ловеком "хорошей крови", как, например, его друг и
одноклассник Фредди Хемсон, чтобы иметь право вращаться в том кругу, где
танцевали и устраивали вечера и блистали общественными талантами. А для
него все это было недоступно. Он, независмо' от своей дружбы с Хемсоном,
принадлежал к той толпе простых смертных которые не стеснялись поднимать
воротник пальто, усердно занимались, курили и свои случайные досуги
проводили не в "Унионе", а в каком-нибудь захудалом баре с
   Правда, и его посещали неизбежные романтические грезы. И оттого, что он
был беден, они являлись ему всегда на фоне расточительной роскоши. А
теперь, в Блэнелли, глядя в окно полуразвалившейся амбулатории, упершись
затуманенными глазами в кучу грязного шлака, он томился душой по какой-то
ничтожной младшей учительнице городскоп школы. Это было до того нелепо,
что ему хотелось смеяться.

   Он всегда гордился своей трезвой практичностью, большой природной
осторожностью. И теперь, с яростной настойчивостью, из сознательного
эгоизма пытался доводами рассудка искоренить в себе это~ новое чувство. Он
хладнокровно, логично припоминал все недостатки Кристин. Она некрасива,
слишком мала и худа. На щеке у нее родимое пятно, на верхней губе -
складочка, заметная, когда она улыбается. К тому же он ей, наверное,
противен.

   Он сердито твердил себе, что так поддаваться чувствам с его стороны
непростительная слабость и неосторожность. Ведь он посвятил себя работе.
Он все еще только "помощник". Что это за врач, который уже в самом начале
своей карьеры связывает себя чувством, грозящим испортить ему будущность и
даже вот уже сейчас самым серьезным образом мешающим ему работать?

   Делая усилия взять себя в руки, он старался отвлечься.
   приоегая для этого к различным уловкам. Обманывая сеоя мыслью, что ему
недостает старых товарищей по университету, он написал длинное письмо
Фредди Хемсону, недавно уехавшему в Лондон, где он получил место в
больнице. Он ухватился за дружбу с Денни. Но Филипп, хотя и бывал порой
приветлив, чаще оставался холоден, недоверчив, полон горечи, как человек,
ушибленный жизнью.

   Несмотря на все свои старания, Эндрью не мог изгнать из головы мысли о
Кристин, а из сердца - мучительную тоску по ней. Он не видел ее с того
времени, когда не смог удержаться от порыва откровенности у ворот "Уголка"
   доктора Бремвела. Что она о нем подумала? Да и думает ли она
когда-нибудь о нем? Несмотря на то, проходя по Бэнк-стрит, он всегда жадно
высматривал Кристин, он так давно не встречал ее, что уже потерял надежду
когда-нибудь увидеть.

   И вдруг, когда он уже совсем было впал в отчаяние, он однажды в
субботу, 25 мая, получил записку следующего содержания:

   "Дорогой доктор М э н с о н!

   "Мистер и миссис Уоткинс завтра, в воскресенье, ужинают у меня. Если у
вас не имеется в виду ничего более интересного, не придете ли и вы тоже? В
половине восьмого.

   Уважающая вас Кристин Бэрлоу".

   Он испустил крик, на который из посудной прибежала Энни.

   - Ох, доктор, что это вы? - И затем укоризненно: - Иногда вы ведете
себя просто глупо.

   - Это верно, Энни,- согласился он, все еще не оправившись от
волнения.-Но я... теперь, кажется, с глупостями кончено. Послушайте, Энни,
голубушка, вы не выгладите мне брюки на завтра, а? Я пх вечером, ложась
спать, вывешу за дверь.

   На следующий день, по случаю воскресенья, в амбулатории вечернего
приема не было, и Эндрью в трепетном волнении явился вечером в дом миссис
Герберт, у которой жила Кристин. Было еще слишком рано, н он знал это, но
больше не мог ждать ни одной минуты.

   Дверь открыла сама Кристин, приветливая, улыбающаяся.

   Да, она улыбалась, улыбалась ему. А он дулал, что противен ей! Ои был
так взволнован, что едва мог говорить.

   - Сегодня был чудный день, не правда ли? - пробормотал он, следуя за
ней в гостиную.

   - Да, чудный,- согласилась Кристин.- И я сегодня совершила
основательную прогулку. Зашла дальше Пэнди.
   Поверите ли, я даже нашла несколько цветков чистотела.

