айшей резиденции. Возле каждого
виднелись конверты и свертки.
     За деревянной  оградой  перед мостом,  ведущим к главным воротам,
стояли полицейские.  В нескольких шагах от  них  сели  на  землю  двое
штатских  в  костюмах  защитного  цвета,  положили свертки около себя,
поклонились в  сторону  дворца  и  выстрелили  друг  в  друга.  Спустя
некоторое  время двое полицейских подошли к ним,  уложили в подобающей
позе,  отодвинули свертки в сторону,  чтобы они не промокли в крови, и
пошли за ограду.  Полиция не мешала верноподданным уходить из жизни, а
только следила за порядком.
     На краю  площади  у  самой  балюстрады  трупы  лежали в несколько
рядов.  Все они были в военном.  Я кивнул головой  Сасаки  и,  показав
пальцем  в  сторону  балюстрады,  быстро пошел туда.  Здесь в три ряда
ничком лежало около двадцати трупов.  В последнем ряду около трупов не
было  ни конвертов,  ни свертков.  Во втором ряду - конверты с именами
Дзинтана, Муссолини, Хатанака, Кацумата и Минэ.
     Может быть,  это  объяснялось  необычной позой моих друзей и тем,
что смерть вообще преображает людей,  но все  они  показались  мне  не
похожими  на  себя.  Дзинтан  казался  выше ростом,  а Муссолини более
толстым.  Но сомневаться не приходилось - на  конвертах  значились  их
имена,  и  к тому же из-под Дзинтана торчал эфес его сабли из слоновой
кости с серебряной отделкой. Я снял фуражку и поклонился. Затем выбрал
место для себя.  Позади Кацумата лежал труп, возле которого не было ни
сабли,  ни конверта.  Я положил около него  свою  саблю,  револьвер  и
конверт с предсмертным стишком и деньгами, решив умереть как раз между
Дзинтаном и Кацумата.
     Сзади послышалось шуршание гравия. Подошли три юнкера, откозыряли
мне и,  поклонившись в сторону ворот,  сели  на  землю.  Один  из  них
отвинтил крышку фляжки, отпил глоток и передал другому.
     Я взглянул в сторону Сасаки.  Он отвел остатки своего  отряда  на
другую сторону площади.  Некоторые уже сидели на земле, другие стояли.
Сасаки  сидел  впереди  всех,  низко  наклонившись   вперед,   -   он,
по-видимому,  уже кончился.  Ему надо было зарезаться последним,  а он
поторопился,  решил подать пример.  Один из сидевших  упал  на  бок  с
торчавшим  в  животе тесаком и громко закричал,  затем стал корчиться.
Раздались подряд два приглушенных выстрела,  и двое впереди упали.  Но
стоявшие сзади медлили,  очевидно заколебались. Я сделал им рукой знак
- скорей!  - но они не заметили моего жеста.  Тогда я подбежал к ним и
крикнул:
     - А вы что стоите? Чего ждете?
     Никто мне не ответил. Я повторил вопрос:
     - Чего ждете? А где солдаты?
     - Ушли, - сказал кто-то из мальчиков.
     Они стояли,  сбившись в кучу. Когда мы ехали по улицам и время от
времени стреляли в воздух,  эти юнцы держались молодцами, но здесь, на
площади,  их мужество быстро растаяло.  Самому старшему из них было не
больше шестнадцати лет.
     - Садитесь и выполняйте ваш долг, - приказал я спокойным голосом.
- Не позорьте звание смертника.
     Сзади появились несколько человек.  Судя по их виду,  они  попали
сюда  случайно  и  остановились поглазеть.  Одни из них были в грязных
фуфайках и коротких штанах,  другие в рабочих халатиках.  На отворотах
их халатиков белели иероглифы: Сибаурский завод.
     - Скорей!  - Я кивнул  головой  мальчугану  в  очках  и  с  белой
повязкой на лбу.  - Покажи своим друзьям, что ты японец. Подай пример.
Письма и деньги приготовили?
     - Нет...  а винтовки мы оставили в машине, - ответил он, смотря в
сторону, - и тесаки оставили...
     - Нож есть у кого-нибудь?
     После недолгого молчания кто-то ответил:
     - Есть, но не годится. Перочинный.
     Я полез в задний карман,  но запасного револьвера  там  не  было.
Когда я вытаскивал руку,  что-то выпало на землю - мешочек с амулетом.
Я подобрал его и засунул обратно в карман.
