ны! Я вот брал у тебя позавчера, так живо бросил. Что за интерес?
Разговаривают, разговаривают все про любовь одну, переживают, говорят,
спорят, а никаких приключений не происходит, никто даже не сражается.

- А Спартак твой не переживает? Его тоже Валерия Мессала как полюбила!

- Ну и что ж, что полюбила? - не сдавался Володя. - Полюбила потому, что он
справедливый был, всех смелее, за рабов воевал, за свободу. А не просто так
полюбила!

- А он тогда ее за что полюбил, если она была, совсем наоборот, римская
богачка?

- А он ее перевоспитывал, и она стала тоже за него... Эх, что ты понимаешь!
А я прямо даже наизусть помню там. - И Володя, схватив линейку со стола в
правую руку, а левую продев через ручку круглой корзины, стоявшей на стуле,
выставив ее, как щит, перед собой, двинулся на Валентину: - "С громовым
"барра", которое потрясло окрестные холмы, могучий Спартак двинул своих
гладиаторов против многотысячных легионов римлян... "Свободы и света! -
воскликнул он. - Победа или смерть!"

- Мама! Чего Володька опять книжки берет без спросу и еще лезет! - пищала
Валентина, отбивая выставленным вперед веником атаку восставших
гладиаторов.

Появлялась мать, молча отнимала у Володи корзину и линейку, вырывала из рук
Валентины веник и разводила враждующие стороны по разным комнатам.

Часто теперь, мастеря новый корабль или какую-нибудь другую хитроумную
самоделку, Володя упрашивал мать почитать ему вслух. Евдокия Тимофеевна
брала книгу, садилась возле стола. Она сама давно уже полюбила книги. Голос
у нее был негромкий, немножко монотонный, но каждое прочитанное слово
произносила она с уважением, истово и доверчиво. И лицо у нее при этом было
по-хорошему строгим, будто она сообщала сыну какие-то очень важные, только
им двоим доверенные тайны. Володе очень нравилось работать, слушая чтение
матери. Иной раз он даже вскакивал со своего места, кидался на шею к
Евдокии Тимофеевне и целовал ее, приговаривая:

- Ну, знаешь, мама, ты так читаешь, так читаешь, что прямо я будто своими
глазами все вижу! Так никто не может читать, как ты!

Так они прочитали пушкинские сказки, "Воздушный корабль" Лермонтова.
Взялись читать Гоголя. Особенно понравился Володе "Тарас Бульба". Какие
удалые и сильные люди были описаны в этой книге, с какой веселой отвагой
рубились они в бою с врагами русской земли! Ах, как захватила обоих - и
мать и сына - эта дивная книга, где слова сами и пели, и смеялись, и
плакали, и передавали то свист сабли и стремительный топот казачьей
конницы, то тишину теплой приднепровской ночи...

Немало новых мечтаний вызвала эта книга у Володи. Не раз всплакнула над ней
Евдокия Тимофеевна. На всю жизнь запомнил Володя, как читала ему мама те
страницы, где описывалось, как мать пришла ночью посмотреть на сыновей,
которых утром она должна была проводить в Сечь. Как хорошо читала мама эти
страницы!

"... Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей
своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно
всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела
всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она
вскормила их собственной грудью, она взрастила, взлелеяла их - и только на
один миг видит их перед собой. "Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами?
что ждет вас?.. "

Светло было в комнате, где мать читала эти строки своему сынишке. Весело
пересвистывались птицы на деревьях за открытым окном. И столько интересных
дел, книг, новостей приносил Володе каждый день, так славно жилось ему, что
не понял он в тот час, почему на какой-то миг с внезапной тревогой глянула
на него мать, вскинув глаза и тотчас же снова склонившись над страницей, с
которой она незаметно для сына стерла оброненную слезу.

Зато оба одобрили суровую решимость Тараса, когда тот, проговорив: "Я тебя
породил, я тебя и убью!" - сам застрелил собственного сына Андрия за то,
что тот продал своих и изменил казачьему воинству, родной земле...

А когда мать читала последнюю страницу и дошла до того места, где враги
схватили старого Тараса, привязали его над костром, и уже огонь поднимался,
захватывая его ноги, когда прочла мать чудные и грозные слова: "Да разве
найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила
русскую силу!" - Володя не выдержал, вскочил и закричал:

- Конечно, не найдутся! Верно, мама? И мать согласилась:

- Выходит, что так.

