ть чудо с бедной женщиной. Об
этом случае рассказал ЭнДрыо ненавидевший Оксборро доктор Экхарт, который,
приехав во-время, ввалился в комнату к больной прямо в сапогах и помог ей
благополучно разрешиться, пустив в ход щипцы.

   Чем больше Эндрью узнавал своих товарищей и систему пх работы, тем
сильнее желал объединить их. Между ними до сих пор не было никакой
общности интересов, никакого чувства товарищества, и отношения были далеко
не дружеские. Они были просто-напросто конкурентамп, и такая точно
конкуренция существовала между практикующими врачами по всей стране:
каждый стремился перетянуть к себе как можно больше пациентов.
Нескрываемая подозрительность и вражда часто бывали результатом такого
положения вещей. Эндрью, например, видывал, как Экхарт, когда какой-небудь
пациент доктора Оксборро переходил к нему и приносил ему свою лечебную
карточку, брал из рук пациента полувыпитую бутылку с микстурой, открывал
ее, нюхал и с презрительной миной заявлял:

   - Так этим вас лечил Оксборро? Чорт возьми! Да он вас медленно отравлял!

   Младшие врачи враждовали между собой, а Луэллин тем временем
преспокойно вычитал свою долю из каждой их получки. Эндрью кипел
негодованием и жаждал создать новый порядок, объединить младших врачей,
чтобы они дружно отказались платить Луэллину. Но личные его заботы,
сознание, что он здесь человек новый, а главное - воспоминание о всех тех
промахах, которые он уже сделал вначале на своем участке работы, побуждали
его быть осторожным, и, только познакомившись с Коном Болендим, он решил
сделать решительный шаг.


   IX

   Как-то в начале апреля Эндрью обнаружил у себя испорченный зуб и на
следующей неделе, урвав свободный час, отправился разыскивать зубного
врача Медицинского общества. Он еще ни разу не встречался с Болендом и не
знал, в какое время тот принимает. Когда он пришел на площадь, где
находилась маленькая приемная Боленда, он нашел дверь запертой, и на ней
была приколота бумажка с надписью красными чернилами: "Ушел на операцию. В
случае спешной надобности обращаться на квартиру". После минутного
раздумья Эндрью решил, раз он уже здесь, зайти к Боленду хотя бы для того,
чтобы уговориться относительно лечения зуба. Расспросив о дороге компанию
молодых людей, праздно болтавшихся у входа в лавку мороженщика, он
отправился к Боленду.

   Зубной врач жил в маленькой даче, стоявшей несколько на отлете, в
высоко расположенном предместье восточной части города. Подходя к дому по
запущенной дорожке, Эндрью услышал громкий стук молотка и, заглянув в
открытую настежь дверь ветхого деревянного сарая, приютившегося сбоку у
самого дома, увидел рыжего плотного мужчину без пиджака, который с
молотком в руке энергично атаковал разобранный кузов автомобиля. Он
заметил Эндрью в то самое мгновение, когда тот увидел его.

   - Алло! - крикнул он.

   - Алло!-откликнулся Эндрью чуточку выжидательно.

   - Вам кого?

   - Я хотел сговориться с зубным врачом насчет того, когда прийти
лечиться. Я доктор Мэнсон.

   - Входите,- сказал рыжий, приветственно помахивая молотком. Это и был
Боленд.

   Эндрью вошел в сарай, загроможденный частями невероятно древнего
автомобиля. Посредине стоял кузов, поставленный на деревянные ящики из-под
яиц и распиленный на две части. Эндрью поглядел сначала на эту необычайную
картину, затем на Боленда.

   - Так вот на какую операцию вы ушли из амбулатории?

   - Совершенно верно,- подтвердил Кон.- Когда я не расположен принимать
больных, я забираюсь к себе в гараж, чтобы повозиться немножко с моим
автомобилем.

   Он говорил с резким ирландским акцентом, а слова "гараж" (так он
называл свой полуразвалившийся сарай)
   и "автомобиль" (это относилось к уже окончательно развалившемуся
кузову) произносил с явной гордостью.