   Они уселись. У нервничавшего Эндрью уже готов был сорваться с языка
вопрос, хорошо ли она прогулялась, но он во-время проглотил эту пустую и
банальную фразу.

   - Миссис Уоткинс только что прислала сказать, что они с мужем немного
опоздают,- заметила Кристин. Его зачем-то вызвали в контору. Вы не
возражаете против того, чтобы подождать их несколько минут?

   Возражать! Несколько минут! Эндрью готов был громко рассмеяться от
счастья. Если бы она только знала, как он томился ожиданием все эти дни и
как чудесно быть с ней наедине! Он украдкой оглядел комнату. Гостиная,
обставленная собственной мебелью Кристин, не была похожа ни на одну из
комнат, в которых ему приходилось бывать в- Блэнелли. В ней не было ни
плюшевых, ни волосяных кресел, ни эксминстерского ковра, ни единой пестрой
атласной подушки, какие украшали гостиную миссис Бремвел. Пол был
крашеный, навощенный, и только перед открытым камином лежал простой
коричневый коврик.
   Мебель - такая ненавязчивая, что Эндрью не обратил на нее никакого
внимания. Посреди стола, накрытого к ужину, стояла обыкновенная белая
тарелка, в которой плавали похожие на крошечные кувшинки цветы чистотела,
собранные сегодня Кристин. Это было просто и красиво. На подоконнике стоял
деревянный ящик из-под пирожных, наполненный землей, из которой
пробивались хрупкие зеленые ростки. Над камином висела какая-то весьма
оригинальная каротина, на которой был изображен всего только деревянный
детский стульчик красного цвета, по мнению Эндрью, очень плохо
нарисованный.

   Кристин должно быть, подметила изумление в глазах гостя. Она улыбнулась
с заразительной веселостью.
   - Надеюсь, вы не приняли это за подлинник.
   Эндрью в замешательстве не знал, что сказать. Его смущала эта комната,
где во всем чувствовалась индивидуальность хозяйки, смущало сознание, что
она знает многое, ему недоступное. Но Кристин возбуждала в нем такой
интерес, что, забыв о своей неловкости, избежав глупых банальностей вроде
замечаний о погоде, он начал расспрашивать ее о ее жизни.

   Кристин отвечала ему просто. Она была родом и з Йоркшира. В пятнадцать
лет лишилась матери. В то время отец ее был помощником смотрителя на одном
из больших Бремвелских угольных рудников. Ее единственный брат Джон в тех
же копях прошел практику горного инженера. Через пять лет, когда Кристин
минуло девятнадцать и она окончила педагогический институт, отца назначили
управляющим Портским рудником, в двадцати милях от Блэнелли.
   Кристин и ее брат переехали с отцом в Южный Уэльс, она - чтобы вести
хозяйство, Джон - чтобы работать вместе с отцом. Через полгода после их
переезда на Портском руднике произошел взрыв. Джон, находившийся в шахте,
был убит на месте. Отец, услыхав о катастрофе, тотчас же спустился вниз и
попал в поток рудничного газа. Неделю спустя из шахты извлекли оба трупа -
его и Джона.

   Когда Кристин кончила, наступило молчание.

   - Простите меня...-начал Эндрью сочувственно.

   - Люди очень тепло отнеслись ко мне,- промолвила Кристин все так же
просто и серьезно.- А в особенности мистер и миссис Уоткинс. Мне
предоставили здесь место в школе.

   Она помолчала, и лицо ее снова прояснилось.

   - Я, как и вы, здесь все еще чужая. В долинах Уэльса долго надо жить,
чтобы к ним привыкнуть.

   Эндрью глядел на нее, ища слов, которые хоть скольконибудь выразили бы
его чувства к ней, какого-нибудь замечания, которое тактично отвлекло бы
ее мысли от прошлого и внушило надежду на будущее.

   - Да, здесь, внизу, чувствуешь себя как-то от всего отрезанным.
Одиноким. Мне это знакомо. Я часто испытываю это. Часто так хочется
поговорить с кем-нибудь.

   Кристин улыбнулась.

   - АО чем же вам хочется говорить?

   Он покраснел, чувствуя себя захваченным врасплох.

   - Ну, хотя бы о моей работе.- Он замолчал, но счел нужным пояснить:-
Видите ли, я как-то запутался.
   Меня одолевают всякие вопросы.