     - Господа учащиеся не хотят умирать, - прошепелявил кто-то сзади,
- а вы заставляете насильно...
     Я обернулся. Передо мной стоял пожилой субъект в измятой каскетке
и в промасленном саржевом костюме.
     - Не твое дело! - крякнул я. - Проходи. Нечего смотреть.
     - Они совсем  сопляки,  им  незачем  умирать,  -  сказал  другой,
загорелый, в фуфайке с короткими рукавами. - Отпустите их.
     - Иди,  не мешай!  Застрелю!  - пригрозил им я,  хлопнув себя  по
карману.
     Круглолицая женщина в шароварах поддержала рабочего:
     - Война кончилась... скоро по радио объявят...
     - Если  пузо  чешется,  валяйте  сами,  а  других  не  тащите,  -
продолжал загорелый.
     Я оглянулся.  Учащиеся быстро,  почти бегом шли в сторону  театра
"Империал".  У меня не было никакого оружия. А этих было пятеро и одна
женщина.  Один из них на всякий случай снял деревянную сандалию с ноги
и держал наготове.
     - Бандиты! - сказал я сквозь зубы и плюнул. - Скоты.
     Пожилой поцокал языком:
     - Не надо ругаться. Не срамите себя перед смертью.
     Тот, что  стоял  с  сандалией  в руке,  хотел что-то сказать,  но
пожилой остановил его.  Они пошли в сторону парка. Я долго провожал их
взглядом, стиснув зубы.
     Вот эти враги империи теперь поднимут голову.  Кто будет бороться
с  ними,  чтобы  защитить парчовое знамя с августейшим гербом?  Верные
слуги государя сейчас умирают на этой  площади.  И  чем  больше  будет
трупов  на  площади,  тем  легче будет врагам империи осуществить свои
черные замыслы.
     Над площадью  низко  пролетели  самолеты.  Они сбросили листовки.
Листовки медленно,  как лепестки вишни,  опускались на трупы. Я поднял
одну,  упавшую  возле Сасаки.  Она призывала всех верных слуг государя
идти с  оружием  на  гору  Атаго  -  бороться  до  конца  за  честь  и
достоинство императорской хризантемы.
     Я засунул листовку в карман.  Теперь красные поднимут голову. Кто
будет бороться с ними? Война кончилась, начинается другая!
     Я направился к горе Атаго, но пройти к ней не удалось. Весь район
уже был оцеплен полицейскими и жандармами, они никого не пропускали. Я
подошел к пожилому полицейскому чиновнику и сказал:
     - Я иду не к восставшим.  Хочу пройти на гору и выбрать место для
смерти. Только для этого.
     - К  сожалению...  никого  не  пропускаем,  потому что там засели
бунтовщики. Лучше будет вам пройти на дворцовую площадь, там, кажется,
нет оцепления, - ответил полицейский чиновник.
     Я вынул коробку сигарет и предложил ему.  Он  поклонился  и  взял
сигарету.
     - На дворцовой площади уже собираются зеваки,  - сказал я.  -  Не
хочется на глазах у всех... Здесь, на горе, было бы хорошо.
     - В таком случае идите в парк Уэно, - посоветовал чиновник, - там
около  храма  Кан'эй  никого нет.  Только положите около себя визитную
карточку или служебный пропуск и напишите адрес  ваших  родных.  -  Он
снова почтительно поклонился.
     Я пошел,  сам не зная куда.  Возбуждение, охватившее меня с ночи,
проходило,  как  будто  кончалось  действие  наркотика.  Тело начинало
мертветь, двигались только ноги. Я шел по какому-то пустырю, усеянному
битой черепицей,  кусками жести, закопченными камнями. Среди куч пепла
торчали изогнутые фонарные столбы и черные деревья с остатками ветвей.
За  чугунной  оградой в щели стояли,  вцепившись друг в друга,  черные
куклы - заживо сгоревшие люди. Я выбрался на асфальтированную дорогу с
трамвайными  рельсами.  Шли  люди  с  узелками  - и люди и узелки были
такого же цвета, как выжженный пустырь.
     Я дошел  до  уцелевшего  квартала.  Около громкоговорителя стояла
толпа.  Полицейский делал знаки рукой прохожим и велосипедистам, чтобы
они остановились и сняли головные уборы. До меня долетели слова:
     "Заботиться о благоденствии  подданных  империи  и  стремиться  к
тому,  чтобы  все страны разделяли радость совместного процветания,  -
таков завет моих небесных предков,  и я неустанно  действовал  в  этом
направлении...   Когда   я   думаю   о   верноподданных...   мои  пять
внутренностей разрываются от скорби..."
