ерные палсчки - группы тифозных бактерий.

   - Сделано, конечно, очень неумело,- небрежно, скороговоркой заметил
Денни, как бы торопясь предупредить критику.- Просто сварганил кое-как. Я,
слава богу, не лабораторная крыса. Я хирург. Но при наших проклятых
порядках приходится быть мастером на все руки. Впрочем, как ни плохо
сделаны препараты, ошибиться нельзя, видно даже и невооруженным глазом. Я
их приготовил на агаре1 в моей печке.

   - Значит, и у вас были случаи тифа? - спросил Эндрью с жадным
интересом.

   - Четыре. Все в том же участке, где ваши.- Деики замолчал.- И эти
клопики, что вы ту видите,- из колодца в Глайдер-плейс.

   Эндрью смотрел на него, оживившись, сгорая от желания задать десятки
вопросов, начиная понимать, как серьезно относится к своей работе этот
человек, а главное - безмерно обрадованный тем, что ему указали источник
заразы.

   - Видите ли,- заключил Денни все с той же холодной, горькой иронией,-
паратиф здесь более или менее обычное явление. Но когда-нибудь - скоро,
очень скоро!- мы дождемся хорошенькой вспышки эпидемии. Виновата в этом
главная канализационная труба. Она г.ся дырявая, и нечистоты просачиваются
из нее, отравляя половину подземных источников в городе. Я вдалбливал это
I риффитсу, пока не измучился. Но он-ленивая, увертливая, ни на что не
годная благочестивая скотина. Во время нашего последнего разговора по
телефону я ему пригрозил, что при встрече проломлю ему башку. Наверное,
оттого он и увильнул от вас сегодня.

   - Это чорт знает что! Позор!- крикнул Эндрью, увлеченный внезапным
порывом возмущения.
   Денни пожал плечами:

   - Он не хочет требовать ничего от городского управления, боясь, как бы
ему не урезали жалованье, чтобы оплатить необходимые расходы.

   Наступило молчание. Эндрью горячо желал продолжения разговора. Несмотря
на неприязненное чувство к Денни, в нем странным образом возбуждали
энергию пессимизм этого скептика, его хладнокровный и обдумавшый цинизм.
Но он не находил предлога оставаться здесь дольше. Поэтому он встал из-за
стола и направился к двери, скрывая свои истинные чувства и решив просто
вежливо поблагодарить Денни, показать ему, какое облегчение о'л теперь
испытывает.

   - Очень вам признателен за сведения. Благодаря вам мне теперь все ясно.
Меня беспокоила причина эпидемии, я думал, что тут имеется какой-то
носитель заразы, но раз вы установили, что все дело в колодце, тогда это
гораздо проще. Отныне в Глайдер-плейс должны будут кипятить каждую каплю
воды.

   Деини поднялся тоже.

   - Это Гриффитса следовало бы прокипятить! - проворчал он. Затем с
прежним сатирическим юмором добавил: - Пожалуйста, без трогательных
выражений благодарности, доктор! Нам с вами, вероятно, придется еще не раз
терпеть общество друг друга, пока вся эта история не кончится. Приходите
ко мне, когда захочется. Мы здесь не слишком избалованы общением с
людьми.- Он посмотрел на свою собаку и докончил грубо:- Даже
докторушотландцу будем рады. Нс так ли, сэр Джон?

   Сэр Джон Гоукиис ударил хвостом по ковру и, словно дразня Мэнсона,
высунул красный язык.

   Тем не менее, возвращаясь домой через Глайдер-плейс, где он по пути дал
строгий наказ относительно кипячения воды, Эндрью чувствовал, что Денни
теперь вовсе уж не так ему противен, как ему раньше казалось.


                                    IV

   Эндрью ринулся на борьбу с тифом со всем пылом энергичной и
стремительной натуры. Он любил свое дело н считал удачей то, что ему в
самом начале карьеры представился такой случай. Эти первые недели он
работал, как вол,- и работал с наслаждением. На нем лежала вся
повседневная практика, а справившись с ней, он с увлечением занимался
своими тифозными больными.

