подобный Эдуал Перри,
пастор Синайской церкви.

   Весной 1926 года достойный Эдуал, недавно женившийся, поздно вечером
бочком вошел в амбулаторию Мэнсона с миной ревностного христианина, но
вместе с тем и вкрадчивой любезностью светского человека.

   - Как поживаете, доктор Мэнсон? А я зашел случайно, проходя мимо...
Собственно, я постоянный па-, циент доктора Оксборро,- он ведь принадлежит
к моей пастве, и, кроме того, Восточная амбулатория, где он принимает, у
нас под рукой... но вы, доктор, такой во всех отношениях передовой
человек, вы, так сказать, в курсе всего нового, и мне бы хотелось... я,
конечно, уплачу вам за это приличный гонорар,- чтобы вы мне
посоветовали...- Эдуал прикрыл демонстративной светской непринужденностью
легкое смущение служителя церкви.- Видите ли, мы с женой не хотим иметь
детей - пока во всяком случае.
   При моем жалованьи, знаете ли...

   Мэнсон с холодным отвращением смотрел на этого священника. Он сказал
уклончиво:

   - А вы знаете, что есть люди, зарабатывающие четверть того, что вы
получаете, и между тем готовые отдать правую руку за то, чтобы иметь
ребенка? Зачем же вы женились? - И вдруг гнев его вспыхнул ярким пламенем.
   У ходите отсюда, живо! - Вы... вы, грязный служитель бога!

   Перри, странно дергая щекой, выбрался поскорее из кабинета. Может быть,
Эндрью поступил слишком грубо.
   Но объяснялось это тем, что Кристин после того рокового падения не
могла больше иметь детей, а оба они жаждали их всей душой.

   В этот день, 15 мая 1927 года, Эндрью, возвращаясь домой от больного,
спрашивал себя, почему они с Кристин остались в Эберло после смерти их
ребенка. Ответ был прост: из-за его исследований. Работа эта захватила
его, поглотила всего, привязала к копям.

   Обозревая все, сделанное им, вспоминая трудности, с которыми
приходилось бороться, он удивлялся тому, что за такое время успел
закончить свои исследования.

   Те первые опыты - какими они казались далекими и технически
несовершенными!

   После того, как он провел полное клиническое наблюдение над состоянием
легких у всех шахтеров его участка и на основании полученных данных
составил таблицы, он доказал несомненную склонность к легочным
заболеваииям v рабочих антрацитовых копей. Например, оказались, что
девяносто процентов его пациентов, больных фиброзом легких, работает в
антрацитовых копях. Он установил также, что смертность от легочных
болезней среди старых рабочих антрацитовых коней почти в три раза больше,
чем среди шахтеров всех угольных копей. Oн составил ряд таблиц,
указывающих процент легочных заболеваний у шахтеров различных
специальностей.

   Затем он задался целью доказать, что кремнеземная пыль, которую он
нашел, исследуя мокроту рабочих, имеется в забоях антрацитовых копей. И он
доказал это не только теоретически: продержав в различное время и в
различных участках шахты стеклышки, намазанные канадским бальзамом, он
получил таким путем данные относительно различных концентраций пыли. Цифры
эти резко повышались там, где происходило бурение, и у доменных печей.

   Таким образом Эндрью получил ряд очень интересных уравнений,
устанавливающих зависимость между избытком кремнеземной пыли в воздухе и
высоким процентом легочных заболеваний. Но это было еще не все. Ему нужно
было доказать, что пыль эта вредна, что она разрушает ткань легких, а не
является просто невинным побочным фактором. Надо было провести ряд
патологических экспериментов над морскими свинками, изучить действие
кремнеземной пыли на их легкие.

   Вот тут-то, в самый разгар его воодушевления, началясь наиболее
серьезные неприятности. Комната для опытов у него имелась. Достать
несколько морских свинок было не трудно, а организовать опыты просто. Но
при всей изобретательности своего ума он не был патологом и никогда им
быть не мог. Сознание это его сердило и только укрепляло его решимость. Он
ругал систему, виновную в том, что приходится работать одному, и заставлял
Кристин помогать ему, учил ее делать срезы и готовить препараты.Очень
скоро она постигла технику этого дела лучше, чем он.

