Дайте мне только войти и оставить у вас свои вещи. Если я не буду
переодеваться, то мы, я думаю, можем сразу же выйти.
 
   В ту минуту, когда обе женщины стояли в коридоре, с лестницы сошел
Хемсон, нарядный, сияющий, в вечернем костюме. Узидя их, он остановился.
Фредди никогда не упускал случая очаровать кого-нибудь. Его тактика
отчасти в том и состояла, чтобы правиться людям и извлекать из их
расположения все, что возможно.
 
   - Алло, сестра Шарп! - сказал он очень весело, доставая папиросу из
своего золотого портсигара. - У вас усталый вид. И почему вы обе здесь так
поздно? Я как будто слышал от сестры Трент, что вы сегодня собираетесь в
театр?
 
   - Да, доктор, - ответила миссис Шарп. - Но я...
   меня задержал доктор Мэпсон из-за одной своей больной.
 
   - Вот как?- В тоне Фреддн послышалось что-то вроде вопроса.
 
   Этого было достаточно для Шарп. Глодавшая ее обида, неприязнь к Эндрью
и чары Хемсона вдруг развязали ей язык.
 
   - Никогда в жизни еще не переживала такого дня, как сегодня, доктор
Хемсон. Никогда! Забрать из больницы Виктории больную и потихоньку увезти
ее в это "Бельвью"?
   И там доктор Мэнсон меня задержал на целый день, пока он делал ей
пневмоторакс вместе с каким-то человеком, который вовсе не врач... - С
трудом удерживая злые слезы раздражения, миссис Шарп изложила Хемсону всю
историю.
 
   Когда она кончила, наступила пауза. Глаза Фредди приняли странное
выражение.
 
   - Это все возмутительно, сестра, - сказал он, наконец. - Но я надеюсь,
что вы не опоздаете в театр. Вот что, сестра Трент, наймите за мой счет
такси, включите эту сумму в запись ваших расходов. Ну, а теперь вы
извините, мне пора итти.
 
   - Вот это джентльмен! -пробормотала сестра Шарп, провожая его
восхищенным взглядом. - Ну, скорее, дорогая, зовите такси.
 
   Фредди ехал в клуб, погруженный в размышления.
   Со времени ссоры с Эндрью он в силу необходимости спрятал самолюбие с
карман и опять сошелся с Дпдменом и Айвори. В этот вечер они обедали
втроем в клубе, и во время обеда Фредди не столько по злобе, сколько желая
заинтересовать собеседников, снова теснее сблизиться с ними, сказал
небрежно:
 
   - А Мэнсон-то, оказывается, проделывает недурные штуки с тех пор, как
он с нами порвал. Я слышал, что он начал поставлять пациентов этому
субъекту,- Стилмену.
 
   - Что?! -Айвори отложил вилку.
 
   - И работает с ним в доле, насколько я понимаю.- Хемсон изложил свою
версию всей истории.
 
   Когда он кончил, Айвори спросил неожиданно резко:
 
   - Это правда?
 
   - Ну, милый мой!-ответил Фредди оскорбленным тоном. - Я слышал это от
его медицинской сестры не далее как полчаса тому назад.
 
   Последовало молчание. Айвори опустил глаза и опять принялся за еду. Но
под этим спокойствием крылась свирепая радость. Айвори не мог простить
Мэнсону его последнего замечания после операции Видлера. Pie отличаясь
чувствительностью, Айвори был адски самолюбив, как человек, знающий свое
слабое место и ревниво скрывающий его от чужих глаз. В глубине души он
знал, что он плохой хирург. Но никто еще не говорил ему этого с такой
резкостью, как Мэнсон, не давал ему почувствовать в полной мере его
невежество. И за эту горькую истину он возненавидел Мэнсона.
 
   Хемсон и Дидмен несколько минут разговаривали между собой, пока Айвори
не поднял голову. Тон его был бесстрастен.
 
   - Не можете ли вы узнать адрес этой сестры милосердия?
 
   Фредди прервал разговор и уставился через стол на Айвори.
 
   - Конечно, могу.
 
   - Мне кажется, - хладнокровно размышлял вслух Айвори, - что тут следует
что-нибудь предпринять. Между нами говоря, Фредди, у меня до сих пор не
было времени особенно заниматься вашим Мэнсоном, но то, что я услышал, уже
переходит всякие границы. Я говорю из чисто этических соображений. Только
на днях Гэдсби как раз говорил со мной об этом Стилмене. О нем начинают
шуметь газеты.
   Какой-то невежественный болван с Фрит-стрит составил список бесспорных
случаев исцеления Стилменом больных, от которых отказались врачи,- знаете,
эти обычные басни.
 
