даже внимания не обратил бы на них, но
партизаны уже выучили свою каменную азбуку и сразу разбирались, в какую
сторону надо идти, где свернуть, чтобы обойти стенку, перегораживающую
тоннель. В некоторых местах приходилось отклоняться в сторону на добрую
сотню метров, чтобы потом снова вернуться к галерее, ведущей к лазу.

Наконец впереди забрезжил желтоватый свет. Послышался голос караульного:

- Стой! Кто идет?

- "Винтовка". Что отзыв?

- "Воронеж", - донеслось из тоннеля.

За караулом был еще один пост охранения, где снова Шустов уже совсем тихо
сказал: "Винтовка", - а ему почти на ухо прошептали в темноте: "Воронеж".
Тут уж начинались широкие галереи верхнего горизонта, близкие к земле.
Откуда-то сочился слабенький сизый свет. Шустов стал говорить шепотом. И от
того, что говорил он теперь еле слышно, а держался очень сторожко, и от
неверного света, слегка размывавшего темноту, и от сознания того, что уже
совсем близко земля, по которой ходят фашисты, у Володи стало как-то очень
зябко на душе. Он впервые почувствовал, что дело предстоит опасное и
неизвестно еще, чем оно кончится.

- Ну, где тут ваш лаз? В какую сторону подаваться? - шепотом спросил
Шустов.

Ваня Гриценко взял его руку с лампочкой, приподнял ее над своей головой,
отведя чуточку в сторону, вгляделся и шепнул:

- Вовка, узнаешь место? По-моему, нам вон туда теперь надо. Помнишь, тут
как раз будет тот шурф, где наши папани расписку оставили, он только весь
завалился...

Теперь впереди пошли Ваня и Володя. Шустов велел надеть на лампочку кожаный
чехол, чтобы прикрыть ее свет. Шли гуськом, держась за плечи того, кто был
впереди. Мягкий ракушечник скрадывал звук шагов. Двигались почти бесшумно.
Но вот Ваня остановился и попросил у Шустова разрешения на миг приподнять
"затемнение" на лампочке. Шустов разрешил, и на секунду перед глазами
разведчиков предстало нагромождение огромных глыб камня. Здесь, должно
быть, недавно произошел обвал. Дальше можно было пробираться лишь ползком.
Володя и Ваня, заметив лазейку между камнями, как ящерицы, юркнули туда
один за другим.

Страшно было карабкаться в узком пространстве, распластавшись в тесных
расщелинах камня, готового, казалось, вот-вот расплющить разведчиков. Еще
хуже пришлось Шустову. Он, кряхтя, пробивался за ребятами, стараясь не
упустить при этом из левой руки Володину ногу и чувствуя, что за правую его
ногу цепляется Толя Ковалев, замыкавший эту ползучую колонну. Впереди,
сверху, теперь уже яснее пробивался свет; стали слышны отдаленные раскаты
пушечного грома. Проползли еще минут пять, и вот над головой засквозила
небольшая щель, полуприкрытая обвалившимся камнем. Потянуло свежим
воздухом. Ветер с поверхности дул через щель, как бы разгоняя темноту
подземелья. Шустов потянул Володю за ногу, и тот, поняв сигнал,
остановился.

- Теперь давайте-ка, хлопцы, я сам погляжу, что там и к чему, - тихонько
объявил Шустов и, наказав мальчикам никуда пока не уходить, оставаться на
месте, бесшумно подполз к заложенному камнем отверстию.

- Дядя Шустов, - шепнул ему вдогонку Володя, - так то же и есть этот самый
наш лаз... Верно, Ваня, узнаешь?

- Ясно, он, - тихо отозвался Ваня Гриценко. - Дайте хоть глянуть через
него, раз уж наверх не берете.

- Тихо ты там! - прошипел Шустов и осторожно выглянул в отверстие входа.

Перед ним в сером тумане осеннего дня расстилалась невзрачная панорама
Старого Карантина. Шустов сейчас же определил, откуда открывается такой
вид, и сообразил, что щель, к которой они подползли, находится на крутом
скате горы. Осторожно отвалив камень, прикрывавший отверстие, Шустов
выглянул наружу. Ему хотелось узнать, заметят ли его немцы. Если
откуда-нибудь сбоку или с вершины горы начнут по нему стрелять, значит,
ребят отсюда выпускать нельзя.

Где-то совсем поблизости били орудия. Земля гудела, тревожно отзываясь на
тяжелые залпы.

