несколько минут она
будет окончена.
 
   Айвори с легкой усмешкой, как бы удовлетворенный, перестал искать точку
прикрепления кисты. Он спросил нож у молоденькой сестры. Он теперь больше,
чем когдалибо, походил на великого хирурга из романов. Взяв нож, он,
раньше чем Эндрью сообразил, каково его намерение, сделал глубокий прокол
в блестящей поверхности кисты. После этого все произошло сразу, в одно
мгновение.
 
   Киста лопнула, извергая в воздух большой сгусток венозной крови,
выплевывая свое содержимое в полость живота. Секунду назад она была тугим
шаром, теперь же стала похожа на плоскую сумку, лежащую в массе булькающей
крови. Мисс Бакстон принялась лихорадочно доставать тряпки из барабана.
Врач, дававший наркоз, не сел, а упал на стул. Молодая сестра, казалось,
была близка к обмороку. Айвори сказал важно:
 
   - Зажимы, пожалуйста.
 
   Прилив ужаса охватил Эндрью. Он видел, что Айвори, не сумев найти ножку
кисты и перевязать ее, слепо, бессмысленно вскрыл кисту. А киста была
геморагическая.
 
   - Тампоны, пожалуйста,- скомандовал Айвори своим бесстрастным голосом.
Он ковырялся в крови, пытаясь зажать ножку кисты, осушая переполненную
кровью полость, не умея остановить кровоизлияние. Ослепляющей молнией
пронизала Эндрью догадка. Он твердил мысленно:
 
   "Всемогущий боже! Да он не умеет оперировать, совсем не умеет!"
 
   Наркотизатор, прижав палец к шейной артерии Видлера, пробормотал тихим
голосом, точно извиняясь:
 
   - Боюсь... он, кажется, кончается, Айвори.
   Айвори, бросив зажим, затампонировал вскрытую полость окровавленной
марлей. Начал накладывать швы на широкий разрез. Вздутия больше не было.
Живот Видлера представлял собой вогнутую, безжизненно белую поверхность,
потому что Видлер был мертв.
 
   - Да, он скончался,- сказал врач.
 
   Айвори наложил последний шов, методически обрезал конец и повернулся к
подносу с инструментами, чтобы положить ножницы. Эндрью, точно
парализованный, не мог шевельнуться. Мисс Бакстон -с желтым, как глина,
лицом машинально клала горячие бутылки сверх одеяла. Видимо, ей стоило
больших усилий владеть собой. Она вышла.
   Служитель, не зная о том, что случилось, внес носилки.
   Через минуту тело Гарри Видлера было отнесено наверх, в его палату.
 
   Айвори наконец заговорил.
 
   - Какая неудача,- сказал он обычным, спокойным тоном, снимая халат.- Я
полагаю, это шок, как вы думаею, Грей?
 
   Грей что-то невнятно пробормотал в ответ. Он был занят укладкой своих
принадлежностей.
 
   Эндрью все еще не мог говорить. В сумбуре ощущений он вдруг вспомнил о
миссис Видлер, ожидавшей внизу.
   Айвори точно прочел его мысли. Он сказал:
 
   - Не беспокойтесь, Мэнсон. Я сам скажу его жене.
   Пойдемте. Я вас от этого избавлю.
 
   Бессознательно, как человек, утративший всякую способность к
сопротивлению, Эндрью пошел за Айвори вниз, в приемную. Он все еще был,
как оглушенный, ощущал слабость и тошноту и не мог себе представить, как
он скажет правду миссис Видлер. Дело это взял на себя Айвори - и оказался
на высоте.
 
   - Дорогая моя,- сказал он сострадательно и покровительственно, ласково
кладя ей руку на плечо,- боюсь...
   боюсь, что новости для вас плохие.
 
   Она сжала руки в поношенных коричневых перчатках.
   Ужас и мольба смешались в ее глазах.
 
   - Что?!
 
   - Ваш бедный муж, миссис Видлер, несмотря на все наши старания...
 
   Она рухнула на стул с посеревшим, как пепел, лицом, все еще
конвульсивно сжимая руки в перчатках.
 
   - Гарри! - зашептала она раздирающим душу голосом. Потом опять: - Гарри!
 
   - От имени доктора Мэнсона, доктора Грея, мисс Бакстон и моего могу вас
уверить только в одном,- продолжал печально Айвори, - что никакими силами
на свете нельзя было его спасти. И если бы даже он и пережил
операцию...-Айвори выразительно пожал плечами.
 