   Пожалуй, ему везло в этой первой борьбе. К концу месяца все его
пациенты стали поправляться, и можно было думать, что вспышка эпидемии
подавлена. Когда он размышлял о всех принятых им мерах, которые проводил с
неумолимой строгостью,- о кипячении воды, дезинфекции, изоляции больных, о
пропитанных карболкой простынях на каждой двери, хлорной извести, которую
он целыми фунтами заказывал за счет миссис Пейдж и собственноручно засыпал
ею сточные канавы в Глайдере,- он говорил себе в упоении: "Помогло! Я не
стою такого счастья. Но, видит бог, это сделал я!"

   Он испытывал тайную, постыдную радость оттого, что его пациенты
выздоравливают скорее, чем пациенты Денни.

   Денни попрежнему оставался для него загадкой, раздражал его. Они
теперь, естественно, встречались часто, навещая больных в одном и том же
участке. Деннн нравилось обрушивать всю силу своей иронии на дело, которое
делали они оба. Он называл себя и Мэнсона "грозными истребителями
эпидемии" и смаковал зту избитую фразу с каким-то злорадным
удовлетворением. Но весь его сарказм, все его насмешливые замечания вроде
"не забывайте, доктор, что мы поддерживаем честь поистине славной
профессии", lie мешали ему проводить часы в комнатах больных, сидеть у их
постелен, касаться их руками, не думая о заразе.

   Временами Эндрью готов был полюбить его за проблески
стыдливо-сдержанной сердечности и простоты, но затем какое-нибудь злое,
хлесткое слово опять портило все. Как-то раз Эндрью, огорченный и задетый,
прибегнул к "Врачебному адрес-календарю", в надежде узнать чтонибудь о
Денни. Это был старый, изданный пять лет тому назад справочник, найденный
им на полке у доктора Пейджа, по в нем оказались потрясающие сведения о
Филиппе Денни.Оказалось, что он окончил с отличием Кембриджский
университет, имеет звание магистра хирургии и занимал должность старшего
хирурга в городе Либоро.

   Десятого ноября Денни неожиданно позвонил ему по телефону.

   - Мэнсон, мне бы надо вас повидать, не можете ли пы прийти ко мне в три
часа? Очень важное дело.

   - Хорошо, приду.

   За завтраком Эндрью был задумчив. Доедая деревенский пирог, который ему
сегодня подали, он почувствовал па себе упорный взгляд Блодуэн - игривый,
но вместе с тем повелительный"

   - Кто это говорил с вамп по телефону? Денни, да?

   Вам не следует якшаться с таким субъектом. Никакой пользы от него не
будет.

   Эндрью холодно посмотрел ей в глаза.

   - Напротив, он мне был очень полезен.

   - Да полноте, доктор! -злобно окрысилась Блодуэн, как всегда, когда ей
перечили.- Он самый настоящий сумасброд. Лекарств он обычно совсем нс
прописывает. Да вот, например, когда пришла к нему Рис Морган, которую всю
жизнь врачи лечили разными лекарствами, он посоветовал ей ходить каждый
день две мили в гору и перестать "заливать себя всяким свиным пойлом". Это
его подлинные слова. Тогда она от него ушла к нам и получала от Дженкинса
бутылку за бутылкой отличные микстуры. Этот Денни просто мерзкий грубиян.
Все говорят, что у него где-то имеется жена, которая с ним не живет. Вот
какой это человек! К тому же он почти всегда пьян. Лучше не связывайтесь с
ним, доктор, и помните, .что вы работаете для доктора Пейджа.

   При этом уже не раз слышанном наказе Эндрью ощутил бурный прилив
раздражения. Он делал все, что мог, чтобы угодить миссис Пейдж, но ее
требовательности не было границ. Под се подозрительностью и шумной
веселостью, сменявшими друг друга, всегда чувствовалось намерение
использовать его до последней возможности и дать в обмен как можно меньше.
Жалованье за первый месяц она уже задержала на три дня. Может быть, это с
ее стороны было просто забывчивостью, но такая забывчивость очень
беспокоила и злила Мэнсона. И сейчас вид этой цепко оберегавшей свое
благополучие жирной, цветущей женщины, которая посмела критиковать Денни,
вывел его из себя. Он сказал с сердцем:

   - Я бы лучше помнил, что работаю на доктора Пейджа, если бы во-время
получал свое жалованье, миссис Пейдж.

   Она сразу покраснела, и Мэнсону стало ясно, что она отлично помнила об
этом все время. Вызывающе вздернула голову:

   - Получите! Эка важность, подумаешь!