   - То есть вы хотите сказать, что у вас бывают в практике трудные случаи
?

   - Нет, не то.- Он продолжал с некоторым колебанием: - Я приехал сюда,
начиненный формулами, истинами, в которые все веруют или делают вид, что
веруют.
   Например, что опухшие суставы - признак ревматизма.
   Что ревматизм надо лечить салицилкой. Знаете, всякие такие
ортодоксальные истины! Ну, а теперь открываю, что некоторые из них
неверны. Возьмите хотя бы лекарства. Мне кажется, что некоторые из них
приносят скорее вред, чем пользу. Виновата система. Больной приходит на
прием. Он ожидает от врача своей "бутылки". И получает ее, хотя бы это был
просто жженый сахар, сода "и добрая старая aqua. Вот для чего рецепт
пишется полатыпи,- ведь тогда больной ничего не поймет. Это нечестно и
недостойно науки. И еще одно: мне кажется, что слишком много есть
докторов, которые лечат эмпирическим путем, то есть обращают внимание лишь
па отдельные симптомы. Они не дают себе труда собрать все симптомы воедино
и тогда только поставить диагноз. Они решают очень быстро, потому что
всегда спешат: "А, головная боль - так примите этот порошок". Или: "Вы
малокровны, надо попринимать железо". Вместо того чтобы вникнуть, чем
вызвана головная боль или малокровие...- Он вдруг, перебил сам себя:-0х,
простите, вам это, должно быть, скучно...

   - Нет, нет- возразила она быстро.- Это страшно интересно.

   - Я только начинаю, только нащупываю дорогу,- продолжал он с
увлечением, обрадованный ее вниманием.- Но я по совести нахожу, уже судя
по своему небольшому опыту, что в той премудрости, которую нам внушали,
слишком много отжившего, устарелого. Лекарства, которые бесполезны,
симптомы, в которые верили еще в средние века. Вы, пожалуй, скажете, что
это не имеет значения для^рядового врача-практика? Но почему такой
практикующий врач должен только класть припарки да раздавать микстуры?
Пора уже выдвинуть на первый план науку.
   Множество людей думает, что наука - на дне пробирки.
   А я думаю иначе. Я считаю, что работающие в глуши врачи имеют полную
возможность узнать многое и чаще наблюдать первые симптомы какой-нибудь
новой болезни, чем в любой клинике. К тому времени, как больной попадает в
клинику, первые стадии болезни уже миновали.

   Кристин только что хотела ответить, как раздался звонок у дверей. Она
поднялась, проглотив свое замечание, и вместо него сказала с легкой
улыбкой:

   - Надеюсь, вы не забудете своего обещания поговорить со мной об этом в
другой раз.

   Вошли Уоткинс и его жена, извиняясь, что опоздали.
   Н почти сразу все сели ужинать.

   Ужин был совсем не похож на ту легкую холодную закуску, которую им
подавали на вечере у Бремвелов.
   Здесь была вареная телятина и картофельное пюре с маслом.
   Потом ревенная ватрушка со сливками, сыр и кофе. Все было просто, но
вкусно приготовлено. После той скудной еды, которую ему подавали у
Блодуэн, Эндрью наслаждался вовсю этим горячим и аппетитным ужином. Он
сказал со вздохом:

   - Вам повезло, мисс Бэрлоу: хозяйка ваша замечательно стряпает.

   Уоткинс, насмешливо наблюдавший, как объедался Эндрю, вдруг залился
громким смехом:

   - Вот это здорово! - он повернулся к жене. - Слышала, мать? Он говорит,
что старуха Герберт замечательно стряпает.

   Кристин слегка покраснела.

   - Не обращайте на него внимания,- сказала она Эндрью.- Вы сделали мне
величайший комплимент в моен жизни - именно потому, что сделали его
нечаянно.
   Ужин готовила я. Я пользуюсь кухней миссис Герберт, по люблю все
стряпать сама. Я к этому привыкла.

   Ее замечание привело управляющего рудником в еще более веселое
настроение. Сегодня это был совсем не тот молчаливый субъект, который с
таким стоическим терпением наблюдал, как развлекались гости миссис Бремвел.
   Сегодня он с грубоватой бесцеремонностью наслаждался едой, причмокивал
губами от восторга, уписывая пирог, клал локти на стол, рассказывал
анекдоты, смешившие всех.

