы
германского обмундирования, и если его одежда была в лучшем состоянии, чем у
большинства людей, это мало что значило. Свой полковничий китель он закопал,
как  только выбрался  из  "шторха". Офицер вермахта  -- не самая  популярная
фигура, тем более здесь.
     Людмила шагала рядом с  ним. Ее  одежда -- крестьянская куртка и брюки,
должно быть, принадлежавшие польскому солдату, --  была скорее  мужской, чем
женской, но  никто, исключая  близоруких ящеров, не спутал бы ее с мужчиной,
даже посмотрев на автоматический пистолет на поясе. Ни брюки, ни  оружие  не
привлекали особого внимания. Многие женщины были одеты  в  брюки вместо юбки
или  платья, и  большинство,  хотя  и не все -- особенно женщины с еврейской
внешностью -- имели огнестрельное оружие.
     -- Вы вообще-то Лодзь знаете? -- спросила  Людмила. --  Вы знаете,  как
найти человека, которого мы разыскиваем?
     Она  была слишком умна,  чтобы называть имя Мордехая Анелевича там, где
их вполне могли подслушать.
     Ягер покачал головой.
     --  Нет  и нет. -- Он говорил тихо: заговоривший  на немецком, будь  то
германский  офицер   или  просто  немец,  вряд  ли   мог   рассчитывать   на
доброжелательное отношение в Лодзи ни  у евреев, ни у поляков,  ни у ящеров.
-- Но я думаю, что мы его найдем. В своем роде это большой человек здесь.
     Он почти решил обратиться с вопросом к полицейскому.  У него  был выбор
из двух вариантов: польские  полицейские в темно-синих  мундирах или евреи с
повязками,  оставшимися с времен германской администрации, и в кепи, которые
делали их абсурдно похожими  на  французских "фликов".  Но  потом он от этой
идеи отказался. Вместо этого они с Людмилой продолжали идти по Стодолнянской
улице на север, пока не добрались до еврейского квартала. Даже теперь он был
переполнен  людьми.  Каким он был под властью рейха,  Ягер  страшился себе и
представить.
     На улицах в этой части города еврейских полицейских из комической оперы
было  гораздо  больше. Ягер старался их игнорировать и  надеялся,  что и они
распространят на него подобную милость. Он кивнул парню с дикой копной волос
и  внушительной курчавой рыжеватой  бородой, державшему  винтовку "маузер" в
руках и  имевшему вторую винтовку за спиной, причем  грудь его крест-накрест
опоясывали  пулеметные  ленты,  заполненные  латунными  патронами:  типичный
еврейский бандит. Он вполне мог знать, где найти Анелевича.
     -- Я ищу Мордехая, -- тихо сказал Ягер.
     Парень  осознал,  что слышит  чистый немецкий  язык, глаза  его  слегка
расширились.
     -- Да? В самом  деле? -- переспросил он на идиш, проверяя, понимает  ли
его  Ягер.  Ягер  кивнул  в  знак того,  что понимает. Тогда  еврейский боец
прищурился: -- Значит, вы ищете Мордехая. Ну и что? А он вас ищет?
     -- Наверняка да, --  ответил Ягер. -- Имя "Скорцени" для вас что-нибудь
значит?
     Оно значило. Борец оцепенел.
     --  Это  вы?  --  спросил  он, делая  такое  движение винтовкой,  будто
собрался направить ее на Ягера. Затем он поправил себя, -- Нет, вы не можете
быть Скорцени. Он как будто выше меня, а вы ниже.
     --  Вы правы.  --  Ягер  показал на  Людмилу. -- Вот она  --  настоящий
Скорцени.
     -- Ха! -- сказал  еврей. -- Вы шутите. Ладно, забавник, идемте со мной.
Посмотрим, захочет ли Мордехай встретиться с вами. С вами обоими, -- уточнил
он, видя, как Людмила прильнула к Ягеру.
     Как оказалось, далеко идти не пришлось. Ягер узнал в кирпичном  здании,
к которому  они приближались, помещение пожарной  команды. Их сопровождающий
заговорил по-польски с седобородым человеком, возившимся с пожарной машиной.