   Потом он соорудил очень простую пылевую камеру.
   Одни свинки в этой камере по несколько часов в день подвергались
действию пыли, в то время как другие ему не подвергались вовсе и служили
для сравнения. Это была кропотливая работа, требовавшая больше терпения,
чем было у Эндрью. Дважды ломался его маленький электрический вентилятор.
В самый -критический момент опыта он испортил всю контрольную систему, и
пришлось начинать все сначала. Но, несмотря на промахи и задержки, он
добился нужных препаратов, показал в них прогрессивные стадии разрушения
легких и образования фиброза благодаря вдыханию пыли.

   Удовлетворенный, он сделал передышку, перестал ворчать на Кристин и в
течение нескольких дней вея себя сносно. Затем его осенила новая идея, и
он опять с головой окунулся в работу.

   Во всех своих исследованиях он исходил из предположения, что к
разрушению легких ведут механические повреждения их твердыми и острыми
кристаллами кремнезема, попадающими туда при вдыхании пыли в копях.
   Но теперь ему вдруг пришел в голову вопрос, не кроется ли какое-нибудь
химическое воздействие за этим чисто физическим раздражением легочной
ткани твердыми частицами. Он не был химиком, но эта работа настолько его
увлекла, что он не желал признать себя побежденным.
   И начал новую серию экспериментов.

   Он достал кремнезем в коллоидальном растворе и впрыснул его под кожу
одной из свинок. Результатом был нарыв. Оказалось, что такие же нарывы
можно вызвать путем впрыскивания водных растворов аморфного кремния,
который не вызывал никакого физического раздражения. Эндрью с торжеством
убедился, что впрыскивание вещества, вызывающего механические раздражение,
например частиц угля, не дает нарывов. Значит, кремнеземная пыль оказывает
какое-то химическое действие, разрушая легкие.

   От возбуждения и неистовой радости он чуть не пометался. Он достиг даже
большего, чем рассчитывал. Лихорадочно собирал он данные, суммировал
результаты трехлетней работы. Уже за много месяцев перед тем у него было
решено не только опубликовать свои исследования, но и взять их темой для
диссертации на звание доктора медицины. Когда работа его, переписанная на
машинке, вернулась из Кардиффа, красиво переплетенная в бледноголубую
обложку, он с восторгом перечел ее. Потом в сопровождении Кристин пошел на
почту и отправил ее в Лондон. После этого он впал в беспросветное отчаяние.

   Он был измучен, ко всему безучастен. Он сознавал яснее, чем когда-либо,
что он вовсе не кабинетный ученый, что самая лучшая, самая ценная часть
его работы заключалась в первой фазе клинического исследования.
   Он вспоминал с острым раскаянием, как часто обрушивался на бедную
Кристин. Много дней он ходил унылый, ко всему равнодушный. И все же бывали
счастливые мгновения, когда он сознавал, что в конце концов что-то сделал.


   XV

   Та озабоченность, то странное состояние отрешенности от всего, в
котором Эндрью находился с тех пор, как отослал свою работу, помешали ему
обратить внимание на расстроенное лицо Кристин, когда он однажды в майский
день вернулся домой. Он рассеянно поздоровался с ней, пошел наверх
умываться, затем вернулся в столовую пить чай.

   Но когда он кончил и закурил папиросу, он вдруг заметил это выражение
лица Кристин. И спросил, потянувшись за вечерней газетой:

   - Что это ты? В чем дело?

   Кристин с минуту внимательно рассматривала свою
   чайную ложку.

   - У нас сегодня побывали гости... вернее-у меня, когда тебя не было
дома.

   - О! Кто же?

   - Депутация от комитета, целых пять человек. Среди них Эд Ченкин, а
сопровождал их Перри-знаешь, синайский священник, и какой-то Дэвис.

   Напряженное молчание. Эндрью затянулся папиросой и опустил газету,
чтобы посмотреть на Кристин.

   - А что им было нужно?