     Это был  голос  государя  -  его указ о прекращении войны.  Толпа
стояла молча,  не двигаясь,  не выражая ни скорби,  ни радости. Начали
играть государственный гимн. Толпа продолжала молчать.
     Я прошел еще несколько кварталов, сравнительно мало пострадавших,
но совсем пустынных.  На углу улицы перед сгоревшей полицейской будкой
лицом ко мне стояла молодая женщина со  сбившейся  набок  прической  и
укачивала  ребенка,  привязанного к спине.  Я подошел к ней и спросил,
какой это квартал.  Женщина улыбнулась и  ответила:  "Я  теперь  стала
журавлем и скоро улечу". Затем, игриво покачивая головой и притопывая,
она повернулась ко мне спиной.  К ее спине  была  привязана  цветочная
ваза   с  отбитым  горлышком.  Я  опять  пошел,  едва  волоча  ноги  и
пошатываясь.  На одном  из  трамвайных  столбов  я  прочитал  название
остановки  и  понял,  куда  меня  привели  ноги.  Поднявшись по крутой
узенькой улице,  я свернул в первый переулок и  дошел  до  ворот  дома
Осьминога.  Но  дома  не  было  -  куча досок,  обломки дверей,  битые
черепицы,  осколки посуды.  Около покосившихся ворот  валялся  измятый
железный шкаф. Дом, очевидно, был разнесен гранатами.
     Собрав последние силы,  я поплелся дальше.  И вскоре увидел перед
собой знакомую решетчатую дверь общежития, где жил Ии. Тихо открыв ее,
я опустился на порог. Мои силы иссякли.
     Служанки сняли  с  меня  сапоги и втащили в комнату Ии.  Двери на
веранду были открыты.  В углу садика офицеры жгли  папки  с  бумагами,
другие спускали на веревках в большую яму ящики, завернутые в брезент.
Я  заметил  среди  офицеров  Миками  и  уже  знакомого  мне   высокого
полковника  с  корейскими  усами.  Он  сортировал бумаги - одни рвал и
бросал в костер,  другие откладывал в ящик.  В комнату  вошел  Ии  без
кителя,  в  рубашке,  выпачканный  копотью  и  землею.  Он  вытер руки
полотенцем, сел около меня и стал ловко массировать мне плечи.
     - Все  разбилось  вдребезги...  -  прохрипел  я.  -  А дом нашего
старика...
     - Старик жив, - успокоил меня Ии и рассказал, как все произошло.
     Утром к дому Осьминога подъехала группа штатских и,  видно спутав
с  домом  какого-то  министра,  стала  швырять в него гранаты.  Старик
находился в саду и поэтому уцелел,  хотя был  контужен.  Когда  ошибка
выяснилась,  молодчики  извинились  перед  ним и увезли его куда-то...
Наверное, члены верноподданнической организации.
     - Я  немножко  отдохну,  потом  пойду все-таки...  на площадь,  -
сказал я.
     - И  чего  ты влез в эту глупую историю?  Поверил слуху о русском
десанте?  - стал упрекать меня  Ии.  -  Советую  остаться  в  живых  и
спрятаться  на  время.  Всех,  кто  участвовал  в  выступлении,  будут
арестовывать  как  бунтовщиков.  А  как  у  тебя  насчет  американских
пленных? Совершал кимотори?
     Я молча кивнул головой.
     - Значит,  тебе угрожает американский военный суд. Придется сесть
в бест, - бросил он и вышел.
     Старушка служанка принесла бутылку красного вина и заставила меня
выпить целую чашку.  Она сказала,  что сейчас  вымоет  меня,  а  потом
наклеит на спину лечебный пластырь. Я отмахнулся.
     Вошел Ии и, сделав знак старушке, чтобы она удалилась, сказал:
     - С убежищем устроили - бест надежный. Сегодня же отправим тебя в
деревню. Посиди там, а когда можно будет, я вызову тебя.
     - А  вы  что  будете делать?  Чистить ботинки русским,  когда они
высадятся?
     На лице Ии появилась улыбка - он мог улыбаться в такой день!
     - Горе-рубаки провалили  войну,  теперь  выступим  на  сцену  мы,
офицеры специальной службы, и сделаем все, чтобы спасти империю.