   Гэдсби здорово взбешен. Кажется, Черстон одно время лечился у него,
раньше чем обратился к этому шарлатану...
   Да... Что же будет, если и врачи-профессионалы начнут поддерживать
этого мерзкого чужака? Чем больше я думаю об этом, тем меньше мне это
нравится. И я намерен немедленно переговорить с Гэдсби.- Он подозвал
лакея. - Узнайте, здесь ли сейчас доктор Морис Гэдсби. Если нет, скажите
швейцару, чтобы он узнал по телефону, дома ли он.
 
   Хемсону сразу стало не по себе. Он не был злопамятен и не питал никакой
вражды к Мэнсону, которого всегда любил по-своему, поверхностно и
эгоистично. Он пробормотал :
 
   - Меня в это дело не впутывайте.
 
   - Не будьте ослом, Фредди. Что же, вы допустите, чтобы этот субъект
безнаказанно обливал нас грязью, а ему чтобы все сходило с рук?
 
   Лакей воротился с известием, что доктор Гэдсби дома.
   Айвори поблагодарил его.
 
   - Боюсь, что в бридж мне уже сегодня не удастся поиграть, друзья. Разве
только, если Гэдсби окажется занят.
 
   Но Гэдсби оказался свободен, и в этот вечер Айвори побывал у него. Они
не были близкими друзьями, но достаточно хорошими знакомыми, так что
хозяин поставил на стол свой почти самый лучший портвейн и коробку
приличных сигар. Знал или нет доктор Гэдсби о репутации Айвори как
врача-он во всякой случае был осведомлен о положении, которое Айвори
занимал в обществе, а этого было достаточно, чтобы Морис Гэдсби, жаждавший
успехов в свете, предупредительно отнесся к нему.
 
   Когда Айвори упомянул о цели своего визита, Гэдсби не понадобилось
притворяться: он действительно был живо заинтересован. Он нагнулся вперед,
устремив маленькие глазки в лицо Айвори, и внимательно слушал то, что
рассказывал гость.
 
   -Ах, чорт побери!-воскликнул он с несвойственной ему горячностью, когда
тот кончил. - Я этого Мэнсона знаю. Он короткое время служил у нас в
Комитете труда, и, уверяю вас, мы были очень рады, когда от него
избавились. Это человек совершенно не нашего круга, манеры у него хуже,
чем у любого рассыльного. И неужели вы серьезно говорите, что он увез из
Виктории больную (это, верно, кто-нибудь из больных Сороугуда,- увидим,
что скажет на это Сороугуд!) и передал ее Стилмену?
 
   - Более того,- он сам помогал Стилмену при операции.
 
   - Если это правда,- осторожно заметил Гэдсби,- то это уголовное дело.
 
   - Видите ли, - Айвори сделал приличную случаю паузу.- Совершенно такова
и моя точка зрения. Но я воздерживаюсь от каких-либо выступлений против
него, так как я одно время был с этим господином знаком ближе, чем вы. Мне
бы не хотелось подавать заявление от своего имени.
 
   - Тогда я его подам,- сказал Гэдсби авторитетным тоном.- Если то, что
вы мне сообщили, подтвердится, я самолично подам жалобу. Я бы считал, что
изменяю долгу, если бы не сделал этого немедленно. Вопрос очень важный,
Айвори. Этот Стилмен опасен не столько для публики, сколько для нашей
профессии. Я уже., кажется, рассказывал вам недавно на обеде то, что мне о
нем известно.
   Он - угроза нашему положению, нашей квалификации, нашим традициям. Он
угрожает всему, за что мы стоим.
   Единственный исход для нас - изгнать его из нашей среды. Тогда он рано
или поздно попадет в беду из-за отсутствия у него диплома. Слава богу,
решение этого вопроса ещр в наших руках. Мы можем ему подписать смертный
приговор. Но если этот субъект и ему "подобные сумеют обеспечить себе
сотрудничество врачей-профессионалов, то мы погибли, так и знайте. К
счастью, в этих случаях Медицинский совет до сих пор всегда обрушивался,
как тонна кирпича, на голову виновных. Помните историю с Хексемом, который
несколько лет тому назад помогал в качестве наркотизатора какому-то неучу?
Его немедленно убрали.
   Чем больше я думаю об этом нахале Стилмене, тем больше укрепляюсь в
своем решении примерно его проучить.
   Если разрешите вас оставить на минуту, я сейчас же переговорю по
телефону с Сороугудом. А завтра придется опросить сестру милосердия.
 