   До конца завтрака она сидела надутая, не глядя на Эндрью, как будто он
се чем-нибудь оскорбил. Но когда он после завтрака был призван в гостиную,
она встретила его уже в другом настроении - слащаво любезная, веселая,
улыбающаяся.

   - Вот ваши деньги, доктор. Присаживайтесь и будьте пообходительнее. Нам
с вами надо жить дружно, иначе ничего у нас не выпдет.

   Она сидела в зеленом плюшевом кресле, и на ее полных коленях лежало
двадцать фунтовых бумажек и черный кожаный кошелек. Взяв в руки
ассигнации, она принялась медленно отсчитывать их, передавая Мэнсону:
"Одни, два, три, четыре". Чем меньше становилась пачка, тем медленнее она
считала, ее хитрые черные глазки вкрадчиво мигали, и, дойдя до
восемнадцати, она остановилась с легким вздохом сожаления.

   - Ох, доктор, это большие деньги в наше трудное время! Не правда ли?
"Давай и бери"-вот мой девиз.
   Можно оставить себе на счастье остальные два фунта?

   Мэнсон молчал. Она своей мелочной жадностью ставила себя в унизительное
положение. Ему было известно, что врачебная практика приносит ей солидный
доход.
   Долгую минуту она сидела так, сверля глазами его лицо, затем, не
встретив в ответ на свою просьбу ничего, кроме ледяного бесстрастия,
сердитым жестом швырнула ему последние две бумажки и сказала резко;
   - Смотрите же, заслужите эти. деньги!
   Затем рывком поднялась и уже хотела выйти из комнаты, но Эндрью
остановил ее на пути к дверям.

   - Одну минуту, миссис Пейдж.

   В голосе его звучала нервная решительность. Как ни противно ему было,
он решил не давать потачки этой жадной особе.

   - Вы уплатили мне за месяц только двадцать фунтов, это составляет в год
двести сорок, а мы с вами договорились, что я буду получать двести
пятьдесят. Значит, мне следует еще шестнадцать шиллингов восемь пенсов,
миссис Пейдж.

   Она мертвенно побледнела от ярости и разочарования.

   - Ах, так! - прошипела она, задыхаясь.- Вы хотите ссориться из-за
какой-то мелочи. Мне всегда говорили, что шотландцы скупы. Теперь я в этом
убедилась. Нате!
   Возьмите свои грязные шиллинги и медяки тоже!

   Она отсчитала деньги из туго набитого кошелька, пальцы ее тряслись,
глаза так и кололи Эндрью. Наконец, бросив на него последний злобный
взгляд, она выскочила из гостиной, хлопнув дверью.

   Пылая гневом, Эндрью вышел из дима. Колкости Блодуэн тем сильнее задели
его за живое, что он сознавал их
   несправедливость. Как она не понимала, что здесь дело шло не о
пустячной суш.е, а о принципе справедливости?
   Впрочем, независимо от требований высшей морали, у него это было
врожденной чертой характера, отличающей северян,- решимость никогда никому
в жизни не позволять себя дурачить и надувать.

   Только когда он уже дошел до почты, купил конверт и отослал полученные
двадцать фушив по адресу "Гленовского фонда" (серебро он оставил себе на
карманные расходы), он немного успокоился. Слоя на крыльце почтовой
конторы, он увидел подходившего доктора Бремвела, и лицо его еще больше
прояснилось. Бремвел шел медленно, его большие ступни величественно
попирали мостовую, жалкая потрепанная черная фигура держалась прямо,
нестриженые серые волосы падали на засаленный воротник, а глаза были
устремлены в книгу, которую он держал в вытянутой вперед руке. Когда он
дошел до Эндрью, которого заметил еще издали, с середины улицы, он
театрально вздрогнул, изображая удивление.

   - А, Мэнсон, милейший! Я так зачитался, что чугь не прошел, не заметив
вас.

   Эндрью усмехнулся. Он был в хороших отношениях с доктором Бремвелом,
который, не в пример Николсу, второму "штатному" врачу, очень сердечно
отнесся к нему с первой же встреч". Практика у Бремвела была небольшая, и
он не мог позволить себе роскошь держать помощника, но у него были
величественные манеры и некоторые замашки знаменитости.

   Он закрыл книгу, старательно отметив в ней грязным ногтем указательного
пальца место, где остановился, затем картинно заложил свободную руку за
борт потрепанного пальто. Он имел такой оперный вид, что казался почти
фантастическим призраком на главной улице Блэнелли. Недаром Денни дал ему
кличку "Серебряный король".