Начинал Володя уже рыться и в отцовских книгах. Никифор Семенович перевелся
работать в Черноморский торговый флот. Он служил в Керченском порту и
учился в вечернем комвузе. Однажды, роясь в книгах отца, которые тот держал
на этажерке, Володя среди толстых, тяжелых книг нашел потрепанную, всю
исчерканную карандашом книжечку без обложки. На первой пожелтевшей странице
ее Володя прочел слова, которые заставили его сразу взять книжку и усесться
тут же, возле этажерки, на полу. Судя по началу, книжка должна была быть
захватывающей.

- "Призрак бредит по Европе, - прочел Володя, - призрак коммунизма".

Володя перешел на диван, пристроился поуютнее, поджав ноги. Начал снова:
"Призрак бродит по Европе..." Интересно! Но дальше дело не пошло. Две
следующие фразы Володя кое-как осилил, хотя в там сразу же попались
совершенно непонятные слова - Меттерних, Гизо, радикалы... Но дальше уже
Володя совсем ничего не понял. Вздыхая, он перелистал книжечку, взглянул в
конец:

"Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения..."

Володе понравилось. Это пришлось ему во душе, он сам был таков - по крайней
мере, хотел считать себя таким.

"... Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической
Революцией, - прочел Володя, шепча про себя слова, точный смысл которых он
не понял до конца, но почуял их железное звучание: словно тараном били в
крепостные ворота! - Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей.
Приобретут же они весь мир".

И под этим крупно было написано:

"ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!"

Услышав шаги отца, Володя вскочил и тотчас же положил книжечку на место.
Отец не позволял трогать без него книжки.

Отец умылся под рукомойником, вытерся, подошел к Володиному столу, бросил
полотенце на ходу точно на стенной крючок.

- Ну как?.. На завтра все приготовил, задачки все порешал? Не будет
конфуза, как в прошлый раз? Смотри у меня!.. А у тебя, Валенька, как уроки
на завтра?

Валя, аккуратно переписывавшая домашнее задание, оторвалась на минутку от
тетради:

- Я скоро... Знаешь, сколько задавать нам стали - просто ужас!

- Ну, мы тебе мешать не будем, занимайся, а мы с Володей вон там устроимся,
в уголке.

Отец прошел в дальний угол, подвинул настольную лампу, сел в плетеное
кресло, взял из рук Володи тетрадку.

- Так... значит, какое тут условие? Ага... Задачка на пропорции. Так. Как
же ты ее решал?.. Стоп, стоп! Что это ты тут накрутил? Погоди! Это
называется левой пяткой правое ухо чесать!

- А по ответу сходится.

- Мало ли что по ответу! Вот не имей такой привычки - под ответ подгонять.
Это и в жизни не годится. Надо решение найти, нужно я нему правильным путем
добираться, а не тыкаться в разные стороны, где выйдет, да не подлаживаться
под готовенькое. Не годится твое решение. Садись сюда, давай снова решать.

Володя подсел к отцу, расправил тетрадку, пригладил ладонью страничку,
обмакнул перо в чернила.

- Что это у тебя руки-то чуть не по локоть в чернилах? - спросил отец,
переворачивая ладонь Володи, оттягивая рукав и осматривая Володину руку со
всех сторон. - На тебе, и левая вся! Ты что это, татуироваться снова
вздумал, что ли?

- Это, папа, я сам сделал автоматическое перо, самописку. Вот видишь, тут
обматывается вот такой проволочкой, потом макается. Оно вот сюда натекает,
можно писать, только брызжется немножко.

- Мм-м... да! Что брызжется - это хорошо видно. Вот жаль, что писать как
будто не пишет. Давай-ка мы, брат, возьмем нормального типа ручку,
поднатужимся да и решим эту задачку. Взяли? Ну, давай!

Отец и сын склонились над тетрадкой, почеркали, побормотали минут пять и,
довольные, откинулись оба разом.

- Ну вот, это другой разговор! А то плутал - семь верст и все лесом. А
ну-ка, давай сюда твою самописку, теперь разглядим... Это ты, в общем,
довольно хитро придумал. Здорово! Только ты бы вот сюда, чудак, наконечник
с ручки взял, а по дереву желобок проточил, тогда она и писать будет и
брызгать не станет. Эх ты, самопис! Измазюкался...