   Вечер пролетел быстро. Посмотрев на часы, Эндрью, к своему удивлению,
убедился, что уже около одиннадцати.
   А он обещал сегодня в половине одиннадцатого навестить больного на
Блайна-плес. Когда он поднялся, Кристин проводила его в переднюю. В узком
коридоре его рука коснулась ее бедра. Сладкая боль пронизала его. Кристин
была так не похожа на всех женщин, которых он когдал-лбо встречал,- такая
спокойная, хрупкая, с такими умньгли черными глазами. Как он смел раньше в
мыслях называть ее "жалкой"!

   Тяжело задышав, он пробормотал:

   - Не знаю, как вас и благодарить за сегодняшний вечер. Вы мне позволите
прийти еще? Я не всегда разговариваю только о своей работе. Вы не
откажетесь... не откажетесь, Кристин, как-нибудь пойти со мной в кино, в
Тониглен?

   Глаза ее улыбались ему, на этот раз чуточку задорно.

   - А вы попробуйте меня пригласить!

   Долгая минута молчания на пороге, под высоким звездным небом. Росистый
воздух веял прохладой на горячие щеки Эндрью. Лицо Кристин было так
близко, что он ощущал ее дыхание. Ему страстно хотелось поцеловать ее. Он
ощупью нашел и сжал ее руку, отвернулся, сошел на тротуар и направился
домой, полный радостно пляшущих в голове мыслей. Он вступил на ту
головокружительную дорогу, которою проходят миллионы людей, и каждый
считает себя единственным, на избитую дорогу восторгов, всем
предопределенную, вечно благословенную. О, Кристиннеобыкновенная девушка!
Как хорошо она поняла его, когда он говорил о трудностях своего дела. Она
умна, гораздо умнее его. И как чудесно стряпает!.. И он сегодня назвал ее
"Кристин"!


   VIII

   Кристин еще больше, чем прежде, занимала его мысли, но теперь они
приняли иную окраску. Он больше не знал уныния, был счастлив, бодр, полон
надежд. И эта перемена настроения немедленно сказалась на его работе. Он
был еще так молод, что фантазия постоянно рисовала ему различные
положения, при которых Кристин наблюдала, как он лечил, видела
тщательность его методов, добросовестный осмотр больных, хвалила его за
пытливость и за точность диагноза. Всякое искушение пропустить визит,
сделать вывод, не выслушав больного, парализовалось мгновенной мыслью: "Ни
за что! Что бы она подумала обо мне, если бы я это сделал!"

   Не раз ловил он на себе взгляд Денни, сатирический, понимающий. Но его
это не трогало. С присущим ему пылким идеализмом он связывал Кристин со
своими стремлениями, бессознательно видел в ней источник вдохновения, она
воодушевляла его на великое завоевание неведомого будущего.

   Он признавался себе, что, в сущности, все чаще ничего не знает. Но он
учился самостоятельно мыслить, старался за очевидным разглядеть наиболее
вероятную причину болезни. Никогда еще не испытывал он такого мощного
влечения к науке. Он давал себе клятву никогда не опускаться, не быть
корыстолюбивым, не делать спешных выводов, никогда не дойти до того, чтобы
писать на сигнатурках:
   "повторить". Он желал делать открытия, трудиться для науки, стать
достойным Кристин.

   При таком искреннем подъеме духа было обидно, что его врачебная
практика вдруг стала скучной и однообразной. Он жаждал двигать горы, но в
последние несколько недель ему попадались все только жалкие кочки. Все
заболевания были шаблонны, совершенно неинтересны - вывихи, порезы,
насморки. Верхом издевательства был случай, когда его вызвали за две мили
к старухе, которая, выставив свое желтое лицо из фланелевого чепца,
попросила его срезать ей мозоли.

   Он чувствовал себя преглупо, злился на неудачи, жаждал бурь.

   Он начал сомневаться в себе, спрашивать себя, может ли действительно
врач в такой глуши быть чем-нибудь иным, кроме мелкого, заурядного
ремесленника. А потом, когда он совсем уже пал духом, произошел случай,
который снова заставил взлететь вверх ртуть в термометре его упований.

   В конце последней недели июня он, проходя через железнодорожный мост,
встретил доктора Бремвела. Серебряный король шмыгнул из боковой двери
трактира, воровато отирая губы тыльной стороной руки. Доктор имел
обыкновение скромно утешаться здесь пинтой-двумя пива, когда Глэдис,
веселая и разряженная, отправлялась в свои подозрительные экскурсии - "за
покупками" - в Топиглен.