   - Вы ни за что не угадаете, чем я сейчас занят,- продолжал он,-
разумеется, если вы не такой же механик-любитель, как я. Этот
автомобильчик служил мне пять лет, а куплен был тоже уже не новый, после
трехлетнего употребления. Вы, пожалуй, не поверите сейчас, когда он в
таком растерзанном виде, но уверяю вас, он мчится, как заяц. Только он
слишком мал, знаете ли, слишком мал для моей семьи. Так что я хочу его
сделать побольше. Видите, я его распилил как раз посредине и вставлю кусок
шириной в добрых два фута. Погодите, пока все будет готово, тогда увидите,
Мэнсон.- Кон потянулся за своей курткой.- Он будет у меня такой длины, что
в нем поместится целый полк. Ну, пойдемте в амбулаторию, я запломбирую ваш
зуб.

   В своем кабинете, где царил почти такой же беспорядок, как в "гараже",
и, надо прямо сказать, почти такая же грязь, Кон запломбировал Эндрью зуб,
не переставая все время болтать, Коп говорил так много и с такой живостью,
что на его косматых рыжих усах всегда пузырилась слюна. Копна его
каштановых волос, сильно нуждавшихся в стрижке, непрестанно лезла Эндрью в
глаза, когда Ксн наклонялся над ним, пломбируя ему зуб серебряной
амальгамой, которую держал под ногтем жирного пальца. Он даже не
потрудился вымыть руки - такими пустяками Кон не занимался. Это был
беспечный, добродушный малый, стремительная и широкая натура. Чем больше
Эндрью впоследствии узнавал Кона, тем больше его пленяли в нем юмор,
простодушие, необузданность и непрактичность.
   Прожив шесть лет в Эберло, Кон не отложил ни единого пенни. Зато он
извлекал из жизни массу удовольствия.
   Он был помешан на механике, постоянно возился с какими-то частями машин
и боготворил свой автомобиль.
   То, что Кон являлся обладателем автомобиля, уже само по себе было
курьезом. Но Кон любил шутки, даже если они были направлены против него
самого. Он рассказывал Эндрью об одном случае, когда его позвали к видному
члену комитета рвать зуб; он отправился туда в полной уверенности, что
положил в карман щипцы, и вдруг оказалось, что он сунул в рот больного не
щипцы, а шестидюймовый гаечный ключ.

   Окончив пломбировать, Кон бросил инструменты в банку от варенья,
наполненную лизолом (таково было его легкомысленное представление об
асептике), и потребовал чтобы Эндрью пошел к нему пить чай.

   - Пойдемте,- радушно уговаривал он.- Надо же вам познакомиться с моим
семейством. И мы придем как раз к чаю. Сейчас ровно пять.

   Семейство Кона действительно было занято чаепитием, когда они пришли. В
доме, очевидно, все привыкли к странностям Кона и не смутились, когда он
неожиданно привел к чаю незнакомого человека. В теплой неприбранной
комнате миссис Боленд сидела во главе стола, кормя грудью ребенка. Рядом
.с ней-Мэри, пятнадцатилетняя дочь, тихая, застенчивая, "единс'1 венная
брюнетка в семье и папина любимица" - так представил ее Кон,- которая уже
служила секретарем в конторе Джо Ларкииса, букмекера на площади, и
получала приличное жалованье.
   Кроме Мэри, имелся еще Теренс, двенадцати лет отроду, и трое младших,
которые вертелись тут же и криками старались обратить на себя внимание
отца.

   Все семейство, за исключением, может быть, одной только застенчивой и
робкой Мэри, отличалось беззаботной веселостью, очаровавшей Эндрью.
Кажется, сама комната говорила на сочном ирландском жаргоне. Над камином,
под раскрашенным портретом папы Пия X, за который воткнута была пальмовая
ветвь, сушились на веревке пеленки малыша. Нечищенная клетка, в которой
заливалась канарейка, стояла на шкафу, подле свернутого в трубку корсета
миссис Боленд (она для удобства сняла его перед чаем) и надорванного
пакета сухарей.
   Шесть бутылок портера, только что принесенных из лавки, выстроились на
комоде; рядом лежала флейта Теренса.
   А по углам валялись сломанные игрушки, непарные башмаки, один
заржавленный конек, японский зонтик, два слегка потрепанных молитвенника и
номер журнала "Фото".