Володя не мог больше вытерпеть ожидания. Он бесшумно подполз к знакомому
отверстию лаза и разглядел за плечом Шустова сперва склон горы, а потом,
дальше, - главный вход в каменоломни. Там маячили фигуры людей в
темно-зеленых шинелях. "Неужели фашисты?" - подумал Володя, жадно
высматривая все, что можно было разглядеть через небольшое жерло каменной
лазейки. У него сразу пересохло во рту. Володе еще не верилось, что он
своими глазами и так недалеко от себя видит врага. Он хотел что-то сказать
Шустову, но заметил, что старый разведчик, сощурившись от напряжения,
вглядывается в другую сторону. Володя тоже стал смотреть в этом
направлении.

Он увидел, что возле одинокого домика, стоявшего немного поодаль от
поселка, движутся фигуры в таких же зеленых шинелях. Сворачивая с шоссе, к
домику то и дело подъезжали пятнистые неуклюжие автомашины с брезентовыми
горбами над кузовом. От дома к новому столбу, которого здесь раньше не
было, тянулись провода. По мокрому, отсвечивающему холодным серым блеском
шоссе в сторону Керчи мчались грузовики, на которых сидели солдаты в
зеленых шинелях.

- Примечаешь? - шепнул Шустов. - Только носа наверх не кажи - лежи тут, не
высовывайся. Ну, доложи, что ты приметил?

- Вон к тому домику все машины подъезжают, и народ там толчется.

- То не народ, а фашисты, - строго поправил Шустов. - Ты слова подбирай
аккуратнее. Ну, докладывай еще.

- И провода там протянуты, а их раньше не было.

- За это молодец! Глаз у тебя хваткий. Ну, и что с того, раз ты это
заметил?

- Ну, значит, верно, у них там контора, что ли, учреждение какое-нибудь...

- Вот то-то... Штаб у них там, возможное дело. Вот это и возьмем на
заметку. А внизу-то, гляди, дела какие...

Внизу, под холмом, на околицу поселка выходили с узелками люди, выгнанные
врагами с насиженных мест. Солдаты в зеленых шинелях подгоняли их, что-то
крича. Видно было, как они тыкали прикладами в спины людей, везших тележки
со скарбом, ворошили штыками узлы, что-то вышвыривали из них на землю.

Со стороны Камыш-Буруна к небу поднимались клубы багрово-черного дыма.
Длинные языки пламени вились над тем местом, где был Камыш-Бурунский завод,
которым так гордились все в округе. А по шоссе все катили по направлению к
Керчи грузовики и шли, отражаясь в лужах, грязно-зеленые солдаты. Со
стороны Керчи доносилась непрерывная стрельба. В небе набухали облака
разрывов. Где-то близко, совсем над головой, сотрясая землю, била
артиллерия. При каждом залпе в подземный ход осыпались мелкие камешки. И
страшно было из-под земли, через узкую скважину меж камней, наблюдать за
этим оглушенным и как бы насильно отчужденным миром, который вчера еще был
вместилищем такой понятной, знакомой и, казалось, единственно возможной
жизни.

Вдруг Шустов толкнул Володю локтем.

Володя увидел, как из домика с проводами вышел немец в высокой фуражке -
должно быть, офицер. Он подошел к стоявшим возле домика солдатам, сказал им
что-то и зашагал по направлению к взорванному главному входу каменоломен.

Из домика вытащили два пулемета и поставили их так, чтоб дула были
направлены к бывшему шахтному двору, теперь уже разрушенному.

Вдруг что-то шумно и быстро пронеслось, как сперва показалось разведчикам,
у них над самой головой. Шустов и Володя разом отпрянули от лазейки, а
потом осторожно припали к ней снова.

Они увидели поспешно спускавшегося с горы немецкого солдата. Прыгая с камня
на камень, он подскочил к офицеру, откозырял, доложил, должно быть, о
чем-то, указывая пальцем в сторону главного входа каменоломен, и потом
пошел вслед за офицером к домику.

- Да, у них, видать, тут штаб какой-нибудь либо командный пункт, - решил
Шустов.

Опять послышался совсем рядом какой-то странный, срывающийся шорох.
Казалось, будто кто-то неверными и медленными шагами ступает немного ниже и
левее отверстия лаза.

- Гляди-ка - Лыска! - зашептал подлезший к лазу Толя Ковалев. - Ей-богу же,
Лыска.

Три головы, стукаясь одна о другую, втиснулись в отверстие лаза.
Действительно, по склону холма, недалеко от разведчиков, ковыляла тощая
гнедая лошадь.

Едва глянув на нее, Володя узнал:

- Это Орлик наш!