   Она подняла на него глаза, поняв, что он хочет сказать, и даже в эту
страшную для нее минуту тронутая его снисходительностью и сочувствием.
 
   - Это самое доброе слово, какое вы мне могли сказать, .
   доктор,- промолвила она сквозь слезы.
 
   - Я сейчас пришлю к вам сестру. Крепитесь. И благодарю вас за мужество.
 
   Он вышел из комнаты, и Эндрью опять пошел за ним.
   В конце коридора находилась пустая контора, и дверь в нее стояла
открытой. Нащупывая в кармане портсигар, Айвори вошел в контору. Здесь он
вынул папиросу и закурил, жадно затягиваясь. Лицо его, быть может, было
чуточку бледнее обычного, но губы спокойно сжаты, рука не дрожала, в нем
не чувствовалось никакого нервного напряжения.
 
   - Ну, все позади,- сказал oil хладнокровно.- Мне очень жаль, Мэнсон. Я
не думал, что эта киста геморагическая. Но знаете, такие вещи случаются у
самых лучших специалистов.
 
   Комната была маленькая, в ней стоял только один-единственный стул у
письменного стола. Эндрью тяжело опустился на обитые кожей деревянные
перила, окружавшие камин. Он смотрел, как безумный, на папоротник в
желтозеленом горшке, стоявшем на пустой каминной решетке.
   Он чувствовал себя больным, разбитым, близким к полному изнеможению. Он
не мог забыть, как Гарри Видлер сам, без чьей-либо помощи, подошел к
столу. "Когда все это кончится, я сразу поправлюсь". А потом, десять минут
спустя, он лежал, как мешок, на носилках, искалеченный, убитый рукой
мясника. Эндрью заскрежетал зубами, закрыл лицо рукой.
 
   - Конечно,- Айвори разглядывал кончик своей папиросы,- он умер не на
столе. Я кончил операцию раньше, так что все в порядке. Вскрывать не
понадобится.
 
   Эндрью поднял голову. Он дрожал, он злился на себя за слабость,
проявленную им в этом ужасном положении, которое Айвори переносил так
хладнокровно.
 
   Он сказал с чувством, похожим на бешенство:
 
   - Замолчите вы, ради бога! Вы знаете, что это вы его убили. Вы не
хирург. Вы никогда не были и не будете хирургом. Вы самый скверный мясник,
какого я когда-либо видел в своей жизни.
 
   Пауза. Айвори бросил на Эндрью жесткий и непонятный взгляд.
 
   - Я бы вам не советовал разговаривать со мной таким тоном, Мэнсон.
 
   -Да, я знаю...-мучительное истерическое рыдание вырвалось у Эндрью,.- я
знаю, что вам это не нравится.
   Но это правда. Все те операции, которые я вам до сих пор передавал,
были детской игрой. А эта... это первый серьезный случай. И вы... О, боже!
Мне следовало знать... я виноват не меньше вас.
 
   - Возьмите себя в руки, вы, истерический болван!
   Вас могут услышать.
 
   - Так что же?-Новый приступ бессильного гнева охватил Эндрью. Он
сказал, задыхаясь: - Вы знаете так же хорошо, как и я, что это правда. Вы
копались столько времени и так неумело... это почти убийство.
 
   Одно мгновение казалось, что Айвори свалит его на землю ударом,- при
его силе и тяжеловесности он, хотя и был старше Эндрью, мог бы легко это
сделать. Но он с большим трудом овладел собой. Ничего не сказал, просто
повернулся и вышел из комнаты. На его холодном и суровом лице было
неприятное выражение, говорившее о ледяной, непрощающей злобе.
 
   Эндрью не помнил, сколько времени просидел в конторе, прижавшись лбом к
холодному мрамору камина.
   Но в конце концов встал, смутно сознавая, что его ждут больные.
Страшная неожиданность случившегося ударила в него с разрушительной силой
бомбы. Ему казалось, что и он тоже выпотрошен и пуст. Но он автоматически
двигался, шел, как тяжело раненый солдат, побуждаемый механической
привычкой, идет выполнять то, что от него требуется.
 
   В таком состоянии он кое-как умудрился объехать своих больных. Потом, с
свинцовой тяжестью на душе, с головной болью, воротился домой. Было уже
поздно, около семи часов. Он пришел как раз во-время, чтобы начать
вечерний прием.
 
