учай. Два "хорошо", по всем остальным - "отлично".
Вот только еще с русским языком у нас по-прежнему не совсем так, как
хотелось бы: устный "хорошо", а письменный все-таки "посредственно". Ты, я
слышала, в Москву едешь? Так вот, чтобы ты не отставал, я тебе, как и всем
ребятам, даю задание на каникулы: ты мне пришлешь письмо, в котором
подробно опишешь все, что видел в Москве. Вообще, пусть каждый напишет мне
домашнюю работу "Как я провел каникулы". Хорошо?

- Хорошо, - согласился Володя.

* * *

Уже подходили к концу зимние каникулы, когда в дом у школы, где жила Юлия
Львовна, постучался почтальон. Он вынул из сумки большой пакет, вручил его
Юлии Львовне и велел расписаться в книге. На тяжелом, объемистом пакете
было написано внизу: "Москва, гостиница Ново-Московская, В. Н. Дубинин".

- Светлана! - позвала Юлия Львовна. - Смотри, Дубинин-то твой молодец
какой! Выполнил задание. Вон какое письмище прислал! - Она принялась
вскрывать конверт.

Внутри него оказались два больших куска картона. Из них выскользнул на стол
тонкий - не то желатиновый, не то целлулоидный - диск. Юлия Львовна
испуганно поймала его и принялась рассматривать, недоумевая и вертя в
руках. По концентрическим бороздкам на круглом поле диска скользили,
лоснясь, матовые секторы бликов. В центре диска белела наклеенная круглая
бумажка - этикетка с дыркой посредине. На бумажном кружке было написано
карандашом: "Поставить на патефон со старой иглой".

- Вечно уж что-нибудь он сочинит необыкновенное, - проговорила Юлия
Львовна. - Ох, уж этот твой Дубинин!...

- Уж, во-первых, он больше твой, чем мой, - обиделась Светлана.

- Но ведь это ты, кажется, собиралась его перевоспитывать?

- Ну, знаешь, мама, - Светлана вся вспыхнула, - если уж девчонки меня
дразнят, это еще понятно, а тебе непростительно!

- Ну, будет, будет, дурашка! Шучу. Лучше сбегай к Василию Платоновичу, у
них патефон есть. Пусть одолжит по-соседски. Интересно, что это за музыку
Дубинин нам прислал.

Василий Платонович патефон охотно дал, но удивился, зачем вдруг ни с того
ни с сего, днем, суровой Юлии Львовне понадобилась музыка. Он даже
предложил выбрать и пластинки. Но, к еще большему удивлению, Светлана
сказала, что пластинки не нужны. Потом выяснилось, что не нужны и новые
иголки. Светлана просила, чтобы иголка была непременно уже игранная.

Но вот патефон открыт и заведен ручкой, как шарманка. Тонкую, гнущуюся
пластинку положили на круг. Светлана поставила тупую зеленоватую иголку,
очень похожую на еловую, у самого края диска, слегка толкнула круг, чтобы
разогнать вращение, и в комнате раздалось:

"Здравствуйте, дорогая Юлия Львовна! С Новым годом вас!.. Добрый день..."

Мать и дочь переглянулись почти со страхом. Они узнали сквозь шип и
похрипывание патефона голос, который сотни раз слышали и у себя, в этой
комнате, и в классе, и во дворе под окном. Да, сомнений не было: это голос
Володи Дубинина.

- Володька! - прошептала Светлана. - Честное слово, мама, Дубинин!..

Юлия Львовна замахала на дочку рукой, чтобы та не мешала слушать, и,
поправив волосы, склонилась ухом к патефону. А оттуда слышалось:

"Я шлю вам это письмо из Москвы. Вы велели написать мне, как я проведу
каникулы. Вы сказали, что это будет моя контрольная на дому. Я вам сказал,
что пришлю письмо. Вот я вам и посылаю письмо, как обещался, только
говорящее..."

- Ох, а язык, язык: "обещался"! - вздохнула Юлия Львовна, качая головой.

Из патефона неслось:

"Это мы сегодня пришли с папой в Парк культуры и отдыха имени Горького. Тут
везде очень красиво, есть каток. Просто все аллеи залиты льдом, и
получается кругом каток. А когда мы шли в кино, я увидел, что в одном месте
на вывеске написано, что можно всякому гражданину, кто, конечно, хочет,
зайти и наговорить пластинку на три рубля и на пять рублей. Это называется
"говорящее письмо". А я вспомнил, что обещал вам. Но писать мне было
неохота. Во-первых, некогда, а во-вторых, вы потом обязательно будете
ругать за ошибки. А в говорящем письме вы ошибок не заметите, а если и
заметите, то вам будет негде подчеркивать..."