     - Поздно  спасать  ее.  Вам  остается  только  одно  -  встретить
русских, стоя на четвереньках, - с горькой усмешкой сказал я.
     - Нет,  русские не высадятся,  - продолжал спокойно Ии.  -  Нашим
главнокомандующим  в Китае и на юге вчера ночью уже послано высочайшее
повеление о прекращении боевых действий,  но командующему  Квантунской
армией приказано биться до конца,  невзирая на указ о капитуляции. Зря
вы  вчера  охотились  за  указом.  Он  ведь  не  распространяется   на
Манчжурию.  Война там будет продолжаться.  На днях туда вылетает принц
Такеда и передаст генералу Ямада дополнительные директивы государя.  А
тем временем в Японии высадятся американцы, и империя будет спасена от
революции.
     - А  как насчет "завершающей" войны?  Американцы должны начать ее
немедленно, чтобы не дать русским взять Манчжурию. Должны послать свои
войска на помощь Квантунской армии.
     - Для того чтобы начинать войну против русских,  американцам надо
сперва высадиться в Японии и создать базу, а затем перебросить большую
армию в Манчжурию или Корею. Без этого плацдарма на материке им нельзя
начинать...
     - Так надо скорее...  Нельзя  терять  ни  одной  минуты!  Русские
идут... - Я встал и, прихрамывая, заходил по комнате.
     - Еще есть надежда.  Садись.  -  Ии  наклонился  к  моему  уху  и
зашептал: - Дело в том, что спустя час после объявления по радио указа
о капитуляции американское командование прислало радиограмму  в  адрес
генштаба  о  том,  чтобы  в  Манилу были срочно присланы представители
главной квартиры для  получения  распоряжений  относительно  процедуры
капитуляции. Но... интересно то, что начальник штаба Макартура генерал
Сатерленд потребовал,  чтобы  от  нас  был  прислан  либо  заместитель
начальника  генштаба  генерал-лейтенант Кавабэ,  либо бывший начальник
штаба Квантунской  армии  генерал-лейтенант  Касахара.  Тот  и  другой
видные  специалисты  по русской линии.  Оба занимали в свое время пост
военного атташе в Москве.
     - Если  только для получения директив относительно процедуры,  то
почему требуют именно исихаровцев?..
     Ии пожал плечами:
     - Пока мы ничего не знаем. Мы можем сказать только одно: еще есть
надежда...
     - Значит,  все зависит теперь  от  Квантунской  армии?  Если  она
продержится,  то  есть  надежда,  что  мы заключим мир с американцами,
гоминдановцами и англичанами и после этого...
     - Да.  Наши вылетят в Манилу завтра или послезавтра.  Квантунская
армия должна продержаться во что бы то ни стало...
     - А что сообщают из Манчжурии? Я знаю только вчерашнюю сводку.
     - По последним сообщениям, советские танки подходят к Таонаню.
     - К  Таонаню?  Если  они  под  Таонанем,  то  уже поздно.  Судьба
Квантунской армии уже решена,  американцы опоздали.  - Сорвав  с  себя
аксельбанты,  я  швырнул их в угол и лег на циновку.  - Все кончилось,
яшма разбилась...
     Ии покачал головой и тихо произнес:
     - Яшма разбилась. Яшма будет склеена...

БЕСТ

1

     Меня поселили в деревушке,  находящейся в одной  из  долин  между
горами Меги и Арафунэ.  На севере,  за лесами,  поднимался дым вулкана
Асама,  на юге виднелась цепь из шести гор, а в ясные дни на горизонте
появлялся белый силуэт горы Фудзи.
     Я устроился  в  домике  деревенского  полицейского,   по-видимому
получившего от Ии соответствующие указания.  Меня снабдили медицинским
свидетельством,  скрепленным личной печаткой начальника эвакопункта на
острове Иводзима.  В свидетельстве значилось, что я подлежу отправке в
метрополию, так как в результате контузии лишился памяти. Документ был
датирован  14  февраля  1945 года,  а через пять дней началась высадка
американцев.  Весь   гарнизон   острова   погиб,   поэтому   проверить
подлинность  свидетельства было невозможно.  Человека,  на чье имя был
выдан документ, никогда не было в действительности.
     Этот клочок  бумаги  лучше всяких амулетов оберегал меня от любых
подозрений.  У того,  кто лишился памяти,  бесполезно спрашивать о его
прежней  жизни.  Так  я  был  избавлен от собственного прошлого.  В то
памятное утро я оставил свой конверт  возле  безыменного  трупа.  Этот
труп,  вероятно,  похоронили  под моим именем и известили семью о моей
славной кончине.