   Парадная приемная была полна, амбулатория набита до самых дверей. Через
силу, словно умирающий, занялся он этими людьми, пришедшими сюда несмотря
на чудный летний вечер. Больше всего было тут женщин, главным образом
служащих Лорье, людей, ходивших к нему неделями, людей, которых ободряла
его улыбка, его такт, его советы держаться того или иного лекарства. "Все
то же,- подумал он тупо,- все та же старая игра!"
 
   Он опустился на свою вертящуюся табуретку и с похожим на маску лицом
начал обычный вечерний ритуал.
 
   - Ну, как вы себя чувствуете? Да, я нахожу, что выглядите вы у же
чуточку лучше. Да. И пульс гораздо лучше.
   Лекарство вам помогает. Надеюсь, оно вам не слишком надоело, моя
дорогая!
 
   Из амбулатории - к стоящей наготове Кристин, передать ей пустую
склянку, потом по коридору в кабинет, здесь нанизывать те же самые
вопросы, выражать напускное сочувствие, говорить банальные фразы. Затем -
опять по коридору, взять у Кристин налитую бутылочку. Назад в амбулаторию.
Верчение в заколдованном круге, на которое он сам себя обрек.
 
   Вечер был душен. Эндрью страдал ужасно, но продолжал работу, то
мучаясь, то впадая в мертвое бесчувствие.
   Продолжал потому, что не мог остановиться. Шагая из кабинета в
амбулаторию и обратно, он, в оцепенении муки, спрашивал себя: "Куда я иду?
Куда я иду, господи?"
 
   Наконец, позднее обычного, в три четверти десятого, прием кончился. Он
запер входную дверь амбулатории, прошел в кабинет, где, по заведенному
обычаю, ожидала его Кристин, готовясь сверить с ним списки, помочь ему
записать все в книгу и подсчитать.
 
   В первый раз за много недель он посмотрел на нее внимательно,
пристально заглянул ей в лицо, когда она с опущенными глазами
просматривала список, который держала в руке. Перемена в ней потрясла его,
несмотря на то онемение души, в котором он находился. Лицо у нее было
застывшее, сосредоточенное, углы рта опустились. Она не глядела на него,
но он угадывал смертельную грусть в этих глазах.
 
   Сидя за столом перед толстой счетной книгой, он ощущал ужасную тяжесть
в груди. Но его тело, непроницаемая внешняя оболочка, не давало смятению
души пробиться наружу.
   Раньше чем он успел что-нибудь сказать, Кристин начала читать вслух
список.
 
   Дальше, дальше. Он делал отметки в книге,- крестик означал визит,
кружок - прием на дому,- он подводил итоги своей неправедной жизни.
 
   Когда он кончил, Кристин спросила голосом, в котором он только сейчас
почуял судорожную насмешку:
 
   - Ну, сколько сегодня?
 
   Он не ответил, не мог ответить. Кристин вышла. Он слышал, как она шла
наверх, к себе в комнату, слышал тихий стук двери, которая закрылась за
ней. Он остался наедине со своей пораженной ужасом, растерянной душой.
   "Куда я иду? Куда я иду, о господи?" Вдруг взгляд его упал на старый
кисет, полный денег, раздутый от выручки сегодняшнего дня. Новый
истерический порыв овладел им.
   Он схватил мешок и швырнул его в угол. Мешок упал с глухим стуком.
 
   Эндрью вскочил с места. Что-то душило его, он не мог вздохнуть. Из
кабинета выбежал на дворик позади дома - маленький колодец мрака под
звездным небом. Здесь бессильно прислонился к каменной стене, дергаясь
всем телом, как человек в приступе рвоты.
 
 
   XVI
 
   Он всю ночь беспокойно метался в постели и уснул только в шесть часов.
Встал поздно, сошел вниз в десятом часу, бледный, с опухшими веками.
Кристин уже позавтракала и ушла из дому. В другое время его бы это не
огорчило. Сегодня же он с острой болью почувствовал, какими чужими они
стали друг другу.
 
   Когда миссис Беннет принесла ему хорошо поджаренную грудинку с яйцами,
он не мог ее есть, горло сжималось.
   Он выпил чашку кофе, потом под влиянием внезапного побуждения смешал
виски с содой и выпил. Надо было приступать к рабочему дню.
 
   Машина еще крепко держала его, но уже его движения были менее
автоматичны, чем раньше. Слабое мерцание, неверный луч света начинал
проникать в темную путаницу его чувств. Он понимал, что он на краю
какого-то крутого, глубокого обрыва. Знал, что, раз сорвавшись в эту
пропасть, он уже из нее не выберется.
 
   Он отпер гараж и выкатил автомобиль. От этого усилия у него даже
вспотели ладони.
 