   Неприятно пораженный тем, что Эндрью его увидел, он тем не менее
блестяще вышел из положения.

   - А, Мэнсон! Рад вас видеть. Меня только что вызывали к Притчерду.

   Притчерд был хозяин трактира, и за пять минут перед тем Эндрью видел,
как он вышел гулять со своим булльтерьером. Но он ничего не сказал. Ему
нравился Серебряный король, чьи высокопарные речи и смешные героические
позы как-то по-человечески уравновешивались его робостью и дырами на
носках, которые веселая Глэдпс забывала штопать.

   Возвращаясь вместе, они беседовали о своих профессиональных делах.
Бремвел всегда готов был поговорить о случаях из практики и сейчас с
важным видом сообщил Эндрью, что лечит Имриса Хьюза, зятя Элни. По его
словам, Имрис в последнее время был какой-то странный, заводил ссоры с
товарищами, терял память. Он стал раздражителен и буен.

   - Не нравится мне это, Мэнсон.- Бремвел глубокомысленно покачал
головой.- Я уже видывал такие случаи. Это чрезвычайно похоже на душевную
болезнь.

   Эндрью выразил огорчение. Хьюз всегда производил на него впечатление
туповатого и добродушного человека.
   Он вспомннл, что в последнее время у Энгш был расстроенный вид; на
вопросы о причине его она отвечала туманными намеками, так как при всей
своей склонности посудачить была очень скрытна, когда дело касалось ее
близких.
   Очевидно, ее беспокоила болезнь зятя. Прощаясь с Бремвелом, Эндрью
выразил надежду, что в состоянии больного наступит скоро поворот к лучшему.

   Но в следующую пятницу в шесть часов утра его разбудил стук в дверь его
спальни. Это оказалась Энни, уже совершенно одетая. Глаза ее были красны.
Она протянула ему письмо. Эндрью вскрыл конверт. Письмо было от доктора
Бремвела.

   "Приходите немедленно. Вы мне нужны для того, чтобы вместе со мной
удостоверить случаи опасного помешательства".

   Энни боролась со слезами.

   ~ это насчет Имриса, доктор. С ним что-то страшное.
   Пожалуйста, доктор, идите туда поскорее.

   Эндрью оделся в три минуты. Провожая его, Энни рассказала ему, как
умела, о состоянии И.мриса. Он уже три недели болен и на себя не похож, а
сегодня ночью он кинулся на жену с ножом, которым режут х.леб. Олуэн едва
успела спастись, выскочив на улицу в одной ночной сорочке. Эга
сенсационная новость произвела на Эпдрью гнетущее впечатление. Энни
прерывающимся голосом рассказывала р.се, торопливо шагая рядом с ним в
сером свете утра,- и трудно было придумать,- что сказать ей в утешение.
Они дошли до дома Хьюза. В первой комнате Эндрью застал доктора Бремвела,
небритого, без воротничка и галстука, сидевшего с серьезным видом за
столом с пером в руке. Перед ним лежал наполовину уже заполненный голубой
бланк.

   - А, Мэнсон! Очень хорошо, что вы пришли так скоро.
   Скверная история. Но мы вас долго не задержим.

   - Что случилось?

   - Хьюз помешался. Я, помнится, говорил уже вам на прошлой неделе, что
опасаюсь этого. Ну, и оказался прав.
   Острый припадок умственного расстройства.- Бремвел отчеканил это с
драматической выразительностью.- Да, буйное помешательство. Придется
немедленно отправить его в Понтиньюд. Для этого нужны две подписи на акте,
моя и ваша,- родственники больного пожелали, чтобы я вызвал вас. Вам
известен порядок, не правда ли?

   - Да,- кивнул головой Эндрью.- Какие у вас доказательства?

   Бремвел, откашлявшись, начал читать то, что он написал на бланке. Это
был длинный и обстоятельный отчет о некоторых поступках Хьюза за последнюю
неделю, свидетельствовавших об умственном расстройстве. Окончив, Бремвел
поднял голову:

   - Достаточные доказательства, я полагаю.

   - Картина довольно-таки неприятная,-медленно отозвался Эндрью.- Гм...
Пойду взгляну на него.

   - Благодарю вас, Мэнсон. Когда вернетесь, найдете меня