тоит опять стать женой рабочего человека, я
ужасно счастлива.
 
   Эндрью продолжал трудиться над яичницей. Утолив голод, он чувствовал
себя лучше.
 
   - Знаешь, милый,- продолжала Кристин, сидя в своей любимой позе,-
опершись подбородком на руки, - я столько передумала за последние дни!
Раньше у меня голова не работала, все внутри точно было наглухо заперто.
   Но с тех пор как мы вместе, с тех пор как мы опять стали прежними, все
как-то прояснилось у меня в мыслях. Знаешь:
 
   только то, что достается нам тяжело, после борьбы, становится дорого
по-настоящему. А то, что просто падает в руки, не дает удовлетворения.
Помнишь нашу жизнь в Эберло (я сегодня весь день ;;е переставала о ней
думать), когда нам приходилось так трудно? Теперь я предчувствую, что та
же жизнь начнется для нас снова. Для нее мы с тобой и созданы, милый. В
этом - мы! И до чего же я счастлива, что мы так будем жить с тобой.
   Он поднял на нее глаза.
 
   - Ты в самом деле счастлива, Крис?
   Она коснулась губами его щеки.
 
   - Никогда в жизни не была счастливее, чем сейчас.
   Наступило молчание. Эндрыо намазал маслом бисквит и поднял крышку
блюда, чтобы отрезать себе сыру. Но на блюде оказался не его любимый
липтауэрский, а засохший кусочек чедерского сыра, который миссис Бениет
употребляла для стряпни. Увидев это, Кристин покаянно охнула.
 
   - Ох, я забыла сегодня зайти к фрау Шмидт!
 
   - Да ну, пустяки, Крис, и этот хорош.
 
   - Нет, не хорош. - Она схватила блюдо раньше, чем он успел дотронуться
до сыра. - Я тут размечталась, как сентиментальная школьница, вместо того,
чтобы накормить тебя обедом, когда ты пришел усталый. Голодом тебя морю!
Хорошая жена для рабочего человека, нечего сказать! - Она вскочила,
бросила взгляд на часы.- Я еще успею добежать до лавки раньше, чем она
закроется.
 
   - Да не стоит, Крис...
 
   - Нет, пожалуйста, милый, не мешай,- весело отмахнулась она. - Я хочу
это сделать. Хочу, потому что ты любишь сыр фрау Шмидт... а я люблю тебя.
 
   И, раньше чем Эндрью успел что-нибудь возразить, она выбежала из
столовой. Он слышал ее быстрые шаги в передней, легкий стук двери на
улицу. В глазах его все еще светилась улыбка,- это было так похоже на
Кристин. Он намазал маслом второй бисквит, ожидая появления знаменитого
"Липтауэра", ожидая возвращения Кристин.
 
   В доме стояла полная тишина: "Флорри спит внизу,- подумал он, -а миссис
Беннет ушла в кино..." Он был рад, что миссис Беннет едет вместе с ними...
Стилмен сегодня был великолепен. Теперь Мэри будет здорова, бодра и свежа,
как дождик... а дождик славно освежил все сегодня, было так приятно
возвращаться полями, тихо и прохладно.
   Слава богу, у Кристин скоро опять будет сад... Пускай пятерка докторов
в каком-нибудь городишке линчует его и Денни, и Гоупа, а у Крис должен
быть сад!
 
   Он рассеянно начал есть один из намазанных бисквитов. Подумал, что у
него пропадет аппетит, если она не вернется скоро. Наверное, болтает с
фрау Шмидт. Добрая старая фрау... Первых пациентов послала ему она. Если
бы он после этого вел себя, как порядочный человек, вместо того, чтобы...
ну, ладно, это позади, слава богу! Они снова вместе, Кристин и он, и
счастливее, чем когда-либо. Каким блаженством было услышать это от нее
минуту назад!..
   Он закурил папиросу.
 
   Вдруг у двери раздался резкий звонок. Эндрью поднял глаза, отложил
папиросу и вышел в переднюю. Звонок успели дернуть вторично. Он отпер
дверь.
 
   Тотчас же он увидел суматоху на улице, толпу народа на мостовой, лица,
головы, точно вотканные в темноту.
   Но, раньше чем он успел вглядеться в этот сложный узор, полисмен,
позвонивший у дверей, встал перед ним неясной громадой. Это был Струзерс,
его старый приятель из Файва, постовой. Странно белели в темноте его
широко открытые глаза.
 