   Прежде всего нужно было ехать в больницу Виктории.
   Он уговорился с доктором Сороугудом, что тот осмотрит сегодня Мэри
Болепд. И этого припустить никак не хо7 ел.
   Он медленно поехал в больницу. В автомобиле он чувствовал себя лучше,
чем во время ходьбы пешком,- он так привык к нему, что правил уже
автоматически.
 
   Он доехал до больницы и пошел наверх в палату. Кивнув сестре, подошел к
постели Мэри, взяв по дороге ее температурный листок. Затем сел на край
постели, покрытый красным одеялом, охватив взглядом все сразу - и ее
радостную улыбку и большой букет роз подле кровати,- в то же время
просматривая листок. Температура Мэри ему не понравилась.
 
   - Доброе утро, - сказала Мэри,-Правда, красивые цветы? Их вчера
принесла Кристин.
 
   Он посмотрел на нее. Щеки ее уже не пылали румянцем, но она немного
похудела за эти дни в больнице.
 
   - Да, красивые. Как вы себя чувствуете, Мэри?
 
   - О, хорошо.- Глаза ее сначала опустились, затем снова поднялись на
него, полные теплого доверия.- Во всяком случае я знаю, что теперь буду
недолго хворать.
   Вы меня живо вылечите.
 
   Вера, звучащая в этих словах, а больше всего -сиявшая во взгляде Мэри,
острой болью отозвалась в сердце Эндрью. Он подумал, что если и здесь
случится беда, это будет для него окончательным ударом.
 
   В эту минуту доктор Сороугуд пришел делать обход палаты. Войдя и увидав
Эндрью, он сразу направился к нему.
 
   - Доброе утро, Мэнсон,- сказал он приветливо.- Но что это с вами? Вы
больны?
   Эндрью встал.
 
   - Я вполне здоров, благодарю вас.
   Доктор Сороугуд посмотрел на него как-то странно, потом повернулся к
постели.
 
   - Очень хорошо, что вы хотите вместе со мной осмотреть больную. Дайте
ширму, сестра.
 
   Они минут десять выслушивали Мэри, затем Сороугуд прошел к нише
дальнего окна, где они могли поговорить, не будучи услышанными.
 
   - Итак? - начал он.
 
   Эндрью, как в тумане, услышал собственный голос:
 
   - Не знаю, какого вы мнения, доктор Сороугуд, но мне кажется, что
течение болезни не совсем удовлетворительно.
 
   - Да, есть две-три вещи, которые...-Сороугуд подергал узкую бородку.
 
   - Мне показалось, что имеется небольшое расширение.
 
   - О. этого я не думаю. Мэнсон.
 
   - Температура очень неустойчива.
 
   - Гм... пожалуй 
   - Извините мое вмешательство... Я прекрасно помню о разнице наших
положений, но эта больная мне очень дорога. Не найдете ли вы возможным при
данных обстоятельствах применить пневмоторакс? Помните, я очень настаивал
на этом, когда Мэри... когда больная поступила к вам.
 
   Сороугуд покосился на Мэнсона. Лицо его изменилось, собралось в упрямые
складки.
 
   - Нет, Мэнсон, я не вижу в данном случае необходимости в пневмотораксе.
Тогда не находил - и теперь не нахожу.
 
   Последовала пауза. Эндрью не мог больше произнести ни одного слова. Он
знал Сороугуда. его своенравие и упрямство. Он чувствовал такое физическое
и душевное изнеможение, что не в силах был затевать спор, явно бесполезный.
   Он слушал с неподвижным лицом, как Сороугуд важно излагал свое мнение о
болезни Мэри. Когда тот кончил и стал обходить остальных больных, Эндрью
вернулся к Мэри, сказал ей, что завтра придет опять навестить ее, и ушел
из палаты. Раньше чем уехать из больницы, он попросил швейцара
телефонировать к нему домой и передать, что он не приедет к ленчу.
 
   Было около часа. Эндрью, попрежнему расстроенный, погруженный в
мучительный самоанализ, почувствовал слабость от голода. Неподалеку от
Беттерси Бридж он остановился перед маленькой дешевой чайной. Здесь
заказал кофе и горячие гренки с маслом. Но он смог только выпить кофе,
кусок не шел ему в горло. Он видел, что кельнерша с любопытством смотрит
на него.
 
   - А что, разве гренки нехороши? - спросила она.- Я переменю тогда.
 
