А ну, тихо у меня! После обо всем доложите. Сказано было: отдыхать -
значит, отдыхайте покуда.

А какое тут - отдыхать! Мальчики не чувствовали уже никакой усталости. То
состояние внимательной и тревожной настороженности, которое сковывало их
движения на поверхности, теперь разом исчезло здесь, под землей. Ощущение
опасности, от которой оба так ловко избавились, возбуждало и наполняло
сердце веселой, жаркой гордостью. У Толи даже бок как будто перестал
болеть. Они оба наперебой шепотом рассказывали Ване о своих приключениях, а
тот слушал их с восторгом и завистью. Один только Шустов не отрывался от
щели, которую он наполовину уже задвинул камнем, водворив его на прежнее
место. Бывалый разведчик, он опасался, что исчезновение ребят с поверхности
может быть замечено врагом, и тогда фашисты поднимут тревогу, начнут
поиски.

Но наверху все было тихо, только били поблизости орудия немецкой батареи,
славшие снаряды в Керчь.

Сменился часовой у главного входа шахты, уходили и возвращались солдаты
пулеметных расчетов. К дому, где расположился, должно быть, штаб, два раза
приезжал мотоциклист. По шоссе, ведущему в Керчь, продолжали двигаться
автомашины с солдатами. Поднимался, розовея в ранних сгущавшихся сумерках,
дым над горевшим Камыш-Буруном. На окраине Старого Карантина немцы
продолжали выгонять жителей из домов, вышвыривали узлы, растаскивали
пожитки шахтеров, живших в поселке. Оттуда слышались резкие голоса
гитлеровцев, вскрики и плач женщин.

- Вот фашистские катюги! Сволота - одно слово! - в сердцах говорил Шустов.

Потом он взглянул на часы, вспомнив, что командир приказал разведчикам
вернуться с донесением к семнадцати ноль-ноль, отполз от отверстия, еще раз
всей грудью вдохнул свежий наземный воздух, подтащил камень, старательно
заложил им отверстие в зажег лампочку, прикрыв ее чехлом.

- Ну, двинули, дорогие мои, до дому, - шепнул он мальчикам.

Они молча пустились в обратный путь: через завалы, через путаницу подземных
ходов, по непроходимым, казалось бы, темным каменным галереям...

В штабе они застали дежурившего там Жученкова, начальника вооружения
подземной крепости. Все другие командиры находились на передовых постах.
Там, в галерее верхнего яруса, у всех входов и на пересечениях основных
ходов, партизаны закладывали фугасы.

- Ну, посидим здесь, хлопчики, - сказал Шустов своим юным разведчикам. -
Раз такое дело, что начальство сейчас занято, а вам, я гляжу, не терпится
доложить, что видели, валяйте, дорогие, давайте докладывайте мне.

Мальчики подробно рассказали Шустову обо всем, что им удалось приметить на
поверхности. Но о чем бы они ни начинали докладывать, разговор обязательно
переходил на Лыску-Орлика. Только и слышалось: "У них там шесть орудий на
батарее... а в это время я стал тащить Лыску... а немец как взял камень да
как пустит в Лыску, то есть в Орлика... а Орлик как упадет, так и
покатился".

Шустов даже огорчился:

- Слушайте, гуси-лебеди мои, я вас про немцев спрашиваю, а не про ту
коняку, царство ей небесное.

Все же Шустову удалось получить у ребят все нужные сведения. Старый
разведчик похвалил мальчиков, сказал, что из них толк выйдет, что для
первого раза с делом они справились. Он заметил, что время уже позднее и
пора идти на камбуз, том более что аппетит от свежего воздуха определенно
прибыл.

В столовой ребят встретили радостным шумом. Теперь все уже знали, что
мальчики выходили наверх для разведки, Со всех сторон посыпалось:

- Го! Герои наши прибыли... Ну как, благополучно?

- Ну, рассказывайте, что там, наверху? Как наш Старый Карантин, не пожгли
его немцы?

- А Керчь наша еще держится?

- Погодка-то какая наверху? Солнце видели?