   - Доктор, - сказал он чуть слышно, с трудом, как человек, запыхавшийся
от быстрого бега. - Ваша жена пострадала. Она бежала... Ох, господи!..
выбежала из лавки - и угодила прямо под автобус.
 
   Большая ледяная рука сжала ему сердце. Раньше чем он успел опомниться,
улица надвинулась на него. Внезапно передняя наполнилась людьми. Плачущая
фрау Шмидт, кондуктор автобуса, второй полисмен, какие-то чужие люди, все
напирали, оттесняя его назад, в кабинет. А затем сквозь толпу двое мужчин
пронесли тело его Кристин. Голова на тонкой белой шее запрокинулась назад.
На левой руке все еще висел на веревочке, обмотанной вокруг пальцев,
пакетик от фрау Шмидт. Ее положили на высокую кушетку в кабинете. Она была
мертва.
 
 
   XX
 
   Он был совершенно убит и много дней точно не в своем уме. Бывали
проблески сознания, когда он замечал Денни, миссис Беннет, а раз или два -
Гоупа. Но все остальное время он жил, выполняя то, что от него
требовалось, весь уйдя в себя, в один бесконечный кошмар отчаяния. Его
истерзанные нервы обостряли безмерность утраты, жуть раскаяния,
болезненный бред, от которого он просыпался весь в поту, с криком ужаса.
 
   Он смутно помнил допрос, следствие, проведенное без лишних
формальностей, показания свидетелей, такие обстоятельные, такие ненужные.
Он неподвижно смотрел на приземистую фигуру фрау Шмидт, по пухлым щекам
которой слезы текли и текли без конца.
 
   - Она смеялась, все время смеялась, когда пришла ко мне в лавку.
"Скорее, пожалуйста,- твердила она мне,- я не хочу заставлять мужа
ждать..."
 
   Услышав, что следователь выражает ему сочувствие по поводу тяжкой
утраты, он понял, что процедура окончена. Машинально встал, потом,
очнувшись на минуту, увидел себя на улице идущим рядом с Денни по серым
камням тротуара.
 
   Он не знал, кто и как позаботился о похоронах, все прошло каким-то
непонятным, таинственным образом, без участия его сознания. Когда он ехал
на кладбище КензалГрин, мысли его разбегались, метались туда, сюда,
уходили назад в далекое прошлое. Стоя на унылом, грязном кладбище, он
вспоминал простор овеянных ветром горных лугов за "Вейл Вью", где
носились, разметав спутанные гривы, маленькие горные пони. Кристин любила
гулять там, любила, когда свежий ветер ласкал ей щеки. А теперь она будет
лежать на этом унылом и грязном городском кладбище.
 
   Вечером, в безумной муке, он пробовал напиться до бесчувствия. Но виски
как будто еще сильнее растравило в нем гнев на себя. Он до глубокой ночи
шагал из угла в угол, громко разговаривая сам с собою.
 
   - Ты думал, что сможешь убежать от этого! Думал, что уже убежал. Нет,
клянусь богом! Преступление и наказание, преступление и наказание за него!
Это ты виноват в ее смерти. Ты должен страдать.
 
   Он вышел на улицу, забыв надеть шляпу,шатаясь, и безумными глазами
уставился в наглухо закрытые окна лавки Видлера. Потом воротился в дом,
лепеча сквозь горькие пьяные слезы: "С богом шутить нельзя!"-Это сказала
когда-то Крис. - "С богом шутить нельзя, мой милый".
 
   Спотыкаясь, побрел наверх. Постояв у дверей, вошел в спальню Кристин,
безмолвную, холодную, опустевшую.
   На туалетном столе лежала ее сумочка. Он поднял ее, прижал к щеке,
потом открыл неловкими пальцами. Внутри лежало немного серебра и медяков,
маленький носовой платочек, счет от бакалейщика. А в среднем отделении -
какие-то бумажки: выцвевшая моментальная фотография его, Эндрью, снятая в
Блэнелли, и (да, он узнал их сразу с острой болью) те записочки, что он
получил в Эберло к Рождеству вместе с подарками от своих пациентов. "С
сердечной благодарностью". Так Кристин их хранила все эти годы! Тяжкое
рыдание вырвалось у него. Он упал на колени у постели в страстном отчаянии.
 