   Эндрью отрицательно покачал головой. Спросил счет.
   Пока девушка писала его, он поймал себя на том, что бессмысленно
считает блестящие черные пуговицы на ее платье. Когда-то давно, в классе
блэнеллийской школы, он вот точно так же не мог оторвать глаз от трех
перламутровых пуговок. За окном, над Темзой, навис гнетущей тяжестью
желтый туман огней. Как во сне, припомнил Эндрью, что сегодня ему надо
быть в двух местах на Уэлбек-стрит. Он медленно поехал туда.
 
   Шарп злилась, как всегда, когда он просил ее прийти в субботу. Но даже
и она осведомилась, не болен ли он.
   Затем, смягчив голос, так как Фредди пользовался у нее особым
уважением, сообщила, что доктор Хемсон звонил ему сегодня утром два раза.
 
   Она вышла из кабинета, а Эндрью продолжал сидеть за столом, глядя в
одну точку перед собой. Первый пациент явился к половине третьего. Это был
больной с пороком сердца, молодой клерк из департамента горной
промышленности, которого направил к нему Джилл, и который действительно
страдал от болезни сердечных клапанов. Эндрью посвятил ему много времени и
внимания, задержал молодого человека, тщательно и подробно объясняя ему,
как ему следует лечиться Под конец, когда тот полез в карман за своим
тощим бумажником, он поспешно сказал:
 
   - Нет, пожалуйста, пока не платите мне, подождите, пока я вам пошлю
счет.
 
   Сознание, что никогда он этого счета не пошлет, что он утратил жажду
денег и снова способен презирать их, принесло ему странное утешение.
 
   Потом вошла вторая посетительница, женщина лет сорока пяти, мисс
Басден, одна из его самых верных поклонниц. У Эндрью при виде этой женщины
упало сердце.
   Богатая, себялюбивая, склонная к ипохондрии, она представляла собой
более молодую и более эгоистичную копию той миссис Реберн, которую он
когда-то вместе с Хемсоном навестил в лечебнице Иды Шеррингтон.
 
   Он устало слушал, подперев лоб рукой, как она, улыбаясь, подробно
излагала все, что происходило в ее организме за те несколько дней, которые
прошли со времени ее последнего визита к нему.
 
   Неожиданно он поднял голову.
 
   - Зачем вы ко мне ходите, мисс Басден?
   Она оборвала начатую фразу, верхняя часть ее лица еще хранила довольное
выражение, но рот медленно раскрылся.
 
   - Да, я знаю, что это я виноват,- продолжал Эндрыо,- я вам велел
прийти. Но вы, собственно, ничем не больны.
 
   - Доктор Мэнсон!.. - ахнула она, не веря ушам.
   Это была правда. Он с жестокой проницательностью объяснял все симптомы
болезни лишь ее богатством. Она никогда в своей жизни не работала, тело у
нее было нежное, раскормленное, пресыщенное. Она плохо спала, потому что
не упражняла своих мускулов. Она и мозга своего не упражняла. У нее в
жизни только и было дела, что стричь купоны, да размышлять о дивидендах,
да бранить свою горничную, да придумывать меню для себя и любимой
собачонки. Эндрью думал: если бы она могла вот сейчас выйти отсюда и
заняться каким-нибудь настоящим делом, перестать принимать все эти\
пилюли, и болеутоляющие, и снотворные, и всякую другую ерунду, отдать
часть своих денег беднякам, помогать другим людям и перестать думать о
самой себе! Но она никогда, никогда этого не сделает, бесполезно и
требовать этого от нее. Она духовно мертва и - господи помоги! - он сам
тоже.
   Он с трудом промолвил:
 
   - Вы меня извините, мисс Басден, но я больше ничем не могу быть вам
полезен. Я... я, может быть, уеду. Но вы, без сомнения, найдете сколько
угодно других врачей, которые более чем охотно будут вам угождать.
 
   Она несколько раз открыла рот, затем на лице ее выразился настоящий
ужас. Она была уверена, твердо уверена, что Эндрью сошел с ума. Она не
стала с ним рассуждать.
   Поднялась, торопливо собрала свои вещи и поспешила уйти.
 
   Эндрью, готовясь итти домой, с решительным видом захлопнул ящики стола.
Но не успел он встать, как в комнату влетела повеселевшая сестра Шарп.
 
   - К вам доктор Хемсон. Он сам пришел, вместо того чтобы телефонировать.
 
   Через минуту вошел Фредди, с беспечным видом закурил папиросу и
бросился в кресло. По глазам видно было, что он пришел с какой-то