   Во время чая Эндрью, как зачарованный, смотрел на миссис Боленд - он
просто глаз от нее не мог отвести.
   Бледная, безмятежная, с мечтательным взглядом, она сидела молча,
поглощая чашку за чашкой крепкого до черноты чая, в то время как дети
вокруг нее ссорились из-за каких-то пустяков, а младенец, не стесняясь,
сосал полную грудь, утоляя голод. Она улыбалась, кивала гслоBO;I, нарезала
детям хлеб, наливала чай, пила сама и кормила ребенка - все это с той же
рассеянной кротостью.
   Казалось, годы шума, грязи, унылых будней и необузданность Кона в конце
концов привели ее в состояние блаженного безумия, в котором она
замкнулась, от всего отрешенная, неуязвимая. Эндрью чуть не.опрокинул свою
чашку, когда она вдруг, глядя поверх его головы, обратилась к нему мягким,
извиняющимся голосом:

   - Я собиралась навестить миссис Мэнсон, доктор, но я всегда так
занята...

   - О господи! - 1"он так и покатился со смеху.- Занята, подумаешь! У нее
нет нового платья-вот из-за чего она не пошла. Деньги на платье были у
меня отложены, но для Теренса или кого-то из остальных понадобилось купить
башмаки. Ничего, мать, не унывай, вот увеличу наш автомобиль и отвезу тебя
к миссис Мэнсон с шиком, как полагается
   Он повернулся к Эндрью и сказал с подкупающей простотой:

   - Туговато нам приходится, Мэнсон. Это чорт знает что! Жратвы, слава
богу, хватает, но насчет тряпья плохо.
   Комитетчики наши народ скупой. Ну, и, разумеется, главный отнимает свою
долю.

   - Кто? - спросил Эндрью с удивлением.

   - ЛУЭЛЛИН. Он берет у меня пятую часть моего заработка, так же как и у
всех вас.

   - Господи, но за что?

   - Ну... я иногда обращаюсь к нему за советом. За те шесть лет, что я
здесь, он раза два вырезал моим пациентам зубную кисту. И когда нужен
рентгеновский снимок, он является экспертом. Но, конечно, это гнусно с его
стороны!

   "Семейство" Кона высыпало в кухню поиграть, так что он мог говорить
свободно.

   - Чванится своим большим лимузином. Эта проклятая штука у него вся
раскрашена. Знаете, Мэнсон, раз я вслед за ним поднимался на Марди-хилл в
своем автобусике, и вздумалось мне его обогнать. Чорт возьми, вам надо
было видеть его физиономию, когда пыль от моего автомобиля поднялась перед
его носом!

   - Послушайте, Боленд,- быстро сказал Эндрью,- эти вычеты в пользу
Луэллина - возмутительный грабгж.
   Почему мы не бооемся с этим?

   - Что?

   - Почему нам не восстать против этого?-повторил Эндрью громче. В нем
уже закипела кровь.- Это дьявольски несправедливо. Мы боремся с нуждой,
хотим пробить себе дорогу... Слушайте, Боленд, вы как раз такой человек,
какого я искал. Согласны вы в этом деле меня поддержать? Давайте примемся
за остальных врачей. Общими силами попробуем.

   В глазах Кона медленно разгорался огонек.

   - То есть вы хотите выступить против Луэллина?

   - Да.

   Кон внушительным жестом протянул руку.

   - Мэнсон, дружище, мы выступаем вместе,- объявил он важно.

   Эндрью примчался домой к Кристин окрыленный, жаждущий боя.

   - Крис! Крис! Я нашел настоящую жемчужину!
   Рыжий дантист, прямо сумасшедший человек... да, да, такой же
сумасшедший, как я,-знал, что ты это сейчас скажешь. Но послушай, девочка,
мы поднимаем восстание! - Он весело захохотал.-Ох господи! Если бы старый
Луэллин только знал, какой ему готовится сюрприз!
   Эндрью нe нуждался в предостережении Кристин, что бы быть осмотрительным.
Он и сам решил на этот раз действовать осторожно. Поэтому он начал с того,
что на следующий день отправился к Оуэну.

   Секретарь выслушал его с интересом и сочувствием.
   Он сказал, что вычеты делались по добровольному соглашению между
старшим врачом и младшими. Все это комитета не касается.

   - Видите ли, доктор Мэнсои,- заключил Оуэн,- доктор Луэллин человек
очень дельный и врач высокой квалификации. Мы считаем большой удачей то,
что он у нас работает, но он получает от нашего Общества до-' стагочно
крупное вознаграждение за обязанности старшего врача. Это только вы, его
помощники, считаете, очевидно, что ему следует еще доплачивать...

   "Черта с два мы это считаем!"-подумал Эндрью.