   - Ну что, дорогой мой, как вам понравилось наше маленькое общество? Я
уже говорил нам, когда вы посетили мою дорогую жену и меня в нашем уголке,
что оно не так скверно, как может показаться на первый взгляд!
   У нас тут имеются свои таланты. Моя дорогая жена и я стараемся их
поощрять. Мы и в этой глуши высоко несем светоч культуры, Мэнсон. Вы
должны пршпи к нам как-нибудь вечером. Вы не поете?

   Эндрью ужасно хотелось расхохотаться. Бремвел елейным тоном продолжал:

   - Все мы, разумеется, слышали о вашей борьбе с тифом. Блэнелли гордится
вами, мой дорогой мальчик. Я только сожалею, что такой случай не выпал на
мою долю.
   Если могу быть вам полезен при каком-нибудь затруднении, загляните ко
мне!

   Чувство раскаяния - кто он такой, чтобы потешаться над старым
человеком? - побудило Эндрью ответить:

   - Вот, кстати, доктор Бремвел,- я натолкнулся на прелюбопытный случай
вторичного медиастиннта,1 который очень редко встречается. Если у вас есть
время, не хотите ли зайти со мной посмотреть его?

   - Да? - сказал Бремвел уже с несколько меньшим энтузиазмом.- Но я не
желал бы вас затруднять.

   - Это тут сейчас за углом,- возразил с готовностью Эндрью.- И у меня
остается свободных полчаса до встречи с доктором Денни. Мы будем там через
одну секунду.

   Бремвел колебался, в первый момент как будто хотел отказаться, но затем
сделал нерешительный жест согласия. Они дошли до Глайдер-плейс и вошли в
дом больного.

   Заболевание, как уже говорил Мэнсон, представляло чрезвычайный интерес
для врача - редкий случай сохранения зобной железы. Эндрью искренно
гордился тем, что обнаружил это, и, испытывая 'горячую потребность
товарищеского общения, надеялся, что Бремвел разделит его восторг по
поводу сделанного открытия.

   Но доктор Бремвел, несмотря на все его торжественные заявления, ничуть
не казался заинтересованным. Он неохотно последовал за Эндрью в комнату
больного, дыша через нос, и с манерностью важной дамы подошел к постели.
   Стараясь держаться на безопасном расстоянии от больного, он
поверхностно осмотрел его. Он, видимо, вовсе не был склонен задерживаться
здесь. И только когда они вышли из дома и он полной грудью вдохнул в себя
чистый и прохладный воздух, к нему вернулось обычное красноречие. Он
оживленно заговорил с Эндрью:

   - Я очень доволен, что вместе с вами побывал у вашего больного, мой
друг, во-первых, потому, что считаю профессиональным долгом никогда не
останавливаться перед опасностью заражения, во-вторых, потому, что радуюсь
всякой возможности двигать науку. Поверите ли, это наиболее характерный из
всех когда-либо мною виденных случаев воспаления поджелудочной железы!

   Он пожал руку Эндрью и торопливо ушел, оставив того в полном
недоумении. "Поджелудочной железы" - твердил про себя пораженный Эндрью. И
то была не просто обмолвка со стороны Бремвела, а грубейшая ошибка. Все
его поведение при осмотре выдавало его невежественность.
   Он был просто неуч. Эндрью потер лоб. Подумать только, что врач,
имеющий диплом и практику, врач, в чьих руках жизнь сотен людей, путает
поджелудочную железу с зобной, когда одна находится в брюшной полости, а
другая - в груди. "Пет, это что-то потрясающее!"

   Медленно направился он к дому, где жил Денни, опять чувствуя, что жизнь
опрокидывает его прежние представления о работе врачей. Он знал, что он
еще новичок, недостаточно подготовленный, и но неопытности вполне способен
делать ошибки. Но Бремвел не мог сослаться на отсутствие опыта, и,
следовательно, его невежество ничем оправдать нельзя.

   Незаметно для него самого мысли Эндрью перешли к Денни, никогда не
упускавшему случая подтрунить над их общей профессией. Денни вначале
сильно возмущал его, лениво доказывая, что по всей стране имеются тысячи
никуда не годных врачей, которые замечательны лишь своим полнейшим
невежеством да благоприобретенной способностью водить за нос пациентов.
Теперь Эндрью задавал себе вопрос, нет ли доли истины в том, что говорил
Денни. Он решил сегодня же снова поговорить с ним на эту тему.