Седой ответил на  том  же  языке.  Ягер смог  разобрать  только  "Анелевич".
Людмила перевела:
     -- Думаю, они говорят, что он наверху, но я не совсем уверена.
     Она  оказалось права. Еврей  заставил  их идти  перед собой -- разумная
предосторожность, которую и Ягер  бы не счел лишней. Они  прошли через зал в
небольшую  комнатку.  В  ней  за  столом  сидел  Мордехай  Анелевич рядом  с
некрасивой женщиной. Он что-то писал,  но остановился, когда вновь пришедшие
предстали перед ним.
     -- Ягер! -- воскликнул он, -- какого черта вы здесь делаете?
     -- Вы знаете его? -- В голосе бородатого еврея слышалось разочарование.
-- Он говорит, что знает что-то о Скорцени.
     --  Послушаем. -- Анелевич бросил взгляд  на Людмилу.  -- Кто  эта ваша
подруга?
     Она ответила за себя сама, с нескрываемой гордостью:
     -- Людмила Владимировна Горбунова, старший лейтенант советских ВВС.
     -- Советских ВВС? -- Губы Анелевича безмолвно повторили ее слова. --  У
вас странные друзья, Ягер, например, я и она. Что  бы сказал Гитлер, если бы
узнал о них?
     --  Он сказал бы, что я -- мертвое мясо,  -- ответил  Ягер. -- Впрочем,
поскольку я бежал из-под  ареста  за измену, он  уже сказал это.  А сейчас я
хочу удержать его от взрыва Лодзи, а может,  и ящеров, чтобы они в  отместку
не взорвали Германию. Хорошо  это или плохо, но она, несмотря ни на что, мое
отечество.  Скорцени  не беспокоит,  что будет  потом.  Он взорвет эту штуку
только потому, что кто-то приказал ему сделать это.
     -- Ты был прав,  --  сказала женщина,  сидевшая рядом  с Анелевичем. --
Значит, ты  действительно  видел его. А я-то  думала, что ты беспокоишься по
пустякам.
     -- Хорошо бы так, Берта, -- ответил он  с тревогой и любовью  в голосе.
Он снова перевел взгляд на Ягера. -- Я не думал, что...  кто-нибудь, --  он,
вероятно, собирался сказать  что-то  вроде  "даже вы, проклятые нацисты", но
сдержался, -- способен  взорвать бомбу во время переговоров о перемирии.  Вы
понимаете?  -- Его взгляд отвердел.  -- Вы сказали,  что вас  арестовали  за
измену?  Геволт! [Точного аналога  в русском языке, пожалуй, не имеет. Можно
перевести с идиш как "Какой кошмар!!!" -- Прим. ред.] Они обнаружили, что вы
передавали нам сведения?
     --  Да,  это  они  узнали, -- ответил  Ягер,  устало  кивая. После  его
освобождения  все  так  стремительно  менялось,  что он был  не  в состоянии
держать  в голове все сразу.  Позднее  -- если настанет  это  "позднее" и не
обернется сумасшествием --  он  постарается понять, что  все  это значит. --
Кароль мертв.  --  Еще одно воспоминание, которое  ему вообще не хотелось бы
удержать в памяти. -- На самом деле они не  представляли,  как много всего я
сообщил вам. Если  бы они знали хоть одну десятую, то к тому  моменту, когда
мои парни пришли выручать меня, я валялся бы на полу по кускам, -- а если бы
и мои парни знали эту самую десятую, они не пришли бы.
     Анелевич всмотрелся в него и тихо сказал:
     -- Если бы не  вы, мы ничего  не знали бы о бомбе, она бы взорвалась, и
один бог знает, что произошло бы потом.
     Он говорил, будто  сожалея, что Ягера спасли его люди, не знающие,  что
он сделал: он понимал, насколько трудно офицеру принять это.
     --  Вы говорите,  что  видели  Скорцени? --  спросил  Ягер,  и Анелевич
кивнул. Ягер поморщился. --  Вы должны  были найти бомбу. Он сказал, что она
была спрятана на кладбище. Вы ее переместили после того, как нашли?