- Ну, погоди у меня, негодный мальчишка! - Юлия Львовна погрозила пальцем
патефону.

Светлана, опершись локтями на стол, положив худенький подбородок на
сдвинутые кулачки, слушала, то замирая перед Володиной дерзостью, то
поражаясь его необыкновенной выдумке. Было удивительно и странно, что
где-то внутри патефона, в самом железном заглоте ящика, жил и звучал
знакомый Володькин голос, чуть-чуть искаженный, немного более низкий, чем в
жизни, но все же, несомненно, голос Володи Дубинина!

"... Мне тут очень хорошо и интересно. Когда я был маленьким в Москве, я
ничего не понимал, а теперь мне все очень нравится... Больше всего,
конечно, Кремль. Я там был... то есть около него, в первый же день, как
приехали, до самой ночи. Меня мама уже хотела искать через милицию. Думала,
что я потерялся. Но, конечно, я нашелся сам. Просто я ходил по Красной
площади, видел Мавзолей Ленина и смотрел там кругом все историческое. Я на
другой день еще ходил туда. Потом мы были в Колонном зале на елке. Это
самая главная елка в Советском Союзе, такой больше нет нигде во всем мире.
Она выше нашей школы. Мне сказали, что, когда ее украшают, подставляют
пожарную лестницу. Я получил там приз за викторину, которую спрашивал один
артист под видом Кота в сапогах. Вопросы были легкие, мы все это с вами
проходили. Приз был интересный - для маленьких: настольная игра-лото
"Угадай". Я ее там подарил одному мальчишке, который попросил. Юлия
Львовна! Мы были с папой, мамой и Валей в самом Художественном
академическом театре СССР и в самом Большом академическом театре всего
Союза. Видели сперва "Царь Федор Иоаннович", историческую драму. Очень
интересная. А потом балет "Лебединое озеро", совсем без слов. Мне
понравилось не очень, а Валентине понравилось. Еще мы были в Музее
Революции, видели орудие, которое участвовало в Октябре 1917 года. Я очень
много ездил в метро. Это такая красота, что мы можем ею гордиться, потому
что нигде за границей такого метро больше нет. Все мраморное! Юлия Львовна!
Мы были в Третьяковской галерее. Там все самые известные картины: "Иван
Грозный", "Три богатыря" и "Мишки в лесу". Хорошо, что папа меня взял сюда
с собой. Спасибо ему за это..."

Голос в патефоне замолк. Игла уже подбиралась к бумажному кругу в центре. С
полминуты из патефона раздавался лишь один сипящий шорох, но потом опять
зазвучал Володин голос:

"Еще что говорить... в письме, я не знаю... Уже все. Папа мне дал на
пластинку пять рублей. Сейчас уже кончается. Папа вам тоже кланяется. А вы,
пожалуйста, поклонитесь от меня вашей дочери Светлане. И еще передайте
привет Ефиму Леонтьевичу, Якову Яковлевичу, Марии Никифоровне и Василию
Платоновичу и всем нашим ребятам. Вот уже сейчас все. Я по вас соскучился.
Это говорит ваш ученик шестого класса Дубинин Володя. Теперь все..."

И патефон замолк.

- Ну, что скажешь? - спросила Юлия Львовна, рассматривая пластинку. - Ну
что ты будешь делать с таким! И тебя не забыл, кланяется...

Потом сбегали за соседями, за Василием Платоновичем и за Ефимом
Леонтьевичем. Пришла Мария Никифоровна, географичка, и даже сам директор
Яков Яковлевич явился. И пластинку Володи Дубинина с его "говорящим
письмом" из Москвы опять ставили с самого начала.

- Да, Юлия Львовна, перехитрил он вас, - смеялись все.

- Ну, это еще посмотрим!..

И она была права.

Когда после каникул на первом же своем уроке Юлия Львовна возвращала
домашние каникулярные работы, накануне сданные ей, она, к удивлению класса,
вынула из портфеля пластинку с "говорящим письмом" и вручила Володе.
Володя, ухмыляясь, взял диск и прочел на бумажном кружке, в середине его,
выведенное красными чернилами: "По содержанию - "отлично", по изложению -
бессвязно. "Посредственно". Переписать в тетрадь".