   Денни не мешал ему пить. Эндрью казалось, что Денни почти каждый день
бывал в доме. Это он делал не ради того, чтобы заменить Эндрью на приеме,
так как теперь больных принимал доктор Лори. Лори жил пока где-то в другом
месте, но приходил на амбулаторный прием и ездил по визитам. А Эндрью
ничего не знал, не хотел знать о том, что происходило вокруг него. Он
прятался от Лори.
   Нервы его были вконец разбиты. Звонок у двери заставлял его сердце
бешено колотиться. При внезапном звуке чьихлибо шагов у него потели
ладони. Он сидел у себя в комнате наверху, комкая в руках носовой платок,
вытирая время от времени мокрые ладони, тупо глядя в огонь, зная, что,
когда наступит ночь, его ждет призрак бессонницы.
 
   В таком состоянии находился Эндрью, когда однажды утром к нему вошел
Денни и сказал:
 
   - Слава богу. наконец-то я свободен. Теперь мы можем уехать.
 
   Эндрью и не пробовал отказываться: способность к сопротивлению в нем
была окончательно сломлена. Он даже не спросил, куда они едут. В
молчаливой апатии наблюдал, как Денни укладывал его чемодан. Через час они
уже были на пути к Педдингтонскому вокзалу.
 
   Они ехали целый день через юго-западные графства, пересели в Нью-Порте
и направились дальше, через Монмаусшир. В Эбергени сошли с поезда, и у
вокзала Денни нанял автомобиль. Когда они выбрались из города и ехали мимо
реки Аск, через поля и леса, пестревшие пышными красками осени, Дешш
промолвил:
 
   - Мы едем в одно местечко, куда я когда-то ездил удить рыбу.
Лантонийское аббатство. Я думаю, опо нам подойдет.
 
   Сетью проселочных дорог, окаймленных орешником, они к шести часам
вечера добрались до места. На покрытом густым зеленым дерном лугу стояли
развалины монастыря, гладкие серые камни. Кое-где высились уцелевшие еще
монастырские своды. А рядом - гостиница, вся построенная из камней
обрушившихся стен. Успокоительно журчал протекавший неподалеку ручей.
Дымок от горящего дерева ровной синен лептой поднимался в тихом вечернем
воздухе.
 
   На другое утро Денни потащил Эндрью на прогулку.
   День был сухой и звенящий, ко Эндрью ослабел от бессонной ночи, его
вялые мускулы изменили ему на персом же подъеме в гору, и он захотел
вернуться назад после того, как они прошли совсем небольшое расстояние.
Однако Денни был неумолим. Он заставил Эндрью в этот день пройти восемь
миль, на следующий день - десять. К концу недели они уже делали по
двадцати миль в день, н Эндрью, добравшись к вечеру до своей комнаты,
сразу валился на постель и засыпал.
 
   Здесь их никто не беспокоил. В поселке осталось только несколько
рыбаков, так как сезон ловли форе-ли уже кончался. Они обедали в бывшей
трапезной с каменным полом, за длинным дубовым столом, перед открытым
очагом, в котором трещали поленья. Кормили их просто, но вкусно.
 
   Во время прогулок они не разговаривали. Часто за целый день
перекидывались только двумя-тремя словами.
   Вначале Эндрью совершенно не замечал местности, по которой они бродили.
Но шли дни, и красота этих лесов н рек, извилистой цепи холмов, поросших
папоротником, мало-помалу, незаметно проникала в его онемелую душу.
 
   Выздоровление его шло нельзя сказать, чтобы с поразительной быстротой,
однако к концу первого месяца он уже легко переносил длительные прогулки,
к нему вернулись нормальный аппетит и сон, он каждое утро купался в
холодной воде и без страха смотрел в лицо будущему.
   Он видел, что для его выздоровления нельзя было выбрать лучшего места,
чем этот уединенный уголок, лучшего средства, чем этот спартанский образ
жизни. Когда первые морозы крепко сковали землю, он ощутил в крови
инстинктивную радость.
 
   И неожиданно он начал разговаривать с Деяни. Вначале их разговоры были
отрывочны, несвязны. Душа Эндрью, подобно атлету, проделывающему простые
упражнения перед большим выступлением., осторожно возвращалась к жизни.
Незаметным для себя образом он узнавал от Денни о ходе событий.
 
   Практика его была продана доктору Лори, правда, не за ту цену, которую
назначил сперва Тернер (так как после всего случившегося Эндрью не мог
ввести нового врача в курс дела и рекомендовать больным), но за сумму,
довольно близкую к ней. Гоуп, наконец, закончил свой стаж и уехал к родным
в Бирмингам. Денни тоже был свободен.
   Он отказался от места перед отъездом в Лаитони. Вывод напрашивался сам
собой. И Эндрью вдруг поднял голову.
 