И так как Толя предпочитал набивать рот вкусными пончиками дяди Манто,
вследствие чего ответы его были большей частью нечленораздельны, то за все
отдувался Володя. Он отвечал, что наверху сыро и холодно, что море скрыто
туманом, а солнце в дыму, который расползся на полнеба, потому что горит
Камыш-Бурун. Рассказывал он, как фашисты выгоняли жителей с окраин Старого
Карантина. Что касается самих гитлеровцев, то так, по внешности, они мало
чем отличаются от других людей, только смотрят на все со злостью, сами все
дергаются, озираются, ко всему прислушиваются и голову в воротники прячут,
будто так и ждут, что им сейчас по шее дадут.

Тетя Киля пыталась дать отпор партизанам, наседавшим на разведчиков:

- Да будет вам, в самом деле, дайте ребятам отдохнуть! Ну что вы к ним
пристали?.. Садитесь, мальчики, сюда, кушайте себе спокойненько. Спешить
вам теперь некуда. Отоспитесь - тогда и станете рассказывать... Шутка ли,
ребята у фашистов в зубах побывали, а вы на них навалились... Ешь, Володя,
кушай, дорогой...

Акилина Яковлевна принесла Шустову и мальчикам обед, всячески старалась
угостить их получше и все спрашивала, чего бы еще им хотелось покушать. Она
так рьяно оберегала покой разведчиков, что даже самые любопытные понемножку
отстали от них. Только партизанские ребята Жора Емелин и Вова Лазарев,
подобравшись к столу, за которым обедали разведчики, опершись на него
локтями, завороженно смотрели на Володю и Толю и двигали ртами, словно
помогали разводчикам жевать, а иногда, когда отходила в сторону тетя Киля,
тихонько спрашивали:

- А вы того фашиста убили, который каменюгой лошадь зашиб?

- А чем его нам убивать было? - объяснял Володя. - Сухарями, что ли? Когда
разведчики наверх выходят, им оружия не полагается. Ничего, пусть только
тот фашист к нам сюда сунется - мы ему Орлика припомним!

После обеда разведчиков вызвали в штаб. Узнать о данных разведки пришли все
командиры. Дело в том, что штаб еще вчера разработал план ночной операции.
Решили устроить вылазку наверх, внезапно напасть на немецкий штаб,
разгромить его и отвлечь тем самым на себя силы, которые фашисты собирались
подбросить к Керчи. Но чтобы лучше узнать обстановку в Старом Карантине,
надо было сперва выслушать донесение разведчиков.

Зябрев приветливо встретил Шустова и Володю, поздравил их с благополучным
возвращением, а потом спросил:

- А где же еще один разведчик?

- Тетя Киля повела его в санчасть, - ответил Володя, вставая с табуретки.

- Что это, животик у разведчика заболел, что ли? Перекормила, верно, его
тетя Киля.

- И совсем не так, - пустился торопливо объяснять Володя. - Толик от
фашиста пострадал. Там гад один в Орлика... ну, то есть в лошадь, в Лыску
шахтерского... камнем запустил, а Толик заступился и хотел того фашиста
тоже камнем... А фашист как даст ему ногой с размаху...

- Эге, - сказал Зябрев, - это у вас, выходит, была разведка с боем!
Здорово! Орлы!

Комиссар скрыл улыбку, появившуюся было у него на лице, и обратился к
Володе:

- С камнем против Гитлера воевать глупо, ты бы это как командир группы
объяснил своему Толе. Такой нелепой выходкой можно всю разведку
провалить...

- Есть объяснить, что нелепо, товарищ комиссар! - отчеканил Володя. -
Только мы первые того фашиста и не трогали, он сам... в коня...

- Александр Федорович, - вмешался Шустов, - вы лучше с ним не связывайтесь,
а то он опять два часа про того мерина будет рассказывать. Я уж с ним тут
бился, бился... Позвольте, я вам сам доложу.

- Правильно, товарищ Шустов, - сказал Зябрев. - Ты давай докладывай об
итогах разведки... А ты, Володя, слушай и вникай. Учись, как о разведке
надо докладывать. А потом, когда Иван Гаврилович доложит, может быть, и ты
что-нибудь прибавишь.

И Шустов коротко, деловито доложил обо всем, что успели узнать он и
мальчики во время разведки. Володя с удивлением слушал, как старый
разведчик сообщал таг кие подробности, увиденные им, мимо которых,
совершенно не замечая их, прошли ребята.

- В домике этом, несомненно, штаб, - говорил Шустов. - Всего вернее, надо
думать, командный пункт батальона, усиленного артиллерией. Батарея
расположена в четырехстах метрах от главного входа. Батальон - номер
четвертый. Это я на номерных знаках мотоциклистов заметил. Телефонная связь
идет через поселок. Оборвать будет легким делом...