Отец задумался, поглядел в окно.

- Вот гляжу на твои руки в чернилах... даже и выругать тебя пришлось!
Выругал-то поделом. Пора уже с письменными принадлежностями обращаться как
надо. Но знаешь, Вовка, что мне вот сейчас припомнилось... Когда я первый
раз в жизни на своей руке чернила увидел, так загордился даже. Ведь это же
великое дело, пойми, - грамота! До той поры у меня в чем руки были? В
дегте, в мазуте. Я у помещика в экономии батрачил, вот тут недалеко, за
Камыш-Буруном. В семнадцатом году только первые буквы узнал, а через
полгода писать стал учиться. Так можешь себе представить, когда первую
букву чернилами вывел да сам обмазался весь, не хуже тебя сейчас, - и
язык-то у меня был в чернилах, и волосы, везде чернила, - так руки отмывать
жалко было. Хожу да напоказ всем кляксы на пальцах выставляю: вот, дескать,
поглядите, грамотный, писать умею... Да, у нас тогда в жизни решать надо
было все самим, готовых ответов не было, до всего сами доходили.

Отец помолчал немного, видно вспоминая прошлое, покачал головой, закурил
трубочку, тщательно приминая большим пальцем табак.

- Ну, может быть, спросить тебя и устное по заданному?

- Можешь спросить, только я правда все хорошо выучил.

Отец знал, что если Володя говорит так уверенно, то его можно не проверять.

- Слушай, Вова... - он застенчиво улыбнулся и скрыл лицо за клубами
табачного дыма, потом осторожненько подул, разгоняя его, - тогда, может
быть, ты мне немножко поможешь? А то мне завтра, понимаешь, на семинаре
доклад делать в комвузе. Подготовился я как будто солидно, всю ночь сегодня
сидел. Но все-таки года уточнить следует. Я бы Валентину попросил, да она
вон еще сама не управилась. Не стоит ее отрывать.

Отец встал, подошел к этажерке, снял оттуда толстую книгу.

- Это кто у меня тут кувырком все поставил?

- Это я книжки смотрел.

- А ведь было, по-моему, сказано: не лазить.

- Папа, я там книжку у тебя одну увидел. Начинается очень интересно. Там
про призрак, как он бродит по всей земле, а все цари, короли и полицейские
против него и пугаются... Но дальше там очень трудное. А в конце, я
посмотрел, опять все понятно. И написано, как в газете: "Пролетарии всех
стран, соединяйтесь!"

- Вовка! Не хватайся ты раньше времени за то, что еще понять никак не
можешь. Всему свое время. Это, брат, такая книжка, что она всем книгам
книга! От этой книги все пошло и началось. Манифест Коммунистической партии
это! Ну, как бы тебе это сказать... Манифесты и у царей были - скажем,
когда война или когда там крестьян царь обманул, обещал освободить их, а
земли не дал. А этот манифест истинную правду всем народам на свете открыл.
Девяносто лет этой книжке, а она не остыла. По нынешний день огнем пышет.
Ленин по ней свое великое дело начал. От нее все мы, коммунисты, и пошли...
- И пионеры от нее пошли?

- И пионеры и комсомольцы - все! Ну, это ты все еще сам учить будешь. Этого
всего ты сейчас еще понять не в силах.

- А нам уже про это объяснили! - крикнула из своего угла Валентина.

- Ну, так ты у меня уж почти комсомолка.

- Папа, я тоже понять в силах, - отозвался Володя, - ведь меня в том месяце
уже в пионеры примут.

- Это еще неизвестно, - не унималась Валентина.

- Тебе, может быть, неизвестно, - отрезал Володя, - тебе многое неизвестно!
Зато мне ясно.

- Что за характеры у вас! Хватит вам цапаться! - рассердился Никифор
Семенович. - Что это такое, в самом деле! Ты, Валентина, не сегодня-завтра
в комсомол вступишь. Этот - без пяти минут пионер. Делить вам нечего, а вы
все скандалите... Ну, Вова, давай подзаймемся. Ты, следовательно, бери мои
записи: вот с этого места, где отчеркнуто, будешь следить за годами, а я,
значит, тебе расскажу. Разберешься? Так-то я все усвоил, знаю твердо, вот
только года бы мне не спутать. Ты за годами следи.