- Какой еще Орлик... Лыска это, - упорствовал Толя.

- Для тебя, возможно, и Лыска, а нам с Ваней... - начал было Володя, но
смолк: не рассказывать же, в самом деле, сейчас историю с конями!

Между тем Лыска-Орлик, припадая на переднюю ногу, конвульсивно подкидывая
худой круп, брел вниз, вздрагивая при каждом близком залпе артиллерии,
спотыкаясь в понуро оглядываясь по сторонам. Худоребрый, покалеченный, с
соломой и сучьями в свалявшемся хвосте, ковылял по холму мирный шахтерский
конь, непонятно как попавший в это пространство, полное грома и суровой
нелепицы войны.

- Дядя Шустов, честное слово же, нам сейчас лучше всего выйти, - решительно
предложил Володя. - Как только тот немец - вон там, что у входа главного, -
повернется и пойдет в ту сторону, мы сейчас с Толей вывалимся отсюда и
пойдем прямо к Лыске, будто хотим его домой отвести. Он меня узнает,
пойдет... А пока будем его вести, так по дороге все разглядим и вызнаем,
что вы нам наказывали. Идет?

Шустов молчал. Ему было известно, что немцы хватают каждого, кто появится в
районе каменоломен. Правда, до сих пор арестовывали только мужчин. Но кто
знает - может быть, и ребята покажутся им подозрительными.

Немецкий солдат, ходивший близ главного входа в каменоломни с ружьем,
вскинутым на руку, в эту минуту повернулся спиной к лазу и зашагал в
обратную сторону. Шустов покусал ус и, с тяжелым сердцем взглянув еще раз
на ребят, сделал им знак рукой.

- Пошли, Толя! - бросил Володя и легко выкатился наружу.

Толя не отставал от него. Оба мальчика исчезли за краем отверстия. Шустов
осторожно выглянул - разведчиков уже не было видно: они, должно быть,
притаились в выемке, которая темнела пониже лаза. Через минуту оба
мальчика, ползком подобравшись к Лыске, присели на корточки возле него.
Шустов видел, как они озабоченно разглядывают покалеченную ногу лошади.
Издали казалось, что только раненая лошадь интересует этих двух
мальчуганов. Если бы Шустов мог подползти к ним ближе, он бы услышал такой
разговор:

- Знаешь, Толик, что я тебе сейчас скажу?

- Что, Володя?

- Ты посиди тут возле Орлика, будто ногу его разглядываешь, а я тем
временем живенько туда сбегаю, к домику. Ближе-то я лучше разгляжу, что у
них там такое.

- Тебя ж погонят.

- Я с подходом. Будто помочь прошу. Скажу: лошадь мучается... А сам все
высмотрю пока что... А ты тем часом попробуй-ка Орлика наверх погнать. Надо
вызнать, что у них там, наверху...

- А ты скоро обернешься?

- Я вмиг... Ну, что глядишь? Сказано раз - исполняй! Слышал, кажется, что
меня командиром группы назначили, значит, делай, что тебе говорят! -
сердито добавил Володя и решительно зашагал в сторону домика.

Он шел и нещадно тер глаза рукавами пальтишка, но глаза, как на грех, уже
привыкли к свету и сейчас ни за что не слезились. Тогда, громко хныча и
продолжая кулаками и рукавом водить по глазам, Володя приблизился к
солдату, стоявшему на карауле возле домика. Тот насторожился, взял
наизготовку свой автомат, крикнул:

- Эй-эй! Цурюк! - и помахал рукой, как бы сгоняя Володю прочь с тропинки,
по которой он спускался.

Но Володя очень естественно хныкал, тем более что ему в эти минуты
действительно было очень страшно. Он чувствовал себя без заботливого дядьки
Шустова и товарищей ужасно беспомощным и одиноким. И в конце концов немец
заинтересовался. Он крикнул что-то непонятное. Володя, не зная, с чего
начать, чуть не сказал: "Дядя"... Но тут же решил, что уж больно противно
даже ради дела назвать фашиста таким хорошим словом. И он заканючил:

- Жалко Лыску... Ой, как жалко! Наш! Мой! Мейн пферд.