   Он позвонил доктору Сороугуду, а на другой день в присутствии
Последнего опросил миссис Шарп и заставил подписать ее показания. Они были
настолько убедительны, что Гэдсби немедленно снесся со своими поверенными
- фирмой Бун и Эвертон на Блумсберисквер. Разумеется, он терпеть не мог
Стилмена. Но, кроме того, он уже с удовольствнем предвидел блага,
уготованные такому борцу за врачебную этику, каким он себя выкажет в этом
случае.
 
   Пока Эндрью искал забвения в Лантонн, процесс против него неуклонно
развертывался обычным порядком.
   Поавда, Фредди, в ужасе прочитавший в газете заметку о смерти Кристин,
позвонил к Айвори и сделал попытку прекратить дело. Но было уже слишком
поздно. Заявление было подано.
 
   Комиссия по уголовным делам рассмотрела это заявление, и Эндрью было
послано письмо с предложением явиться на ноябрьское заседание совета и
дать объяснения по поводу предъявленного ему обвинения. Это-то письмо
Эндрью теперь и держал в руках, побелев от ужаса перед угрозой, скрытой в
официальных выражениях письма:
 
   "...что вы, Эндрью Мэнсон, добровольно и сознательно 15 августа сего
года помогали некоему Ричарду Стилмену, не зарегистрированному в качестве
лица медицинской профессии, заниматься врачебной практикой и что вы, таким
образом, являетесь его сообщником в этом деле. И в силу этого вы
обвиняетесь в поступках, позорящих вас как лицо данной профессии".
 
 
   XXII
 
   Дело должно быть разбираться 10 ноября, но Эндрью вернулся в Лондон на
целую неделю раньше. Он был один, так как просил Гоупа и Денни всецело
предоставить его самому себе. И поселился в "Музеум-отеле", вызывавшем в
нем чувство горькой меланхолии.
 
   Внешне спокойный, он был, однако, в ужасном состоянии. Он переходил от
приступов беспросветного отчаяния к душевному смятению, причиной которого
была не только неуверенность в будущем, но и воспоминания обо всех этапах
его жизни. Полтора месяца тому назад этот новый удар застал бы его еще
душевно парализованным смертью Кристин, безучастным, ко всему равнодушным.
Теперь же, когда он выздоровел и жаждал снова приступить к работе, он
почувствовал этот удар с жестокой силой. С тяжелым сердцем говорил он
себе, что все его возроднсшиеся было надежды снова умерли и что лучше было
бы и ему самому умереть.
 
   Эти и другие мучительные мысли постоянно теснились у пего в мозгу,
временами приводя его в состояние какой-то дикой растерянности. Не
верилось, что он, Эпдрью Мэпсон, очутился в таком ужасном положении, лицом
к лицу с тем, чего, как кошмара, боится каждый врач. За что его вызывают в
совет? За что хотят исключить? Он не совершил ничего постыдного. Не
виновен ни в каком преступлении. Все, что он сделал, он сделал затем,
чтобы вылечить от чахотки Мэри Боленд.
 
   Вести свое дело он поручил фирме Гоппер и Г"ё, которую усиленно
рекомендовал ему Денни. На первый взгляд адвокат Томас Гоппер был
невзрачен - низенький, краснолицый, суетливый мужчина в золотых очках.
Вследствие какого-то дефекта кровообращения у него бывали приливы крови,
лицо багровело, и вид его не внушал доверия. Тем не менее Гоппер весьма
решительно проводил свою точку зрения во время подготовки к процессу.
Когда Эндрью в первом порыве мучительного негодования хотел мчаться к сэру
Роберту Эбби, его единственному влиятельному знакомому в Лондоне, Гоппер,
поморщившись, заметил ему, что Эбби - член совета. Так же неодобрительно
суетливый маленький адвокат отверг дикую мысль Эндрью телеграфировать
Стилмену, чтобы он немедленно приехал из Америки. У них имелись все те
свидетельские показания, которые мог бы дать в их пользу Стилмен, а личное
присутствие этого врача без диплома могло бы только раздражить членов
совета. Из тех же соображений не следовало вызывать свидетелем и Морленда,
нынешнего директора "Бельвью".
 