   - К началу года я должен снова стать работоспособным.
 
   Теперь они с Денни начали уже говорить об этом серьезно, и через
.неделю от упорного безучастия Эндрью не осталось и следа. Ему казалось
странным и печальным, что душа человека способна оправиться от такого
смертельного удара, как тот, который поразил его. Но выздоровление было
налицо, надо было с этим мириться. Сначала он брел вслед за Денни со
стоическим равнодушием ко всему окружающему, как хорошо действующий
автомат. Теперь он с настоящей жадностью вдыхал резкий воздух холмов,
сбивал палкой папоротник, брал из рук Денни свою корреспонденцию и ругал
почту, если во-время не приходила "Медицинская газета".
 
   По вечерам они с Денни погружались в изучение большой карты. С помощью
справочника они составили список городов, потом, постепенно вычеркивая,
оставили только восемь названий. Два города из этих восьми находились в
Стаффордшире, три - в Нортемптоншире, и три - в Уорвикшире.
 
   В следующий понедельник Денни уехал и пробыл в отсутствии неделю. За
эти семь дней Эндрью почувствовал, что к нему быстро возвращается прежняя
потребность работать, делать свое собственное, настоящее дело вместе с
Гоупом и Денни. Им овладело громадное нетерпение.
   В субботу он прошел пешком всю дорогу до Эбергени, чтобы встретить
поезд - последний на этой неделе. Денни не приехал. Возвращаясь домой
разочарованный, так как предстояло ожидать еще две ночи и целый день,
Эндрью неожиданно увидел у ворот гостиницы маленький темный форд. Он
ринулся в дом. Здесь, в освещенной лампой трапезной, сидели Денни и Гоуп
за чаем и яичницей с ветчиной, а на буфете стояли взбитые сливки и
жестянки с компотом из персиков.
 
   Последние два дня они были совершенно одни в Лантони. Рассказ Филиппа о
его поездке был вступлением к горячим дебатам. Снаружи ливень и град
барабанили в стекла. Погода окончательно испортилась. Но им было все равно.
 
   Два города из тех, где побывал Денни, - Френтон и Стенборо, - как
выразился Гоуп, "созрели для медицинского обслуживания". Это были солидные
сельскохозяйственные центры, где недавно стала развиваться новая отрасль
промышленности. В Стенборо был только что построен завод подшипников, в
Френтоне - большой сахарный завод. Население увеличивалось, на окраинах,
как грибы, вырастали дома. Но медицинское обслуживание отставало. В
Френтоне имелась только сельская больница, в Стенборо - не было никакой.
Если требовалась неотложная помощь, больных везли в Ковентри, за
пятнадцать миль.
 
   Этих подробностей было достаточно, чтобы они насторожились, как собаки,
учуяв след. Но у Денни были в запасе еще более обнадеживающие сведения. Он
вытащил план Стенборо, вырванный из путеводителя, и сказал:
 
   - К сожалению, не могу скрыть от вас, что я стащил его из гостиницы в
Стенборо. Хорошее начало, а?
 
   - Живее! - нетерпеливо перебил его Гоуп. - Что означает вот этот
крестик?
 
   - Это - рыночная площадь,- объяснял Денни, когда все трое склонились
над планом. - По крайней мере, она примыкает к рынку. Она в самом центре
города, высоко на холме, и оттуда очень красивый вид. Вам знакомы такого
рода города: кольцо домов, лавок, контор, особняки и старые, много лет
существующие предприятия, архитектура, пожалуй, георгианская, низкие окна
и портики. Самый главный врач в городе-не человек, а настоящий кит.
   Я его видел: внушительная багровая физиономия, вроде бараньей отбивной.
У него два помощника и собственный дом на площади. - Денни говорил с
мягкой иронией. - А как раз напротив, по другую сторону чудесного
гранитного фонтана, посреди площади, стоят два пустующих дома, - большие
комнаты, полы в исправности, хороший фасад. И дома эти продаются. Я
думаю...
 
   - И я тоже, -подхватил Гоуп, не переводя дыхания,- я вам сразу говорю,
что мне ничего так не хочется, как маленькой лаборатории напротив этого
фонтана.
 
   Они продолжали толковать между собой. Денни рассказывал новые,
любопытные подробности.
 