Солдат, конечно, ничего не понял. Он с брезгливым недоумением смотрел на
плакавшего русского мальчика. Володя показал сперва на автомат, потом на
свою ногу и опять заговорил что-то, показывая теперь уже в сторону Орлика.
Солдат посмотрел вдаль, на лошадь, потом уставился на Володю, усмехнулся
большим, губастым ртом, в котором тускло блеснули два ряда стальных зубов,
и вдруг, сняв с себя автомат, наставил его на Володину ногу. Володя неплохо
разыграл испуг и снова сделал вид, будто горько плачет, бормоча: "Ой, жалко
Лыску, мучается". И он опять ткнул пальцем в сторону Орлика, которого в это
время Толя тянул за челку, стараясь заставить лошадь идти вверх.

Пока Володя объяснялся с караульным, из домика с проводами вышли
унтер-офицер и солдат. Унтер тотчас же окликнул караульного, быстро подошел
к Володе и, замахнувшись на него прикладом автомата, крикнул: "Вэг!" - и
показал рукой, чтоб Володя убирался прочь. Мальчик медленно отошел и
направился к Толе. Он уже успел высмотреть все, что ему было нужно. Пока он
вертелся возле караульного, входная дверь дома несколько раз открывалась и
снова захлопывалась. Цепкий взгляд маленького разведчика успел приметить
находившихся внутри домика офицеров, солдат. Через окно можно было
рассмотреть телефониста, склонившегося над полевым аппаратом. Кроме того, с
места, где стоял караульный, Володя разглядел, где расположены пулеметы и
охрана штаба.

Возвращаясь к Толе, который уже подтянул Лыску к вершине холма, Володя
нарочно выбрал лощинку, в которой его не мог заметить автоматчик, ходивший
у главного входа каменоломен. Отсюда хорошо были видны минометные гнезда
немцев и батарея полевых орудий на дальнем холме. Из хоботов содрогавшихся
пушек бесшумно выпыхивало пламя: сперва - из одного, спустя миг - из
второго, потом - из следующего. И через секунду запоздалые тяжелые,
глушащие удары, как кувалдой, били по ушам мальчиков. Тугой воздух
отворачивал полы пальтишек, Фашисты вели огонь по Керчи.

- Запомнил, Толик? Гляди не спутай чего-нибудь. А я все, что в домике,
разглядел. Определенно штаб. Можно нам теперь домой, а то Шустов там
беспокоится. Ты тяни Орлика вниз. Если фашисты спросят, чего мы здесь
болтаемся, будем валить на Лыску: скажем, что хотим спасти нашу лошадь.

Мальчики, не спуская глаз с немцев, копошившихся у главного входа, ласково
поглаживали измученную лошадь. Она дрожала, шаталась, на перебитой ноге
проступила опять и запеклась кровь. Ребята совали Лыске свои сухари, но
бедный коняга оставался равнодушным и отворачивал длинную унылую голову с
белой пролысиной. Из больших мутных глаз лошади медленно выползали тягучие
слезы. У обоих разведчиков заныло сердце, когда Орлик, с трудом подняв
голову, взглянул на них и легонько, ласково заржал, приподняв верхнюю
шершавую губу. Володя и Толя были так растроганы, что забыли уже о всякой
опасности. Они были охвачены теперь только одним желанием - увести лошадь
куда-нибудь подальше от опасности.

Оба обмерли, когда услышали совсем рядом шаги и скрип гвоздей о камни. Над
головами разведчиков, невольно вобравшимися в воротники пальтишек, раздался
грубый окрик. К ним подошел солдат-артиллерист, заметивший ребят,
возившихся около лошади. Толя, в первый раз увидевший так близко, вплотную
перед собой, живого немца, совсем растерялся. Но Володя, чувствуя себя уже
опытным по части необходимых сношений с неприятелем, стал показывать на
перебитую ногу Лыски и просить немца, чтобы тот как-нибудь помог бедному
животному.

Солдат тупо слушал, очевидно ни слова не понимая, потом вдруг быстро
нагнулся, схватил с земли увесистую каменюгу и с размаху, бросил в лошадь.
Камень тяжело ударил Лыску по крупу. Лошадь тут же рухнула, перевалилась
через голову и покатилась вниз по крутому спуску холма. Володя, стоявший
около лошади в тот момент, когда солдат запустил в нее камнем, отскочил в
сторону, поскользнулся на осыпи и тоже съехал вниз, а Толик Ковалев, всегда
тихий и невозмутимый, внезапно пришел в такую ярость, что сам уже не мог с
ней справиться.

- Ты что, гад, коня мучаешь? - с тихим ожесточением глядя на гитлеровца,
пробормотал он и, нагнувшись, стал шарить по земле в поисках камня.