- А у вас года строго спрашивают? - поинтересовался Володя.

- Да уж как положено...

И Володе показалось, что отец сделался как-то моложе и будто оба они были
школьными товарищами.

- Ну, довольно нам болтать, давай делом заниматься. Следи... Стало быть,
так... - Никифор Семенович откашлялся и проверил для чего-то пуговицы на
кителе. - В 1903 году было решено...

- Тут у тебя в тетрадке написано: "Летом 1903 года", - строго поправил
Володя.

- Да, летом 1903 года большевики решили оборудовать в Тифлисе подпольную
типографию, на окраине города, в Авлабаре...

И Никифор Семенович стал подробно излагать увлекательную историю
авлабарской типографии, которую хитроумно и смело устроили глубоко под
землей кавказские большевики. Володя следил по конспекту, то и дело
отрываясь от него и восхищенно поглядывая на отца. Иногда же он вдруг
останавливал отца:

- Тут написано: "было поручено".

- Это одно и то же. Ты, брат, придираешься. Я ведь тебе слово в слово по
записи не обязан отвечать. Ты следи, чтобы года верные я называл. А так, я
вижу, с тобой до утра каши не сваришь.

- Ну хорошо, хорошо... Рассказывай дальше.

- Так, значит...

И отец продолжал рассказывать, как бесстрашно работали революционеры в
подземной типографии.

Иногда, не удержавшись, Володя ударял кулаком по столу и кричал:

- Ура!.. Молодцы!

- Володька, тише ты, мешаешь сосредоточиться, - замечала из своего угла
Валентина.

- Тише ты, в самом деле, Володька!

- Папа, я не могу, я ж переживаю!

- Уж переживай как-нибудь про себя. Ну, следи дальше... В феврале того же
года... Я и говорю: того же, значит, 1904 года...

Наконец Володя бросился обнимать отца:

- Папа, ты здорово все это знаешь! Я бы сроду так не мог запомнить. Ты все
в точности рассказываешь... Конечно, - добавил он после минутного раздумья,
- если бы нас такому интересному учили, я бы тоже всегда кругом только одни
"отлично" получал.

- Ну, студенты, скоро учиться кончите? Будет вам друг дружке экзамены
устраивать, - сказала, входя в комнату, мать. - Валенька, ты освободилась?
Ужинать давайте, а то бычки простынут. Такие сегодня жирные - смотреть и то
слюнки текут!

Они сели ужинать, и, взволнованный всем услышанным, Володя, вытаскивая изо
рта обеими руками колючие рыбьи кости, все порывался рассказать матери о
подземной типографии.

- Да говори ты помедленней, - останавливала его мать. - После ужина
доскажешь. Ты бы лучше уроки свои готовил.

Володя очень волновался на другой день - как пройдет у отца доклад. Было
уже поздно, а Никифор Семенович все не возвращался, и мальчик совсем
извелся от беспокойства. Он ни за что не соглашался лечь до прихода отца,
хотя спать ему хотелось нестерпимо; и в конце концов Володя заснул за своим
столом, где разбирал маленький электромоторчик, который ладил уже вторую
неделю. Он тотчас же проснулся, когда услышал в коридоре внизу твердые,
моряцкие шаги отца. Отец легко, как по корабельному трапу, взлетел вверх по
лестнице. Володя кинулся к нему навстречу:

- Ну как, папа?..

- На "отлично", - сказал отец.

- Да вели ты ему лечь! - вмешалась мать. - Уже два часа его никак в кровать
не загоню. Все тебя ждал. Вот получит завтра из-за тебя с недосыпу "плохо",
будет тогда дело!

Но Володя долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами в темной
комнате и представлял себе, что глубоко в каменоломнях устроена типография
и он сам печатает газету, которая называется "Юный красный подземный
революционер". А наверху рыскают, содрогаясь, господствующие классы -
короли и полицейские, - хотят убить его, во у них ничего не выходит. Он
исчезает, как призрак, и бродит по Европе, разбрасывая напечатанную газету
с грозными словами...