Когда Шустов кончил докладывать о разведке, Зябрев и комиссар еще раз
подробно расспросили Володю обо всем, что он успел рассмотреть в домике с
проводами, велели нарисовать на бумажке расположение пулеметных гнезд и где
стоит часовой.

После этого Володе заявили, что он свободен.

Когда он вышел из штаба, его нагнал Корнилов.

- Пойдем в санчасть, наведаемся, как твой спутник себя чувствует, - сказал
политрук. - Молодцы вы, ребята, - задание выполнили. Ну, а завтра я примусь
выполнять свое обещание: будем с вами заниматься в тире. Сделаю из вас
снайперов на славу, если только у вас терпения хватит.

В санчасти слышались какие-то крики и возбужденные голоса. Оказалось, что
две фельдшерицы и Нина Ковалева никак не могли удержать на койке
пострадавшего во время разведки Толю Ковалева. Ему надо было положить
свинцовую примочку на кровоподтек, а он молча отбивался, дрыгая ногами, и
не давался. Увидев вошедшего политрука, он сел на койке и пробормотал
жалобно:

- Товарищ политрук, скажите им, чтоб они меня не лечили. У меня уж прошло
все... только с виду осталось. Им делать нечего, вот они на меня и
навалились для упражнения.

Но Корнилов, взглянув на огромный фиолетовый, местами зеленый, словно
растушеванный химическим карандашом, кровоподтек на боку у Толи Ковалева,
строго приказал ему лежать смирно и подчиняться всем требованиям военной
медицины. Услышав, что лечить его будут по правилам не простой, а военной
медицины, Толя сдался.

- Ну, а мне надо в штаб обратно, - объявил Корнилов, - у нас совещание.
Завтра... - Он на мгновение задумался и потом продолжал быстро: - Завтра,
если, конечно, все будет благополучно, утром встретимся в тире. Отдыхайте
нынче, ребята.

... День 12 ноября 1941 года подходил к концу.

Наверху, на поверхности земли, где сегодня впервые побывали юные
разведчики-партизаны, было почти так же темно, как внизу, в глубине
каменоломен. С моря задувал холодный нордовый ветер. Зябко ежились немецкие
солдаты, поставленные в караул у входа в подземелье.

А глубоко внизу, в медицинском пункте подземной крепости, где все уже
пропиталось аптечными и больничными запахами, а стены были завешаны белыми
простынями, у койки, куда насильно уложили Толю Ковалева, дежурила сестра
его, Нина Ковалева. Ей было очень скучно. Братишка уснул. Она вынула из-под
подушки свой школьный дневник, куда недавно еще записывала задания на дом,
а теперь заносила все события подземной жизни, подсела поближе к фонарю,
стоявшему на белой тумбочке, и стала писать химическим карандашом на
разграфленных страницах, где было напечатано сверху: "Предметы", "Что
задано", "Оценка (отметка) успеваемости", а внизу "Подпись учителя".

Она писала, старательно выводя буквы, прикусив кончик языка, порой сникала
над тетрадкой пригорюнившись. Иногда тяжелая слеза вдруг падала на
страницу. Тогда девушка, спохватившись, осторожно снимала ее промокашкой.

Потом она положила карандаш, задумалась надолго и, привалившись к холодной
каменной стене, незаметно задремала.

Братишка ее проснулся вскоре и увидел возле своего изголовья на табурете
дневник сестры. Мальчишкам уже давно хотелось вызнать, о чем пишет каждый
вечер Нина Ковалева. Толик присел на койке и, заглянув через плечо сестры,
прочел:

"Сегодня в Старый Карантин выходили наши разведчики: Володя Дубинин и
Толик. От них узнала о том, что наш Камыш-Бурун горит. Как обидно! Разве
плохо жилось нам в этом городе, в таких прекрасных новых домах, созданных
во время пятилетки! Горит завод. Неужели и школа наша, носящая имя Максима
Горького, тоже будет разрушена? Как все мы любили это чудесное здание! Все
приезжие, кто его видел, говорили, что такой школой гордилась бы и Москва.
Но настроение у наших партизан сейчас боевое. Так хочется отомстить Гитлеру
за кровь наших братьев и отцов! Наверху немцы, а мы будто живем в другом
государстве - под землей. Наши готовятся отомстить врагу, нанести удар...
Немец зашиб во время разведки ногой Толика. Он в медпункте. Сижу у его
койки, скучаю".