Зверский удар тяжелого немецкого ботинка пришелся ему в бок. Толя не успел
встать с корточек и кубарем покатился по склону горы, увлекая за собой
мелкие камешки, скрипя зубами, плача от боли, обиды и бессилия. Немец, даже
не взглянув на мальчика, стал спускаться по другому скату холма.

Володя подполз к товарищу:

- Эх, ты... Здорово он тебя, Толик? Вот собака!

Толя беззвучно плакал, глотая слезы и отворачиваясь. Он лежал ничком и
обеими руками растирал ушибленный бок.

- Еще хорошо, скажи, что он сам невооруженный был. Верно, из орудийной
прислуги... А то бы он тебя... - сказал Володя. - Не очень он тебя
повредил? Дай-ка я пощупаю. Подними рубашку... Эх ты, синячище... У, гад!
Пускай скажет спасибо, что нам еще оружия не дали. Ничего, Толик, я его
запомню, я его рожу где хочешь, хоть впотьмах, узнаю!

В нескольких шагах от них бился со сломанным хребтом, затихая в
предсмертной агонии, Лыска.

- Загубили коня! - сокрушался Володя. - Им дай волю - они всђ загубят.
Только воли-то им и не будет. Верно, Толик? Ну, пошли. Шустов ждет. Эх,
прощай, Орлик.

Солдат, ударивший Толю, тем временем поднялся из котлована и, не
оглядываясь на мальчиков, прошел к своей батарее.

- Идти можешь, Толик? Ну, пошли тогда.

Но, сказав "пошли", Володя не пошел, а упал на колючую и холодную траву и
пополз. Толя последовал за ним. Предосторожность эта не была излишней:
фашисты, находившиеся у батареи, и те, что возились у главного входа, не
должны были видеть, куда скрылись только что бродившие на склоне холма
мальчишки.

... А Шустову уже казалось, что с момента ухода мальчиков прошел не один
час. Он места не находил себе от беспокойства. Оба они с Ваней Гриценко не
отрывались от щели. Шустов нащупывал нож за голенищем, то и дело поглаживал
гранату, припрятанную за пазухой. Он готов был в любую минуту выскочить из
подземной норы и броситься на выручку ребятам. Сперва он видел Володю,
когда тот приближался к домику с проводами. Его тревожила затея маленького
разведчика. Он уже корил себя, что недостаточно толково объяснил мальчикам,
как нужно держать себя в разведке.

Что делал Володя возле домика, Шустов разглядеть не мог. Мальчик пошел за
угол дома, ко входу. Когда он исчез за поворотом, бедного Ивана Гавриловича
начало трясти от волнения: "Ох, зацапают малого, пропал парень!" На миг
Володя показался из-за скрывавшей его стены, и Шустову почудилось, что
мальчик плачет, трет кулаками глаза.

Когда Володя вышел из-за угла домика и направился наверх, Иван Гаврилович
немного успокоился. Но вот оба маленьких разведчика поднялись в гору, и он
снова потерял их из виду. Эти сорок минут, проведенные мальчиками на
поверхности каменоломен, показались Шустову бесконечными. Он с трудом
сдерживал себя, чтобы не выскочить наружу, не броситься к мальчикам.
Услыхав пониже входа в лаз тихий шорох, опытный разведчик насторожился и
одним глазком выглянул из щели. Перед ним лежали в сухой холодной траве
Володя Дубинин и Толя Ковалев.

- Уф... будьте вы неладны! - шумно, с облегчением вздохнул Шустов. -
Погодите, сыночки, родные мои, постойте... Пока не скажу, не лезьте. - Он
быстро осмотрелся, поглядел в сторону главного входа, выждал момент, когда
немецкий часовой, повернувшись, начал вышагивать в противоположную сторону,
и тихо дал команду: - Гуси-лебеди, домой! Ко мне!

Кажется, и секунды не потребовалось для того, чтобы оба разведчика нырнули
в отверстие лаза и оказались в объятиях дядьки Шустова. А он прижимал их к
себе, бормоча:

- Ух, спасибо, хлопчики, спасибо, что долго не мучили! Совсем мы с Ваней
тут было извелись за вас... Ну, главное - всђ в порядке. Ну, спасибо,
родные! Давайте закусите быстренько, да в обратный путь. По завалам
пробираться - это вам не снаружи попрыгивать.

Мальчикам не терпелось поскорей рассказать Шустову и Ване обо всем, что они
увидели, рассмотрели, вызнали и что у них вышло при встрече с фашистами.
Однако Иван Гаврилович, продолжавший вести наблюдение из каменной щели,
велел им тихонько сидеть у него за спиной и даже цыкнул на расшумевшихся
ребят:

-