   Мало-помалу Эндрью стало ясно, что юристам дело его представляется в
совершенно ином свете, чем ему самому.
   Когда он в беседе с Гоппером доказывал свою невиновность, его гневные
доводы заставили адвоката недовольно наморщить лоб. В конце концов Гоппер
был вынужден сказать:
 
   - Об одном я вас прошу, доктор Мэнсон: не вздумайте на суде в среду
изъясняться в таких выражениях. Уверяю вас, ничто не могло бы более
роковым образом повлиять на исход нашего дела.
 
   Эндрью круто оборвал речь, сжал руки и горящими глазами посмотрел на
Гоппера.
 
   - Но я хочу, чтобы они узнали правду. Хочу доказать им, что исцеление
этой девушки - лучшее мое дело за много лет. После того как я столько
времени работал безобразно, кое-как, ради денег, я сделал нечто
прекрасноеи за это, за это они меня хотят судить!
 
   Глаза Гоппера под очками приняли крайне озабоченное выражение. От
раздражения кровь прилила к его лицу.
 
   - Пожалуйста, успокойтесь, доктор Мэнсон. Вы не понимаете всей
серьезности нашего положения. Кстати, должен вам сказать, откровенно:
считаю, что наши шансы на успех в лучшем случае слабы. В тысяча девятьсот
девятом году - Кент, в тысяча девятьсот двенадцатом году - Лауден, в
тысяча девятьсот девятнадцатом году - Фульжер,- все были исключены за
сотрудничество с непрофессионалами.
   И на знаменитом процессе Хексема в тысяча девятьсот двадцать первом
году Хексем был осужден за то, что давал общий наркоз при операциях
костоправа Джервиса.
   Умоляю вас об одном: отвечайте на вопросы "да" или "нет", а там, где
этого недостаточно,- возможно короче. Потому что я вас серьезно
предупреждаю: если вы пуститесь в такие рассуждения, как здесь со мной,
мы, несомненно, проиграем дело, и вас выгонят из сословия. Это так же
верно, как то, что меня зовут Томас Гоппер.
 
   Эндрью смутно понял, что надо будет держать себя в узде. Как больной,
положенный на операционный стол, он должен покориться официальной
процедуре суда. Но ему было трудно сохранять такую пассивность. Мысль, что
он вынужден отказаться от всяких попыток реабилитации и отвечать лишь "да"
и "нет", выводила его из себя.
 
   Во вторник вечером, 9 ноября, когда лихорадочное ожидание того, что
принесет ему завтрашний день, достигло апогея, он незаметно для себя
очутился в Педдингтоие.
   Побуждаемый темным подсознательным импульсом, он шел к лавке Видлера.
Где-то в глубине его души еще скрывалась болезненная фантазия, будто все
несчастья последних месяцев - кара за смерть Гарри Видлера. Его
непреодолимо тянуло к вдове Видлера, как будто один уже вид ее мог помочь
ему каким-то образом утолить его муку.
 
   Вечер был темный, дождливый, и на улицах встречалось мало прохожих. Со
странным ощущением нереальности всего вокруг шагал Эндрью, никем не
узнанный, по этим улицам, где его так хорошо знали. Его темная фигура
словно стала тенью среди других теней, спешивших, несшихся сквозь густую
сеть дождя. Он пришел к лавке как раз перед ее закрытием, помедлил в
нерешительности, затем, когда оттуда вышла какая-то покупательница,
поспешно вошел внутрь.
 
   Миссис Видлер стояла одна за прилавком в отделении чистки и утюжки,
складывая дамское пальто, которое ей только что оставили. На ней была
черная юбка и старенькая блузка, перекрашенная в черный цвет, с небольшим
вырезом у шеи. В трауре она казалась еще миниатюрнее. Вдруг она подняла
глаза и увидела Эндрью.
 
   - О, доктор Мэнсон! -воскликнула она, и лицо ее просветлело.-Как
поживаете, доктор?
 
   Он с трудом ответил. Он видел, что она ничего не знает о его нынешних
неприятностях. Он все еще стоял на пороге, неподвижно глядя на нее, а с
полей его шляпы медленно стекала вода.
 
   - Входите же, доктор. О, да вы совсем промокли.
   Ужасная погода...
 
   Он перебил ее напряженным, неестественным голосом:
 
   - Миссис Видлер, мне давно хотелось вас повидать.
   Я часто думал, как вы тут одна живете.
 
   - Помаленьку, доктор. Не так уж плохо. В сапожной мастерской у -меня
новый помощник. Хороший работник.
   Но войдите же и позвольте предложить вам чашку чая.
 