Толя, как и другие мальчики, был уверен, что Нина пишет в свой дневник
разные глупости. Он был сейчас удивлен, что сестра его каждый день
записывает в тетрадь такие серьезные и важные слова. К тому же Толя был
польщен, что в записях сестры нашлось место и его истории с немцем. Он еще
раз осторожно взглянул на открытые страницы дневника. Ай да Нинка! Кто бы
мог подумать - какая стала сознательная!

В это время из-за занавески, отделявшей медпункт от проходного штрека,
донесся тихий шепот:

- Толик, не спишь?

- Нет, - также шепотом, отвечал Толя.

Из-за занавески высунулась голова Володи Дубинина.

- Все у тебя действует?

- Все.

- Ходить можешь?

- Сколько хочешь.

- Ну тогда иди сюда, только тихо.

Толя тихонько слез с койки, на цыпочках обошел сестру и выскочил за
занавеску.

- Слушай, - сказал ему Володя и ударил товарища кулаком по плечу. - Слушай,
что я вызнал. Сегодня наши ночную вылазку сделают, будут у немцев штаб
взрывать, который мы разведали. Я уже целый час везде бегаю - командира или
комиссара найти хотел. Их не разыскал, к начальнику штаба подкатился, чтобы
нас тоже на вылазку взяли.

- Ну, а он что?

- Ну, он сперва рассуждать начал, говорит: оружие разведчика - это глаза и
уши, вам ночью наверху делать нечего. А потом как будто согласился, только
велел с командиром договориться окончательно. Вот я и зашел за тобой. Идем
командира уговаривать. Ваня Гриценко там уж возле штаба... Сторожит...

Ребята поспешили к штабу. Навстречу им то и дело попадались партизаны и
бойцы с фонарями. Они молча, не оглядываясь, проходили мимо и,
разминувшись, шагали дальше, пропадая за поворотами штреков, и только
качающийся свет фонарей еще некоторое время шарил по каменным стенам, а
потом растворялся в темноте. Несмотря на поздний час, в каменоломнях
сегодня не замирала жизнь. Гудели телефонные сигналы. Вдалеке стучали
чем-то металлическим. Слышался негромкий говор. Голоса звучали сурово и
сдержанно; да и в самой походке людей появилась какая-то особая
подобранность.

Чувствовалось, что в подземной крепости готовится серьезное дело.

Командир, которого ребята изловили у входа в штаб, сперва и слышать не
хотел о том, чтобы брать мальчиков на вылазку, но мальчишки так напирали на
него, так слезно умоляли, что он в конце концов как будто сдался.

- Ладно, орлы! - Он лукаво поглядел своими зоркими глазами в лица ребят,
осветив их фонарем. - Если вы не очень утомились, возьмем вас. Только нам
выступать еще не скоро. Вы отправляйтесь сейчас к себе, ложитесь все
вместе, чтобы вас потом искать не надо было, и хорошенько выспитесь. Вам
сегодня за день досталось - я вижу, вы носами клюете. Что глаза таращите?
Осовели? Мне нужны орлята, а не совята. Операция у нас предстоит крайне
утомительная. Ложитесь спокойно. Я за вами пришлю, когда выступать будем. Я
считаю, что мы с вами договорились. Верно? Ну, давайте ваши руки.

Командир протянул руку. И руки ребят, как голуби, доверчиво опустились на
его широкую раскрытую большую ладонь. Прихватив в нее сразу все три сунутые
ему руки, командир крепко сжал их и долго не отпускал. Потом он опять
посветил фонарем в лица ребят и сказал:

- Только вот что, орлы: я через полчаса проверить пришлю, легли ли вы. И
если у вас хоть какая свечечка там гореть будет, - конечно: никуда ни
одного не возьму. Смотрите у меня!

Он отпустил их руки, и ребята, прыгая от восторга, хлопая друг друга по
спине, бросились к своему штреку. У поворота Володя оглянулся. Командир,
высокий, в расстегнутой на широкой груди стеганке, под которой была видна
тельняшка, стоял у входа в штаб и, подняв над головой фонарь, заслонив
другой рукой глаза от света, смотрел вслед мальчикам.