   Но, войдя в комнату Денни, он сразу увидел, что для академических
споров момент сейчас неподходящий: Филипп встретил его мрачным молчанием;
лицо его было пасмурно, глаза смотрели угрюмо. Через некоторое время он
сказал:

   - Сын Джонса умер сегодня утром, в семь часов. Прободение кишок.- Он
говорил тихо, с холодной, сдержанной яростью.- И у меня два новых случая
тифа на Истред-род.

   Эндрью опустил глаза, сочувствуя ему, но не зная, что сказать.

   - Однако вы не будьте слишком самоуверенны,- продолжал Денни с
горечью.- Вам приятно, что мои больные умирают, а ваши поправляются. Но
будет уже менее приятно, когда эта проклятая канализационная труба даст
течь в вашем участке.

   - Да нет же, нет, честное слово, я огорчен за вас,- горячо сказал
Эндрью.- Надо нам что-нибудь прелнрииять. Давайте напишем в Санитарное
управление.

   - Мы можем написать дюжину заявлении,- ответил Филипп все с тем же
сдержанным озлоблением.- И добьемся мы разве только того, что через
полгода сюда приедет какой-нибудь бездельник-ревизор. Нет, я уже все
обдумал. Есть только один способ заставить их проложить новую трубу.

   - Какой?

   - Взорвать старую.

   Первую секунду Эндрью спрашивал себя, не сошел ли Денни с ума. Но уже в
следующую он понял, что Денни принял твердое решение, и растерянно
уставился на него.
   Он только что собирался начать перестраивать свои прежние понятия, а
Денни уже разрушил их. Он пробормотал:

   - Если об этом узнают, неприятностей не оберешься.
   Денни высокомерно посмотрел на него.

   - Можете не ходить со мной, если не хотите.

   - Нет, я пойду,- медленно возразил Эндрью.- Но один бог знает, почему я
это делаю.

   Весь день Мэнсон, занимаясь обычным делом, с неудовольствием и
сожалением думал о данном им обещании. Он сумасшедший, этот Денни, и рано
или поздно впутает его в серьезные неприятности. И то, что он собирается
сделать, - ужасно, это нарушение законов, которое, если откроется,
приведет их обоих на скамью подсудимых. А может быть, их даже исключат из
сословия врачей. Дрожь настоящего ужаса пронизала Эндрью при мысли о том,
что открытая перед ним прекрасная, блестящая карьера будет неожиданно
пресечена, .разрушена в самом начале. Он яростно проклинал Филиппа и
двадцать раз дасал себе мысленно клятву не итти с ним.

   Тем не менее по какой-то непонятной ему и сложной причине он не мог и
нe хотел отступить.

   В одиннадцать часов Денни и Эндрью, в компании Гоукинса, отправились к
самому концу Чэпел-стрит. Вечер был очень темный, с сильными порывами
ветра, который на углах швырял им в лицо мелкие брызги дождя. Денни
заранее выработал план действий и все точно рассчитал.

   Последняя смена спустилась в рудник час тому назад.
   Кроме нескольких мальчишек, болтавшихся у рыбной лавки старого Томаса,
на улице не было никого.

   Двое мужчин и собака шли тихо. В кармане своего толстого пальто Денни
нес шесть палочек динамита, стащенных сегодня специально для нею из
порохового склада каменоломни Томом Сиджером, сыном его квартирной хозяйки.
   Эндрью нес шесть жестянок из-под какао с просверленными в крышках
дырками, электрический фонарик и кусок фитиля. Надвинув шляпу на лоб,
подняв воротник, опустив голову и одним глазом опасливо поглядывая через
плечо, он давал только односложные ответы па отрывистые замечания Депни, а
в душе у него бушевал вихрь противоречивых ощущений. Он свирепо спрашивал
себя, что подумал бы Лэмплаф, благодушный профессор-ортодокс, об его
участии в этом из ряда вон выходящем ночном приключении.

   Сразу за Глайдер-плейс они добрались до главного уличного люка
канализационной трубы - ржавой железной крышки в разрушенном бетоне - и
принялись за работу. Эта таившая в себе заразу крышка не открывалась уж