   Только теперь Кристин ответила на его пытливый взгляд, не скрывая
больше своего раздражения и тревоги. Она быстро заговорила:

   - Они пришли часа в четыре... спросили тебя. Я им сказала, что тебя нет
дома. Тогда Перри сказал, что это не имеет значения, что они все равно
войдут. Конечно, я совсем растерялась. Я не поняла, хотят ли они тебя
дождагься или нет. Тут Эд Ченкин сказал, что этот дом принадлежит комитету
и они как представители комитета имеют лраво войти и войдут.- Она
замолчала и торопливо пересела дух.- Я не сдвинулась с места. Я
разозлилась, огорчилась. Но не показала виду и спросила, для чего они
хотят войти в дом. Тогда выступил Перри. Он сказал, что и до него и до
комитета дошло, и вообще весь город говорит, что ты делаешь какие-то опыты
над животными, - они имели наглость назвать это вивисекцией. И поэтому они
пришли осмотреть твою рабочую комнату и привели с собой мистера Дэвиса,
члена Общества защиты животных.

   Эндрью не шевелился и не сводил глаз с лица Кристин.

   -Рассказывай дальше, дорогая,-сказал он спокойно.

   - Ну, я пыталась их не пустить, но ничего из этого не вышло. Они просто
протиснулись мимо меня, все семеро, в переднюю, а оттуда - в лабораторию.
Когда они увидели морских свинок, Перри завопил: "О бедные бессловесные
твари!" А Ченкин указал на пятно на полу - там, где я уронила бутылку с
фуксином, помнишь?-и закричал: "Посмотрите-ка сюда! Кровь!" Они все
перешарили, осмотрели наши прекрасные срезы, микротом,1 все решительно.
Потом Перри сказал: "Я не оставлю здесь этих бедных животных, чтобы их
подвергали мучениям. Я предпочту избавить их разом от страданий". Он
схватил мешок, принесенный Дэвисом, и запихал туда всех свинок. Я пыталась
ему объяснить, что никаких мучений, вивисекции и тому подобной ерунды и в
помине не было. И что во всяком случае эти пять морских свинок вовсе не
для опытов, что мы их собирались подарить детям Боленда и маленькой Агнес
Ивенс. Но они не хотели меня слушать. Забрали свинок и ушли.

   Эндрью густо покраснел. Он выпрямился на стуле.

   - Никогда в жизни не слыхивал о такой гнусной наглости! Безобразие, что
тебе пришлось терпеть это, Крис.
   Но они у меня поплатятся!

   Он с минуту размышлял, потом бросился в переднюю к телефону. Сорвал
трубку с рычага.

   Инструмент для приготовления тонких срезов для микроскопа.

   - Алло! - сказал он сердито, потом голос его слегка изменился - у
телефона оказался Оуэн.

   - Да, это Мэнсон говорит. Послушайте, Оуэн...

   - Знаю, знаю, доктор,- быстро перебил его Оуэн.- Я весь день пытался
вас поймать. Слушайте. Нет, нет, не перебивайте меня. Не надо терять
голову. Заварилось пренеприятное дело, доктор. Но телефону об этом
говорить не будем. Я сейчас иду к вам.

   Эндрью воротился к Кристин.

   - Что oi! хотел сказать, не понимаю,- кипятился он, передавая ей
разговор с Оуэном.- Можно подумать, что мы в чем-нибудь виноваты.

   Они дожидались прихода Оуэна: Эндрью-шагая кз угла в угол в приливе
нетерпения и гнева, Кристин - сидя за шитьем и беспокойно поглядывая па
мужа.

   Пришел Оуэн. Но в лице его не было ничего успокоительного. Раньше чем
Эндрью успел открыть рот, он сказал:

   - Скажите, доктор, у вас имеется патент?

   - Что?-Эндрью широко открыл глаза.-Какой патент?

   Оуэн еще больше нахмурился.

   - Вам следовало взять патент от министерства внутренних дел на
экспериментальную работу с животными.
   Вы этого не знали?

   - Какой еще к чорту патент? - горячо запротестовал Эндрью.- Я не
патолог и не собираюсь им быть.
   И я не открывал собственной лаборатории. Мне просто нужно было
проделать несколько опытов, связанных с моей клинической работой. У нас за
все время было не больше какого-нибудь десятка животных - правда, Крис?

   Оуэн избегал его взгляда.

   - Вы должны были взять патент, доктор. В комитете есть люди, которые
сильно хотят вам насолить и воспользуются этим.- Он торопливо продолжал: -
Видите ли, доктор, такой человек, как вы, который делает работу пионера,
который настолько честен, что открыто высказывает свои взгляды, должгг...
ну, одним словом, я считаю нужным вас предупредить, что здесь есть
компания, которая спит и видит, как бы всадить вам нож в спину.
   Но ничего, не унывайте, все обойдется. В комитете будет немалая
кутерьма, придется вам давать объяснения, но, впрочем, у вас уже бывали с
ними стычки раньше, вы и на этот раз победите.