     -- Да, и это было  нелегко,  -- сказал Анелевич, вытирая  лоб  рукавом,
чтобы  показать, насколько  тяжело. --  Мы также вытащили  детонатор  --  не
только  радиоуправляемый  выключатель,  но и  ручное  устройство, -- так что
Скорцени не сможет взорвать ее, даже если найдет и доберется до нее.
     Ягер предостерегающе поднял руку.
     -- Не зарекайтесь.  Он  может найти детонатор, который вы  вытащили,  а
может принести с собой  другой.  Не  следует недооценивать  то, что он может
сделать. И не забудьте -- я работал с ним.
     --  Если  у  него будет детонатор,  который можно  использовать  только
вручную, --  медленно  проговорила Людмила по-немецки, -- он ведь не взорвет
себя вместе со всеми остальными? А если понадобится, пойдет он на это?
     -- Хороший вопрос. --  Анелевич перевел взгляд  с нее на Ягера.  --  Вы
знаете его лучше. -- Это прозвучало осуждающе. -- Ну? Может он?
     -- Я знаю две вещи, -- ответил Ягер. -- Первое: он вполне может сделать
что-то,  чтобы  взорвать ее  вручную  и тем не  менее сбежать, -- нет, я  не
представляю,  как  это  сделать,  но он  --  может.  Второе:  вы  не  только
рассердили   его,   вы  довели   его   до   ярости,   когда   его  бомба   с
нервно-паралитическим газом не взорвалась. Он относит это на ваш счет. Кроме
того, у  него есть приказ. И что бы вы о нем ни говорили, он смелый человек.
Если окажется, что он сможет взорвать  ее только вместе с  собой,  он вполне
может пойти на это.
     Мордехай Анелевич кивнул с удрученным видом.
     -- Я боялся, что вы скажете именно это. С людьми, которые приносят себя
в жертву за  идею,  гораздо труднее иметь  дело, чем с теми, кто хочет  жить
ради нее. --  Он невесело  хмыкнул.  -- Ящеры  жаловались, что слишком много
людей готовы стать жертвами. Теперь я понимаю, что они чувствуют.
     -- Что вы собираетесь делать с нами теперь, когда мы здесь? -- спросила
Людмила.
     --  Это еще  один  хороший  вопрос, -- сказала женщина, Берта,  сидящая
рядом с Анелевичем.  Она  с нежностью посмотрела  на него; Ягер  подумал, не
женаты ли они. Кольца у нее не было, но  это ничего  не значило. -- Что  нам
делать с ними?
     -- Ягер --  солдат, и хороший  солдат, он  знает Скорцени  и знает, как
работает  его голова,  -- сказал руководитель евреев. -- Если бы он  не  был
надежным раньше, то не был бы  здесь и сейчас.  Мы дадим ему оружие, и пусть
он помогает нам охранять бомбу.
     -- А что со мной? --  возмущенно спросила Людмила. Ягер был уверен, что
она  не успокоится. Ее рука скользнула к рукоятке автоматического пистолета.
-- Я -- солдат. Спросите Генриха. Спросите нацистов. Спросите ящеров.
     Анелевич поднял руку в успокаивающем жесте.
     -- Я верю, -- ответил он, -- но сначала -- первоочередные дела.
     Да, он был хорошим руководителем, лучше, чем представлял себе Ягер.  Он
знал, как расставить приоритеты.  Он также знал, когда можно посмеяться, что
и доказал тотчас  же.  --  И вы,  вероятно, пристрелили бы  меня,  если бы я
попытался  отделить вас от полковника Ягера.  Так. Все  в порядке.  Вермахт,
красные ВВС, куча бешеных евреев, мы все заодно, правильно?
     -- Заодно, -- согласился  Ягер. --  Вместе  мы спасем  Лодзь или вместе
превратимся в дым. Примерно так.
     * * *
     Самец тряс Уссмака.
     --  Поднимайтесь,  старший самец! Вы должны  по