   - Право, - сказал он в заключение, - мы все трое, должно быть, совсем
рехнулись. Такие затеи осуществляются с большим успехом в больших городах
Америки, где все великолепно организовано и имеются огромные капиталы. Но
тут - в Стенборо! И ни у кого из нас нет больших денег! Потом мы,
наверное, будем адски ссориться друг с другом. Но все же...
 
   - Ну, и достанется же бедной бараньей отбивной! - сказал Гоуп, вставая
и потягиваясь.
 
   В воскресенье они сделали еще шаг: отправили Гоупа в объезд с тем,
чтобы он на обратном пути, в понедельник, заехал в Стенборо. Решено было,
что Денни и Эндрью приедут туда в среду, встретятся с ним в гостинице и
один n.i них осторожно наведет нужные справки у местных агентов по продаже
домов.
 
   Гоуп уехал рано утром, умчался, разбрызгивая грязь, в своем форде
раньше, чем остальные кончили завтракать.
   Небо попрежнему было сплошь покрыто тучами, но день вставал ветреный и
бодрящий. После завтрака Эндрью вышел один пройтись на часок. Было
радостно чувствовать себя снова пригодным к жизни, работа снова манила
его, мысль о клинике увлекала своей новизной. До сих пор он не сознавал,
как эта затея ему дорога. Теперь она была близка к осуществлению.
 
   Когда он вернулся домой в одиннадцать часов, привезли почту - целую
пачку писем, пересланных из Лондона.
   Он сел за стол, предвкушая удовольствие. Денни у очага читал утреннюю
газету.
 
   Первое письмо было от Мэри Боленд. Он разбирал убористо исписанные
странички. Лицо его потеплело от улыбки. Письмо начиналось выражениями
сочувствия и надежды, что он совсем теперь оправился. Дальше Мэри коротко
сообщала о себе. Ей лучше, гораздо лучше, она почти здорова. Вот уже пять
недель у нее нормальная температура. Она ходит и занимается гимнастикой.
Она так пополнела, что он ее, наверное, не узнает. Она спрашивала, не
может ли Эндрью приехать навестить ее. Мистер Стилмен уехал обратно в
Америку на несколько месяцев и оставил вместо себя своего ассистента,
мистера Морленда. Мэри писала, что не знает, как и благодарить Экдрью,
поместившего ее в "Бельвью".
 
   Эндрью дочитал письмо, повеселев от известия о выздоровлении Мэри.
Затем, отложив несколько циркуляров и реклам в дешевых конвертах с
полупенсовыми марками, взял следующее письмо. Конверт был длинный,
казенного типа. Он вскрыл его, вынул плотный листок бумаги.
 
   Улыбка исчезла с его лица. Он смотрел на письмо, точно не веря глазам.
Зрачки его расширились. Он побледнел, как мертвец. Целую минуту он
оставался неподвижным и все смотрел, смотрел на письмо.
 
   - Деини, - сказал он, наконец, тихо. - Взгляните!
 
 
   XXI
 
   Два месяца тому назад, когда Эндрью довез миссис Шарп до
Ноттинг-хиллской станции, она доехала затем подземкой до Оксфордской
площади, а оттуда торопливо пошла по направлению к улице Королевы Анны.
Она уговорилась со своей приятельницей, сестрой Трент, служившей у доктора
Хемсона, пойти вместе в Королевский театр, где Луи Сейвори, которым обе
они восторгались, выступал к "Герцогине". Но так как было уже четверть
девятого, а спектакль начинался в три четверти девятого, то у миссис Шарп
оставалось очень мало времени на то, чтобы зайти за гвоей знакомой и-
добраться до верхнего яруса театра.
   Теперь, вместо того чтобы на досуге вкусно пообедать в Корнер-хаузе,
как она рассчитывала, ей оставалось только перехватить по дороге сэндвич,
а то и вовсе ничего не поесть.
   Поэтому миссис Шарп, шагая по улице Королевы Анны, чувствовала себя
горько обиженной. Перебирая в памяти все события дня, она так и кипела
негодованием и возмущением. Поднявшись на крыльцо дома ј 17-с, она
поспешно нажала кнопку звонка.
 
   Дверь отперла сестра Трент с выражением кроткого упрека на лице. Но
раньше чем она успела заговорить, миссис Шарп схватила ее за руку.
 
   - Дорогая моя, - сказала она скороговоркой, - извините, пожалуйста, что
опоздала. Но какой у меня сегодня был день, если бы вы знали! Я вам есе
потом расскажу.