С этой ночи Володя стал подумывать: не сделаться ли ему в будущем
печатником?.. Он упросил отца подарить ему к Новому году печатный
игрушечный набор "Типограф". Набор состоял из деревянных компостеров, в
которые вставлялись резиновые буковки. Имелась еще подушечка, пропитанная
фиолетовой краской. Можно было набрать в компостер целую строку, затем
прижать составленные в нем буквы к подушечке, как штемпель на почте, в
оттиснуть на бумаге все, что хочешь. Были еще тут всякие штампы с
изображением бабочек, зайцев, слонов, самолетов. Бабочки и слоны явно ни к
чему не могли пригодиться; а самолет и прежде всего имевшаяся в наборе
пятиконечная звездочка сейчас же пошли в дело. И вскоре на всех тетрадях,
промокашках Володи появились фиолетовые, очень бледные или, напротив,
жирные и слегка размазанные титры:

владимир дубинин з пролетарии всех стран соединяйтесь

(больших букв в наборе не оказалось). А по бокам - самолет и звезда.

У Володи был придуман замечательный план - устроить подземную типографию на
дне того шурфа, где были обнаружены надписи на каменной стене. Он поделился
этим планом с Ваней, но Ваня сказал со своей обычной трезвой деловитостью:
"А чего это под землей печатать? Это можно и тут". Володя сперва обиделся,
сказал, что Ваня не понимает игры. Но Ваня стоял на своем. "А призрак
бродит по Европе?" - не сдавался Володя. Но и этот довод не склонил Ваню.
Тогда Володя объявил, что он один спустится в каменоломни. "Иди попробуй, -
сказал Ваня. - Только имей в виду, что там уже всђ загородили, потому что
ребята туда повадились. Теперь и не пролезешь".

Так это дело и провалилось.

Глава V. "ВЕРНОЕ СЛОВО, ТОЧНОЕ ВРЕМЯ"

Теперь отец стал плавать капитаном на грузовой шхуне "Ударник". Шхуна
совершала малое каботажное плавание, то есть ходила в порты Крыма в
Приазовья. После больших океанских кораблей, которых Володя насмотрелся на
Севере, "Ударник" казался ему до обиды маленьким, оскорбительно тихоходным
судном. Единственной достопримечательностью шхуны была маленькая рыжая
собачонка Бобик - лохматая, хвост бубликом, над левым глазом черное пятно,
словно один глаз от удивления вылез на лоб. Бобик всей собачьей душой
привязался к капитану. Он лежал у его каюты на шхуне, неотлучно следовал за
капитаном по берегу, ждал его у конторы порта, сопровождал домой и жил во
дворе, пока Никифор Семенович не уходил опять в рейс. Все соседи уже знали:
если Бобика нет во дворе, значит, и хозяина нет дома; а появился Бобик -
следовательно, и хозяин дома. Встретится Бобик в порту, будьте уверены -
"Ударник" прибыл...

Придя из школы, наскоро поев, Володя собрал остатки еды, чтобы отнести во
двор Бобику.

- Не трудись, - предупредила его Валентина. - Бобик с папой в рейс пошел.

Володя насторожился. У него давно был задуман один план, выполнить который
было бы лучше в отсутствие отца. Дело в том, что в электромоторчике,
который он наконец смастерил, не хватало одной шестеренки, точно такой,
какая была в отцовских часах - хронометре, который тикал всегда на тумбочке
возле кровати Никифора Семеновича. Володя давно уже подбирался к этому
хронометру, открывал его, рассматривал сложный механизм. Там он и
заприметил шестереночку, которая великолепно бы пригодилась в его
электромоторе. Через нее можно было бы пропустить ось, и тогда электромотор
заработал бы. А без этого пускать моторчик было нельзя. Володя прикрыл
дверь в большой комнате, где находились его рабочий стол, этажерка отца и
столик Валентины. Комнату эту называли в семье Дубининых залой. Валентина
ушла в Дом пионеров, мать была на кухне. Можно было приступить к делу.

Володя бережно снял с тумбочки хронометр, положил на стол мягкое полотенце
и, наклонив над ним, стеклом вниз, часы, ножичком слегка поддел заднюю
крышку. Чпок! - крышечка отскочила. За ней оказалась вторая, открыть ее
было немного труднее, но Володя справился, и тончайшие к