   - Я подам встречную жалобу,- разбушевался Эндрью.- Я заставлю их
отвечать за... за незаконное вторжение ко мне в дом. Нет, провались они, я
подам на них в суд за кражу моих морских свинок. Я потребую, чтобы их во
всяком случае вернули,
   Легкая усмешка пробежала по лицу Оуэна.

   - Вам их обратно не получить, доктор. Преподобный Перри и Эд Ченкнн
объявили, что они сочли нужным избавить свинок от страдании. Во имя
милосердия они их утопили своими собственными руками.

   Оуэн ушел огорченный. А на следующий день Эидрью получил повестку с
предложением не позднее чем через неделю явиться в комитет.

   Тем временем вся эта история получила широкую огласку, сплетня пожаром
охватила город.' В Эберло не слыхивали ничего столь скандального,
возбуждающего, отдающего прямо черной магией, с того времени, как Тревор
Дей, адвокат, был заподозрен в отравлении своей жены мышья-ком.
Образовались различные партии, яростно защищавшие каждая свою точку
зрения. Эдуал Перри с кафедры Синайской церкви метал громы и грозил
небесной карой на этом и на том свете тем, кто мучает животных и детей. В
другом конце города преподобный Дэвид Уолпол, круглолицый священник
государственной церкви, для которого Перри был то же, что свинья для
набожного магометанина, блеял о прогрессе и о вражде между свободной
церковью и наукой.

   Даже женщины всполошились. Мисс Майфенви Венсюзен, председательница
местного отделения Лиги уэльских женщин, выступила на многолюдном собрании
в зале общества трезвости. Правда, Эндрью когда-то обидел Майфенви,
отказавшись открыть заседание ежегодного съезда лиги. Но независимо от
этого, выступление Май"
   фенви было продиктовано, несомненно, бескорыстными мотивами. После
собрания и в последующие вечера молодые девицы, члены лиги, обычно
приурочивавшие свои уличные выступления только к календарным праздникам,
распространяли жуткого вида листовки против вивисекции, с изображением
наполовину выпотрошенной собаки.

   В среду вечером Кон Боленд позвонил Эндрью, чтобы рассказать забавную
историю.

   - Как поживаете, Мэнсон, дружище? Попрежнему не гнете шеи, а? Очень
хорошо! Вам, пожалуй, будет интересно то, что я вам сейчас расскажу.
Сегодня, когда наша Мэри шла домой со службы, одна из этих вертихво-.
   сток с флагами остановила ее и сунула ей листовку - знаете, воззвания,
которые они распространяют против вас. И что вы думаете... ха-ха-ха!.. как
вы думаете, что сделала наша храбрая Мэри? Схватила листок и разорвала
iia мелкие клочки. Потом-бац!-дала оплеуху этой флажнице, сорвала у нее с
головы шляпу и говорит...
   ха-ха-ха!.. Как бы вы думали, что она сказала? "Вы протестуете против
жестокости? Так вот я вам покажу, что такое жестокость!"

   Такое физическое воздействие применяли и другие, столь же преданные,
как Мэри, сторонники Эндрью.

   Весь участок Эндрью крепко стоял за него, но зато вокруг Восточной
амбулатории сплотился блок тех, кто был против него. В трактирах
происходили драки между приверженцами Эндрью и его врагами. Франк Дэвис в
четверг вечером пришел в амбулаторию избитый, чтобы сообщить Эндрью, что
он "расшиб башку двум пациентам Оксборро за то, что они назвали нашего
доктора кровожадным мясником".

   После этого доктор Оксборро проходил мимо Эндрью подпрыгивающей
походкой, устремив глаза куда-то вдаль.
   Было известно, что он открыто выступает против нежелательного ему
коллеги вместе с преподобным Перри.

   Экхарт, вернувшись как-то из масонского клуба, пересказал Эндрью
изречения этого жирного христианина, из которых самым глубокомысленным
было следующее:

   "Как может врач убивать живых божьих тварей?"