И сбоку стояла обычная, как в тетрадке, подпись Юлии Львовны.

Глава X. "С + С"

С Дальнего Востока, отбыв срок военной службы, вернулся домой, в Керчь,
двоюродный брат Никифора Семеновича, дядя Ким. Он служил несколько лет в
пограничных частях, сражался у Халхин-Гола в рядах ОКДВА - Особой
Краснознаменной Дальневосточной Армии. Высокий, худощавый, всегда гладко
выбритый, он сразу покорил Володю своей военной выправкой, собранностью
движений, ловкой, спористой хваткой солдатских рук, привыкших делать все
быстро и точно, бурым обжигом щек, не похожим на золотистый черноморский
загар, зеленой фуражкой пограничника, зоркостью внимательных, все
примечающих глаз. Дядя Ким в армии был разведчиком, и, засиживаясь после
ужина у Дубининых, он рассказывал о боевых делах на берегах Халхин-Гола, о
сражениях в районе Баин-Цагана, в которых он сам лично участвовал.

В эти минуты Володя забывал все на свете. Дядя Ким умел рассказывать так,
что перед слушателями вставали картины Дальнего Востока - сопки, по которым
с криком "банзай" бежали маленькие японские пехотинцы, и оголенные берега
реки, откуда японцы, застигнутые внезапным ударом наших танков,
по-лягушачьи плюхались в воду... Рассказывая, он двигал на столе посуду,
расставлял стаканы, обозначая расположение пулеметных гнезд, ставил посреди
стола поднос - и он становился сверкающей рекой, пристраивал на чашке
столовый нож, черенком вперед, - то была пушка. И все это двигалось, жило,
действовало. Точные руки дяди Кима ловко распоряжались условными батареями,
соединениями, производили всевозможные боевые операции, наносили при помощи
сахарницы и чайника танковые удары, сбрасывали противника в
полоскательницу, то есть в озеро.

Удивительно умел рассказывать дядя Ким!

Соскучившись по родному Черному морю, он уговорил Никифора Семеновича пойти
на рыбалку вместе с колхозной рыболовецкой бригадой. Взяли с собой они и
Володю. На моторке, с фонариком на носу, ушли далеко в море. Ночь была уже
теплая, прогретая весенними испарениями моря, которое щедро отдавало
накопленное днем тепло. Тянули вместе с забродчиками сети, отягощенные
добычей. В лунном свете поблескивала чешуя скумбрии, золотые и серебряные
рыбы трепетали в ячеях, и ночью это было похоже на полузатопленный, далеко
раскинувший по воде ветви, фантастически украшенный ельник, в сумрачной
сени которого поблескивают диковинные игрушки, чудища, рыбы, свисают
хрустальные сосульки. Потом отогревались на берегу у костров, разведенных
возле самой кромки воды, варили уху, жарили бычков, и дядя Ким рассказывал
рыбакам о жизни на Дальнем Востоке и славных делах пограничников.

Конечно, все, что слышал сегодня от дяди Кима, Володя завтра же рассказывал
ребятам в школе. Он уже провел для малышей беседу о Дальнем Востоке и
пограничниках. Однако этого ему было мало: он похвастался, что непременно
приведет на сбор отряда дядю Кима и тот сам расскажет все свои
замечательные историй. Записали пионерское поручение за Володей. Но дядя
Ким и слышать не хотел о том, что ему надо непременно выступить на
пионерском сборе.

- Да что ты, Вовка! - отнекивался он. - Не умею я с ребятами... Кто я
такой, чтобы им про такие дела рассказывать? У меня ни опыта, ни языка
подходящего нет. Нет, уволь.

Напрасно Володя убеждал дядю Кима, что он замечательный рассказчик, и язык
у него самый подходящий, и ребята будут слушать его так, что дышать будут
только в себя, - дядя не соглашался. Пришлось Володе сознаться в том, что
он наобещал своим пионерам выступление пограничника с Дальнего Востока и
теперь ему прохода не дадут, если дядя Ким откажется. На дядю и это не
подействовало.

- А ты у меня согласия спрашивал, когда обещал? - бранил он Володю. - Не
спрашивал? Ну вот и казнись теперь!

И только когда Валентина привела Жору Полищука и они вдвоем насели на дядю
Кима, пограничник согласился:

- Да, после такой артподготовки, под давлением превосходящих сил -
отступаю. Приду, шут с вами!