   Он ушел от Оуэна довольный, позвонил Оксборро и Медли, убедил их прийти
к нему в тот же вечер. Экхарт и Боленд еще раньше обещали прийти. Из
прежних разговоров Эндрью знал, что всех четверых возмущает необходимость
отдавать пятую часть заработка. Если он их объединит, дело сделано.

   Следующим его шагом был разговор с Луэллином.
   Поразмыслив, он решил, что следует честно предупредить Луэллина
заранее, а не действовать тайком за его спиной.
   Днем ему пришлось быть в больнице на операции, где он давал наркоз.
Наблюдая, как Луэллин делает длительную я сложную операцию брюшной
полости, он не мог подавить п себе невольное восхищение. Оуэн был
совершенно прав: Луэллин изумительно способный человек, и не только
способный, но гибкий, многосторонний. Он являлся тем исключением, тем
единственным исключением, которое - как сказал бы Денни - подтверждает
правило. Ничто от него не ускользало, ничто его не смущало. Начиная от
обязанностей санитарного надзора, все правила которого он знал наизусть, и
кончая новейшей техникой рентгенологии,- весь круг его многочисленных
обязанностей Луэллин выполнял с полным знанием дела.

   После операции, когда Луэллин мыл руки, Эндрью подошел к нему,
нетерпеливо сдергивая с себя халат.

   - Извините, доктор Луэллин, но мне хочется вам сказать, что я следил,
как вы вырезали эту опухоль,- замечательная работа!

   Смуглое лицо Луэллина покраснело от удовольствия.
   Он слащаво улыбнулся.

   - Очень рад, что вы так" думаете, Мэнсон. К слову сказать, и вы все
больше совершенствуетесь в искусстве переформирования.

   - Нет, нет,- пробормотал Эндрью,- я никогда не сумею этого делать, как
следует.

   Последовала пауза. Луэллнн продолжал намыливать руки. Эндрью, стоя
сбоку, нервно откашлялся. Теперь, когда наступило время, он чувствовал,
что не может заговорить. Но все же заставил себя. И выпалил, не переводя
дыхания:

   - Доктор Луэллин, вот что я нахожу нужным вам сказать... Все мы, ваши
помощники, считаем неправильными эти вычеты из нашего заработка в вашу
пользу.
   Мне неприятно говорить вам это, но я... я намерен их убедить
отказаться... Сегодня все соберутся у меня. Я предпочитаю, чтобы вы узнали
об этом раньше, а не после нашего решения. Я... я бы желал, чтобы вы
приняли во гнимание, "то я во всяком случае честно поступил в отношении
вас.

   Не дав Луэллину времени ответить и не глядя ему в лицо, Эндрью круто
повернулся и вышел из операционной.
   "Как нехорошо это у меня вышло",- думал он. Но как бы там ни было, а он
сказал то, что нужно. Когда они предъявят Луэллину ультиматум, Луэллин не
сможет обвинить его, Эидрью, в том, что он нанес ему удар в спину.

   Собрание в "Bei'i.'i Вью" назначено было на девять часов вечера. Эндрью
принес из погреба несколько бутылок нива и попросил жену приготовить
сэндвичи. Сделав это, сна накинула пальто и ушла к Воонам. А Эндрью в
нетерпении ходил по передней, собираясь с мыслями. Наконец гости явились:
первым Боленд, за ним Экхарт, а Оксборро и Медли вошли вместе.

   В гостиной, разливая по стаканам пиво и угощая гостей сэндвичами,
Эндрью пытался установить сердечный тон.

   Именно потому, что он едва выносил доктора Оксборро, он обратился к
нему первому:

   - Пейте, Оксборро. В погребе найдется еще.

   - Спасибо, Мэнсон.- Голос евангелиста звучал суховато.- Я не употребляю
алкоголя ни в каком виде. Это против моих принципов.

   - Господи, твоя воля! - сказал Кои сквозь пену на усах.

   Начало не предвещало ничего доброго. У Медли, жевавшего сэндвичи, глаза
все время были начеку, лицо же сохраняло застывшее выражение тревоги, как
у всех глухих. Но пиво уже начинало разогревать природную воинственность
Экхарта. В течение нескольких минут он пристально смотрел на Оксборро и
вдруг выпалил:

   - Раз я уже нахожусь и вашем обществе, доктор Оксборро, быть может, вы
найдете возможным объяснить мне, каким образом Тюдор Ивенс, с Глин-террас,
номер семнадцать, попал из моего списка в ваш?