     Я соорудил из ящиков из-под мандаринов домашний алтарь и поставил
поминальные дощечки с именами Дзинтана, Муссолини и других. А рядом на
бочке  из-под  сакэ  установил  радиоприемник.  Он держал меня в курсе
событий, происходящих на земле.
     На Филиппины  по  вызову  Макартура вылетели представители нашего
главного командования.  В тот момент,  когда наши генералы вылезали из
самолета   в   Маниле,   советские   парашютно-десантные   отряды  уже
высаживались в Синьцзине,  Мукдене и Харбине.  Квантунская армия  была
разбита и сложила оружие.  Рухнула последняя надежда.  Война кончилась
по-настоящему. Правительство отдало распоряжение о снятии затемнения,
     Спустя неделю после подписания акта о капитуляции в Токио вступил
главнокомандующий американских вооруженных сил генерал Макартур -  тот
самый,  который  три  года назад удрал на самолете из Батаана,  бросив
свою филиппинскую армию на  произвол  судьбы.  Армия  погибла,  спасся
только  командующий.  Теперь  его  голову  украшал лавровый венок.  Он
разместил свой штаб в здании Общества взаимного  страхования  жизни  в
квартале Хибия.
     Началась демобилизация армии и флота империи.  Все полки  провели
церемонию  сожжения  своих  знамен.  Были упразднены главная квартира,
генеральный штаб,  военное министерство,  закрыты  все  военно-учебные
заведения, взорваны и разобраны несколько наших линкоров и авианосцев.
     Безоружная Япония подчинилась батаанскому дезертиру.  Он выступил
с  торжественным  заявлением о том,  что,  действуя в духе Потсдамской
декларации,  будет проводить политику последовательной  демократизации
Японии и стремиться к тому, чтобы Япония больше никогда не могла стать
угрозой для всеобщего мира и спокойствия. И с этой целью Америка будет
всячески   способствовать  укреплению  в  Японии  основ  демократии  и
претворению в жизнь демократических идеалов.
     Многие, в  том  числе  и  я,  приняли  тогда  эти слова за чистую
монету.
     В своем указе о капитуляции государь сказал:
     "...при нынешнем  положении  вещей  должен   стерпеть   то,   что
нестерпимо, и вынести то, что невыносимо".
     И чтобы подать пример всем верноподданным, как надо принять новое
положение  вещей,  государь  снял с себя форму великого фельдмаршала и
облачился в новую,  траурную - черный китель без погон, черные брюки с
черным кантом,  на груди и рукавах черное узорное шитье,  на воротнике
вышитый черным шелком герб династии - хризантема. Затем объявил о том,
что снимает с себя звание земного воплощения божества. И, как сообщили
газеты,  поставил  в  своем  кабинете  бюст  американского  президента
Линкольна.

2

     В соседней  деревушке  находился  артиллерийский  дивизион,  а за
горой,  недалеко  от  перевала   Дзюмондзи,   в   помещичьей   усадьбе
размещалась авиационная школа.  Вскоре после демобилизации на воротах,
ведущих  в   казармы   артиллеристов,   появилась   вывеска:   "Артель
земледельческого   труда",  а  авиационная  школа,  судя  по  дощечке,
прибитой  к  воротам,  превратилась  в  "Товарищество   на   паях   по
производству   дрожжевых   удобрений".  Артиллеристы  и  летчики  тоже
приспособились к новой эре.
     Я узнал от хозяина моего убежища,  деревенского полицейского, что
в  буддийском  монастыре,  стоящем  на  холме  за  старинным  трактом,
проживают  два  инвалида,  тоже  лишившиеся  памяти.  Они прибыли сюда
вскоре после капитуляции.
     Ии категорически запретил мне общаться в деревне с кем-либо, но я
решил все же  сходить  как-нибудь  в  монастырь.  Однако  я  не  успел
осуществить   свое  намерение.  Оба  инвалида  внезапно  исчезли.  Их,
вероятно, напугало появление эм пи - американских военных полицейских,
которые,   приехав  в  бывшую  авиационную  школу,  допросили  бывшего
полковника,   начальника   школы,    ныне    председателя    правления
"Товарищества на паях". В результате допроса выяснилось, что полковник
является однофамильцем того, кого разыскивали американцы.
     Как раз  в это время по радио было передано сооб