Володя как командир группы приказал своим разведчикам лечь к стенке на
каменной лежанке, а сам пристроился с краю. Он решил на всякий случай быть
начеку: загасил фонарь и лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому
шороху. В каменоломнях все стихло. Лишь где-то в далекой галерее
по-прежнему раздавался металлический стук, иногда слышались шаги и голоса в
штабе. Только сейчас Володя почувствовал, как он устал за день. Легкий,
приятный звон плыл по всему телу и отдавался в ушах. В глазах стали роиться
бронзовые жучки. Быстро завертелись оранжевые, искрящиеся колеса, как в
фейерверке, а подушка под головой провалилась куда-то. И вдруг все тело
стало легким, отделилось от сенника и начало плавно парить над бездной,
полной бегающих светлячков. И Володя стал опускаться в этот покой, теплые
волны которого заливали его с головой. Они ласково мазнули по глазам,
ресницы прилипли к ресницам, и стало необыкновенно хорошо.

"Ну и хитрый этот наш командир!" - громко проговорил Володя.

Но ему только показалось, что он произнес эти слова. На самом деле губы его
даже не двинулись.

Он спал.

Глава IX. КАМЕНЬ НА СЕРДЦЕ

Время не шло. Его вообще как будто не было.

Володя вскочил оттого, что ему показалось, словно он проспал что-то очень
важное - такое, что никогда уже не повторится. Сев на своей лежанке, он
прислушался. Рядом ровно дышали Ваня и Толик. Гулко, будто отдаваясь где-то
в темноте, стучало собственное, непонятно чем всполошенное сердце.
Тревожный ропот доносился из соседних галерей подземной крепости. Что-то
случилось...

Володя не знал, сколько времени прошло с той минуты, когда он нечаянно
заснул. Трудно было определить время под землей, где всегда было одинаково
темно, где люди отвоевали себе у камня узкие пространства, доверху налитые
постоянной тьмой, а у этого мрака, у черного пустынного безмолвия
отстаивали небольшие оазисы света, возникавшие там, где зажигались фонари
или лампочки-шахтерки.

Там, наверху, так легко было определить время, движение которого здесь как
будто совсем отсутствовало. Дома ночью били часы на кухне. С рассветом
можно было посмотреть на отцовский хронометр, тот самый, что однажды
испортил и сам починил Володя. Сестра Валя, всегда боявшаяся проспать,
заводила будильник, который имел отвратительное обыкновение назойливо
трезвонить тогда, когда больше всего хотелось спать и не было ни малейшего
желания вылезать из-под одеяла. По утрам, точно в положенный час, слышался
густой бас гудка на заводе имени Войкова, по ту сторону бухты. Он как бы
давал тон, и сейчас же в разных концах города хором подхватывали его голос
заводские гудки других предприятий. Если было тепло и спали при открытых
окнах, а ветер дул с моря, то слышно было, как бьют на кораблях склянки. В
полдень раскатывался пушечный выстрел из Старой крепости. Летом в семь
часов вечера начинала играть музыка в сквере. Словом, наверху у каждого
часа было свое особое, приметное звучание, свое освещение, свои тени: утром
длинные, днем короткие, к вечеру снова вытягивавшиеся. Здесь же, под
землей, всегда было черно и тихо.

"Неужели проспал, а командир обманул, не разбудил? Вот смеяться над нами
будут! Провели, как маленьких!"

От этой мысли Володе стало сразу так жарко, что зачесалось все тело. Он
поерзал плечами, спустил ноги с лежанки и услышал голоса в темноте.
Доносились лишь отдельные слова, но Володя узнал низкий, глуховатый голос
комиссара. Иван Захарович говорил кому-то:

- Товарищи, вы расходились бы по своим местам! Толпиться здесь нечего. Это
делу не поможет.

Послышался взволнованный говор многих людей, слова сливались. Слышно было
только, что говорят несколько человек сразу, словно перебивая друг друга,
но при этом стараются говорить очень тихо.

Опять донесся голос комиссара:

- Хорошие мои, я ж понимаю сам... Но состояние у него безнадежное... Что?
Нет, вряд ли в чувство придет... Это только с таким могучим организмом
можно было на ногах удержаться. Ведь весь череп разбит...

- Когда несли мы его сверху, мне уже все стало ясно... - сказал кто-то, и
Володя узнал голос Корнилова. - Как ни тяжело, надо глядеть пра