   Экхарт говорил мало. Но раз как-то, покосившись на напряженное,
замкнутое лицо Эндрью, объявил:

   - Чорт побери, в ваши годы и я наслаждался такого.
   рода скандалами. Ну, а теперь... видно, стар становлюсь.

   Эндрью невольно подумал, что Экхарт неверно судит о нем. Он был далек
от того, чтобы "наслаждаться скандалами". Он был озабочен, утомлен,
раздражен. Он с озлоблением спрашивал себя, неужели ему всю жизнь
предстоит биться головой о каменную стену? Но душевная подавленность не
мешала ему страстно желать своей реабилитации перед всем взбудораженным
городом.
   Наконец прошла эта неделя, и в субботу днем собрался комитет, как было
сказано в повестке, для "дисциплинарного допроса доктора Мэнсона". В
комнате заседаний не было ни одного свободного места, и даже перед домом
на площади слонялись группы людей, Эндрью вошел в дом и поднялся по узкой
лестнице наверх, чувствуя, что сердце у него сильно бьется. Он говорил
себе, что надо быть спокойным и твердым. Но когда он сел на тот самый
стул, на котором сидел в качестве кандидата пять лет назад, он точно
оцепенел, во рту пересохло, нервы были напряжены.

   Заседание началось не молитвой, как можно было бы ожидать от ханжей,
которые подняли кампанию против Эндрью, а пламенной речью Эда Ченкина.

   - Я сейчас изложу все факты товарищам по комитету,- начал Ченкнн,
вскочив с места, и в громкой и нескладной речи перечислил все обвинения,
выдвинутые против Эндрью. Он говорил, что доктор Мэнсон не имел права
заниматься тем, чем занимался. Он работал для себя в служебное время, за
которое комитет платил ему, причем делал это, пользуясь комитетским
имуществом.
   Кроме того, он делал вивисекции или нечто в этом роде.
   И все это - без обязательного о41ициального разрешения, что является
очень серьезным нарушением законов!

   Тут поспешно вмешался Оуэн:

   - Что касается последнего пункта, я должен предупредить комитет вот о
чем: если он донесет, что доктор Мэнсон работал без патента, отвечать за
это будет все наше Общество в целом.

   - Что вы хотите сказать, не понимаю,- сказал Ченкнн.

   - Так как он у нас на службе,- пояснил Оуэн,- то мы, по закону, несем
ответственность за доктора Мэнсона!

   Среди членов комитета пробежал шопот согласия и раздались крики: "Оуэн
прав! Нечего навлекать на Общество неприятности! Это должно остаться между
нами".

   - Ну, ладно, наплевать на этот патент! - рявкнул Ченкин, все еще нс
садясь.- И остальных обвинений достаточно, чтобы его повесить.

   - Слушайте, слушайте! - выкрикнул кто-то из задних рядов.- Сколько раз
он потихоньку удирал в Кардифф-на своем мотоцикле тогда летом, три года
тому назад!

   - Он лекарств не дает,--подал, голос Лен Ричарде.- Можно прождать битый
час перед его кабинетом и уйти с пустой бутылкой.

   - К порядку! К порядку! - орал Ченкин. Уняв их, он перешел к
заключительной части своей речи:

   - Все эти обвинения достаточно серьезны. Они показывают, что доктор
Мэнсон никогда не служил добросовестно нашему Обществу медицинской помощи.
К этому я еще могу добавить, что он дает рабочим неправильные
свидетельства о болезни. Но не будем уклоняться от главного вопроса. Перед
нами врач, который вооружил против себя весь город тем, за что его,
собственно, можно было бы передать в руки полиции. Человек, который
превратил наш комитетский дом в бойню. Клянусь богом, товарищи, я видел
собственными глазами кровь на полу! Этот человек просто какой-то фантазер
и экспериментатор. Я вас спрашиваю, товарищи, согласны ли вы терпеть
подобные вещи?-"Нет"-отвечу я за вас. "Нет"-скажете вы.
   Я знаю, что все вы со мной согласитесь, когда я заявлю, что мы требуем
увольнения доктора Мэнсона.

   Ченкин оглянулся на своих друзей и сел под громкие аплодисменты.

   - Может быть, вы дадите высказаться доктору Мэнсону?-негромко сказал
Оуэн и повернулся к Эндрью.

   Наступила тишина. Минуту-другую