Все было проведено очень торжественно. Дядя Ким навинтил на гимнастерку
ордена. Жора Полищук встретил почетного гостя у подъезда, провел его в
класс, где парты были раздвинуты и составлены полукругом. Пионеры были в
галстуках. Все встали, едва дядя Ким появился в дверях.

Светлана Смирнова, старательно стуча каблучками об пол, подошла к дяде
Киму, отдала салют и произнесла слова рапорта:

- Пионеры шестого класса собрались для встречи с вами и заслушания
сообщения о событиях на Дальнем Востоке, в которых вы сами участвовали. На
сборе присутствуют двадцать девять пионеров, один отсутствует по болезни.
Рапортует председатель штаба отряда Смирнова Светлана. Рапорт сдан.

- Есть рапорт сдан! - сказал дядя Ким к немалому смущению Светланы, потому
что полагалось отвечать в таких случаях: "Рапорт принят".

- Здравствуйте, ребята, юные пионеры! - гаркнул зычным командирским голосом
дядя Ким.

- Здраст! - дружно ответил класс.

- Юные пионеры, - проговорил дядя Ким, силясь вспомнить, что в его время
говорилось на пионерских сборах, - к борьбе за дело Ленина будьте готовы!

- Всегда готовы! - слитно, в один голос, отвечали пионеры.

Одна лишь Светлана с явным неудовольствием взглянула на дядю Кима, который
опять все ей напутал. Так надо было говорить уже в конце, закрывая сбор.
Однако когда дядя Ким начал рассказывать о Баин-Цаганском сражении и, легко
вскинув в воздухе сильными руками стол, поставил его перед собой и сказал,
что это - возвышенный берег реки, а там, где парты, - наше расположение, и
каждая парта - это танк, и вот наше командование накапливает силы, а
отсюда, из-за стола, на берег наползают японцы (пальцы дяди Кима показались
из-за края стола), - Светлана, увлеченная волшебной наглядностью рассказа,
все простила гостю.

- Восемь суток, восемь жарких, знойных, сухих суток шло сражение, -
рассказывал дядя Ким. - Мы были посланы в разведку к берегу. Мы пробирались
ползком...

И руки дяди Кима, повернувшегося боком к партам, выразительные, сухие,
гибкие руки, прижатые ладонями к столу, поползли неслышно, словно два
разведчика, по-пластунски пробирающиеся по земле.

- ...Все мы тогда выяснили, рассмотрели, видим: вот с этого бока ударить
будет самое подходящее дело. Повернули назад, - руки дяди Кима осторожно
отмерили пальцами стол в обратном направлении, - доложили командованию, и
пошли наши танки в обход. Давайте заходите! - крикнул он вдруг,
выпрямляясь. - Фронтом в атаку, вперед!..

И полукруг парт двинулся с места: увлеченные рассказом пограничника,
пионеры, сидевшие на передних партах, упираясь в пол ногами, придерживая
руками снизу парты, стали толкать их вперед. "Заходи, заходи!" - командовал
дядя Ким, отбежав к партам, и, сложив два кулака наподобие бинокля,
осматривал оттуда район боевых действий. Потом он шагнул к столу. Руки его
стали изображать то, что он видел через бинокль. Судорожными скачками,
опираясь на вытянутые пальцы, руки изображали теперь мечущихся в панике
самураев. А стол был уже окружен сдвинутыми партами. Одна рука дяди Кима
свалилась со стола, вторая, зацепившись большим пальцем, повисла на минутку
на краю, показались два болтающихся, как ноги, пальца - и последний самурай
свалился с берега в воды Халхин-Гола.

- Сражение выиграно, берег очищен. Отбой! - объявил дядя Ким. И сел на
стул, утирая лоб.

Все хлопали что есть силы. Каждый почувствовал себя на мгновение участником
выигранного сражения. Посыпались вопросы.

Мальчики спрашивали о подробностях боя. Участвовали ли самолеты? Как
называется самый сильный танк?

Девочки просили показать на карте место сражения, реку Халхин-Гол.

Подняла руку Светлана. Володя, пренебрежительно слушавший вопросы девочек,
тут насторожился. Он побаивался, как бы Светлана, малосведущая в военных
делах, не задала пограничнику какого-нибудь наивного вопроса. Ему было бы
неприятно, если бы потом дядя Ким говорил: "А эта-то, с косичками
накрученными, тоже туда же, спрашивает..."