   Он покачал головой,.
 
   - Нет, пет, я только мимоходом зашел. - И продолжал чуть не с
отчаянием; - Вам, должно -быть, сильно недостает Гарри?
 
   - Да, конечно, особенно вначале недоставало. Но просто удивительно, -
она даже улыбнулась, говоря это,- как со всем свыкаешься.
 
   Он сказал торопливо, смущенно:
 
   - Я себя упрекаю... Все это случилось так неожиданно для вас, и я часто
думал, что вы, верно, меня считаете виноватым.
 
   - Вас виноватым? - Она покачала головой. - Да з-а что же? Вы сделали
все, даже лечебницу рекомендовали и самого лучшего хирурга...
 
   - Но, видите ли, - настаивал он хрипло, чувствуя, как -цепенеет от
холода все тело, -если бы вы поступили иначе, если бы Гарри лег в
больницу, то, быть может...
 
   - Я не могла поступить иначе, доктор. Мой Гарри получил все самое
лучшее, что можно было достать за деньги.
   Даже похороны,- жаль, что в ы не видели, какие были венки! А вас
осуждать! Да я сколько раз говорила вот в этой самой лавке, что для Гарри
нельзя было выбрать доктора умнее и добрее и лучше вас.
 
   Она продолжала говорить, и Эидрью уже было ясно, что, хотя он только
что сделал прямое признание, эта женщина никогда ему не поверит. Она
утешалась иллюзией, что смерть Гарри была неизбежна и для него было
сделано все, что можно. Было бы жестокостью отнять у нее эту веру, которая
так ее поддерживала. И Эндрью, помолчав, сказал:
 
   - Очень рад, что повидал вас, миссис Видлер. Я нарочно для этого зашел.
 
   Он пожал ей руку, простился и вышел.
 
   Это свидание не только не успокоило и не утешило его,- он почувствовал
себя еще несчастнее. Чего он ожидал? Прощения в духе лучших литературных
традиции?
   Осуждения? Он с горечью подумал, что теперь миссис Видлер, вероятно,
бу^дет о нем еще более высокого мнения, чем прежде. Бредя обратно по
грязным улицам, он вдруг почувствовал уверенность, что непременно завтра
проиграет дело. Уверенность эта росла с ужасающей быстротой.
 
   Неподалеку от его гостиницы, на тихой боковой улице, он прошел мимо
открытых дверей какой-то церкви. Повинуясь внезапному побуждению,
остановился, повернул обратно и вошел. В .церкви было темно, пусто и
тепло,- казалось, служба недавно кончилась. Эндрью эта церковь была
незнакома, но ему было все равно. Он сел на последнюю скамью и вперил
неподвижный, усталый взгляд в темный свод за хорами. Он вспоминал, как
Кристин, когда они отошли друг от друга, стала вдруг набожна. Ион никогда
не бывал в церкви, а вот теперь зашел в эту, незнакомую.
 
   Здесь он сидел с полчаса, погруженный в размышления, потом встал и
пошел прямо в гостиницу.
 
   Он заснул тяжелым сном, но наутро проснулся с еще более острым
ощущением тошнотворного страха. Когда одевался, руки у него немного
дрожали. Он бранил себя мысленно за то, что поселился в этой гостинице,
где все напоминало ему о тех днях, когда он приезжал держать экзамен. То,
что он сейчас испытывал, было очень похоже на волнение перед экзаменом, но
во сто раз сильнее.
 
   Он сошел вниз, но за завтраком не мог есть. Дело было назначено на
одиннадцать часов, и Гоппер просил его прийти пораньше. Он рассчитал, что
до Хеллем-стрит не больше двадцати минут езды, и просидел до половины
одиннадцатого в гостиной, делая вид, что читает газеты. Когда же он,
наконец, выехал, его такси надолго застряло в ряду других из-за какой-то
задержки движения на Оксфордской улице. Когда он добрался до помещения
Медицинского совета, пробило одиннадцать часов.
 
   Он поспешил в зал совета и только смутно успел заметить, что зал
большой, что за высоким столом уже расположились все члены совета, а на
председательском месте - сэр Дженнер Хеллидей. Он остановился в дальнем
конце зала, где уже сидели все участники процесса с видом актеров,
ожидающих своего выхода. Здесь были Гоппер, Мэри Боленд с отцом, миссис
Шарп, доктор Сороугуд, мистер Бун, палатная сестра Майлс из больницы
Виктор