   - Я что-то не припоминаю такого больного,- хладнокровно сказал
Оксборро, соединяя кончики пальцев.

   - Зато я помню! - разразился Экхарт.- Это один нз тех больных, которых
вы у меня украли, ваше медицинское преподобие! И больше того...

   - Господа! -закричал в ужасе Эндрью.- Позвольте!
   Позвольте! Как же мы сможем добиться чего-нибудь сообща, если будем
ссориться между собой? Не забывайте, зачем мы здесь собрались.

   -А зачем собственно мы здесь собрались?-спросил Оксборро капризно.- Мне
нужно к больному
   Эндрью, с серьезным и напряженным выражением лица, стоя на коврике
перед камином, пытался овладеть положением.

   - Вот в чем дело, господа.- Он тяжело перевел дух.- Я самый молодой из
вас и работаю здесь недавно, но я надеюсь, что вы извините мою смелость.
Может быть, именно потому, что я здесь новый человек, мне некоторые вещи
виднее.... вещи, с которыми вы мирились слишком долго. Прежде всего, я
полагаю, что принятый здесь порядок в корне неправилен. Мы впрягаемся в
работу, как наемные клячи, лечим кое-как, допотопными способами, как будто
мы обыкновенные городские или деревенские лекари, конкурирующие между
собой, а не члены одного медицинского общества, которым предоставлена
чудесная возможность дружно работать. Сколько я ни встречал врачей, все
они клянут свою участь, называя ее собачьей.
   Каждый из них вам скажет, что он работает, как вол, валится с ног, не
может урвать для себя свободной минуты, нет времени пообедать, вечно
спешит на вызовы! А почему это так? Потому что никто из людей нашей
профессии не пытается создать среди нас какую-то ооганизованность. Я бы
мог привести вам десятки примеров, но возьмем хотя бы один: ночные вызовы.
Все мы ложимся спать каждый вечер, боясь, что нас вот-вот поднимут с
постели и позовут к больному. Мы не знаем спокойных ночей только уж
потому, что нас могут разбудить каждую минуту. А "то, если мы будем
уверены, что нас не могут вызвать? Если мы для начала организуем
кооперативную систему ночной работы? Один врач будет брать на себя все
ночные визиты одну неделю, а затем будет три недели свободен от всяких
ночных визитов, и так каждый по очереди будет дежурным. Нс замечательно ли
это?
   Подумайте, какими бодрыми и свежими мы будем приступать утрем к
работе...

   Он остановился, заметив, что у всех безучастные лица.

   - Ничего не выйдет! -отрезал Экхарт.- Черт возьми, да я скорее согласен
вставать каждую ночь, чем доверить хоть одного своего больного старому
Фоксборро.1 Ха-ха!
   Если он берет взаймы, он никогда не отдает!

   Эндрью торопливо вмешался:

   - Оставим пока этот вопрос - во всяком случае до следующего собрания,
раз мнения наши расходятся. Но есть и другой вопрос, который не вызовет
разногласий.
   Для того чтобы его решить, мы и собрались сегодня. Этовопрос об
отчислении пятой части нашего заработка в пользу доктора Луэллина.

   Он остановился. Все смотрели на него, заинтересованные, так как дело
касалось их кармана.

   - Мы все согласны, что это несправедлиго. Я говорил с Оуэном. Он
заявляет, что это не касается комитета, что это добровольное соглашение
- между врачр.,\г1.

   - Он прав,- брссил Экхарт.- Я помню, когда это постановили. Девять лет
тому назад у нас тут было два злосчастных неуча: один работал в Восточной
амбулатории, другой - в моем участке. Они очень часто обращались к
Луэллину за советами насчет своих сольных. И вот в один прекрасный день он
всех пас созвал и объявил, что не может даром терять время и мы должны
как-нибудь его вознаграждать за это. Так оно началось. И так продолжалось
все время.

   - Но жалованье, которое он получает от комитета, окупает всю его работу
для Общества. Да и за всякие другие свои обязанности он загребает немалые
суммы.
   Он просто купается в деньгах!

   - Знаю, знаю,- сказал нетерпеливо Экхарт.- Но имейте в виду, Мэнсон, он
нам чертовски полезен, этот самый Луэллин. И знает это. Если он затаит
против пас злобу, нам солоно придется.

   - Но с какой стати мы ему