- У меня есть такой вопрос к вам, - звонким голосом спросила Светлана. -
Вот вы говорили о том, какие у нас герои пограничники, рассказали нам, как
разведчики действовали, сказали, что разведчик должен с одного взгляда все
увидеть, запомнить и понять. Значит, они должны быть очень культурными?

"К чему это она?" - подумал Володя.

- Ну, а как же, - отвечал дядя Ким. - Они должны быть люди знающие, иначе
не разберутся ни в чем. Знания должны быть. И наша армия - культурная
армия. Она много знает. И прежде всего хорошо знает, что она защищает.

- А скажите, товарищ, - продолжала Светлана, - как, по-вашему, может быть
хороший командир-разведчик, пограничник, если он пишет с ошибками?

- С ошибками? - переспросил дядя Ким.

- Ну да... Допустим, хороший и способный пио... то есть командир, а пишет
"живеш" без мягкого знака.

Тут все разом оглянулись туда, где только что сидел у открытого окна
Володя.

Но Володи там уже не было.

Он не слышал, как ответил дядя Ким на предательский вопрос Светланы. Он и
сам знал отлично, что в конце слова "живешь" надо писать мягкий знак. Вчера
на письменной он просто поторопился и нечаянно пропустил эту букву. Ерунда
какая! Как будто он сам не понимает таких простых вещей. Конечно, хороший
разведчик никогда не должен пропускать и такой мелочи. Так, должно быть, и
ответил дядя Ким. Но все же со стороны Светланы это было форменное
предательство. Вообще последнее время Светлана стала вести себя очень
странно. Когда они гуляли вдвоем по набережной или забирались на Митридат,
она, хотя и шла всегда с таким видом, словно ей случайно оказалось по
дороге, но слушала с интересом все, что говорил Володя, расспрашивала о
делах "юасов", отвечала внимательно и с участием. Но стоило только подойти
подругам или ребятам из их класса, как она сейчас же начинала дерзить,
говорить колкости, всячески старалась поставить Володю в смешное положение,
вышутить его. Вся она при этом становилась какой-то колючей, заострялись и
нос, и подбородок, и плечи, и локти: не подходи - уколешься.

А Володя-то, Володя так доверял ей! Он ей даже рассказал про надписи в
каменоломне и обещал как-нибудь устроить через дядю Гриценко, чтобы можно
было пойти посмотреть тот знаменитый шурф, закрытый теперь решеткой. Он
считал, что Светлана - единственная из девочек, которая могла бы понять
все, что пережил он с Ваней Гриценко, впервые увидев в подземелье отцовскую
отметинку на камне.

И даже соображениями о новой рекордной модели, которую достроил сейчас
Володя, поделился он со Светланой. И вот на тебе!.. Подвела при всем
честном пионерском народе. Хорошо еще, что рядом было открыто окно, а класс
помещался на первом этаже... Дядя Ким, вернее всего, даже не понял, к чему
был весь разговор...

Придя в "ЮАС" и просмотрев работы новичков, к которым он теперь был
приставлен уже инструктором, кое-кого похвалив, кое-что исправив, сделав
нужные замечания, Володя отправился к своему столу. Над ним парила
подтянутая к потолку, уже совершенно готовая, великолепная модель, о
которой он только вчера с таким увлечением рассказывал Светлане Смирновой.
На фюзеляже изящной, крупной узкокрылой модели, представлявшей собою чудо
"юасское", он еще вчера после прогулки со Светланой вывел красной лаковой
краской: "С+С". И в журнале "ЮАС" было записано, что инструктор В. Дубинин
закончил опытную модель индивидуального типа - "С+С". Это должно было
означать: "Сверхскоростная". Так объяснил всем Володя. Что это обозначало
на самом деле - мы сохраним в тайне.

В воскресенье на Митридате должны были состояться городские состязания
авиамоделистов. Модель "С + С" и предназначалась для этих состязаний, на
которых должна была присутствовать чуть ли не вся школа, все "юасы",
пионеры других школ и учителя. Уже много дней мечтал об атом соревновании
Володя. Он был уверен в своей новой модели. Несколько раз опробовал ее во
дворе. Вместе с верным Женей Бычковым ходил пускать модель на склонах
Митридата. Никогда еще не было у него такой удачной конструкции, и он
представлял себе, как его самолетик пронесется над зрителями, собравшимися
на