бутылки.

- Что там у тебя случилось? - рассердилась Юлия Львовна.

- Дубинин бомбит класс! - крикнули сзади.

- Юлия Львовна, - насупившись, проговорил Володя и стал незаметно
откатывать ногой бутылки к своей парте, - это нечаянно выпало... Это
стеклянная артиллерия... Будущие гранаты. Мы собираем по заданию горкома
комсомола.

- Ну хорошо, а зачем же ты их в класс натаскал?

- А куда же мне их деть, раз их сюда принесли? Это ребята из второго
класса, с которыми я в прошлом году занимался. Я им тоже задание дал, они
мне и таскают.

- Нет уж, давай, Дубинин, условимся так, что ты класс в бутылочный склад
превращать не будешь. Найди себе другое место. А после уроков зайди ко мне
на квартиру: я тебе там добавлю твоей артиллерии. У меня тоже найдется
немножко посуды.

Полную кошелку бутылок получил Володя у Юлии Львовны. Вообще сбор в этот
день был удачный: из кармана пальтишка торчали горлышки бутылок, раздобытых
второклассниками, гремели за пазухой, перезванивались в кошелке, стукаясь
одна о другую, бутылки всех видов и калибров. Довольный Володя, громыхая на
всю улицу, шел домой.

Он был на углу Пироговской, когда объявили воздушную тревогу.

Впервые Володя забеспокоился так сильно: очень уж хрупкое и легко бьющееся
добро тащил он. Обидно будет, если все разобьется. И Володя помчался домой.
Бутылочный перезвон сопровождал каждый его шаг. Влетев во двор, уже пустой
и словно вымерший, Володя свалил все бутылки в один мешок и потащил его к
убежищу. По дороге он столкнулся с Алевтиной Марковной, которая несла
огромный узел и тоже торопилась в укрытие. Она закричала:

- Володя, мама беспокоится, не хотела без тебя в убежище пойти! Хоть
покажись ей, пусть успокоится.

Но Володю сегодня не надо было уговаривать. Он волочил свой тяжелый,
громыхающий мешок, осторожно спустил его по кирпичным ступеням подвала и
оказался в подземном укрытии. Там тускло горела желтая электрическая
лампочка в проволочной сетке. В чахлом свете ее Володя разглядел людей,
сидевших у сырой стены, притихших ребят, горестно сгорбившихся старух.
Кислая духота подвала, ощущение подземелья, жуткое ощущение земной толщи,
которая нависла над головой и вот-вот рухнет, удручали Володю. Нет, скорее
на поверхность, на свет, на воздух! Володя бережно уложил в дальнем углу
свой драгоценный мешок с бутылками - теперь они были в сравнительной
безопасности, - а сам стал пробираться к выходу.

- Бегает тут взад-вперед! - заворчали на него.

- Без дела бы не бегал! - огрызнулся Володя.

- Знаем мы твои дела...

И сейчас же из сумрака подвала послышался голос матери:

- Вовочка, это ты там? Иди, сынок, сюда, родной, скорее! Одна я тут, и Вали
нет - в горкоме, видно, задержалась... Что же это будет такое?

- Я здесь, мама, я сейчас... - говорил Володя, пробираясь к матери.

- Ну умница, что спустился, спасибо тебе, золотко, - говорила мать, и
Володя почувствовал, что лучше не говорить о бутылках. - Сделай хоть мне
одолжение, посиди ты со мной, не вылазь наверх. Прошу тебя! - уговаривала
мать.

- Разве только если для тебя.

Тяжелые вздрагивания земли сообщали о падавших где-то фугасках. В укрытии
было тихо, все прислушивались. Только в уголке плакал ребенок.

- Я не могу, мама, я пойду, - не выдержал Володя.

- Да ты ж обещал посидеть.

- Ну, посидел, а теперь пойду. Я ж не сказал, что до отбоя тут буду.

Гулкий, все сотрясающий удар отдался во всех уголках подвала. С потолка
что-то посыпалось. Люди заговорили наперебой, но тихо, испуганно, многие
шарахнулись к выходу. Володя тоже вскочил было, но мать схватила его за
руку:

- Сиди, Володя... Сиди, прошу тебя! Володя с осторожной, но настойчивой
силой молча высвобождал свою руку.

- Скажите ему, люди добрые, чтобы не бегал! - обратилась к соседям мать. -
Может, вас послушает!

Какой-то гражданин в двух пальто, надетых одно на другое, сидевший на
большом чемодане, с огромным узлом на руках, заметил Володе:

- Действительно, сидел бы уж, как все дети сидят. Смотри, какой герой!

Володя отвернулся от него, бросив через плечо:

- Герой не герой, а на узлах сидеть не буду... Такой здоровый дядька
забился в щель, как таракан, а там, может быть, пожар тушить надо. Вам,
видно, своего города не жалко.

- А я, кстати, приезжий, - невозмутимо ответил гражданин на чемодане. -
Между прочим, какой у вас дерзкий мальчик! - добавил он, обращаясь к
Евдокии Тимофеевне.

Опять накатившимся издалека гудящим ударом грузно тряхнуло землю над
головой и под ногами. Мать выпустила руку Володи, и он, воспользовавшись
этим, бросился вон из подвала, крикнув уже с лестницы:

- Мама, я быстро, не волнуйся!

Едва он выбежал со двора на улицу, как до него донеслись слова, от которых
все в нем внутри тяжко осело. Прошли двое военных, переговариваясь на ходу:

- На Пироговской школу имени лейтенанта Шмидта разнесло. Прямое попадание.

- Да, нам звонили из районного штаба... Народу, говорят, много побило.

Володя бросился на Пироговскую. Сокращая путь, он карабкался по крутогору,
мчался проходными дворами, перерезая кварталы. Он поднялся на Пироговскую
и, задыхаясь, бежал против ветра, который нес навстречу гарь и какие-то
бумажки. Его обогнала пожарная автомашина с колоколом. Когда Володя
подбежал к зданию школы в, расталкивая толпу, подобрался ближе, он увидел,
как из окон класса, где еще несколько часов назад он сидел за партой,
вылетели рваные лоскутья пламени. Угол здания обвалился, обнажив часть
физического кабинета и учительской. Над кучей битого стекла, из которого
торчали медные части каких-то приборов, зацепившись за погнутый железный
прут, висело чучело ястреба. Тяга пожара шевелила его, и одноглазый ястреб,
казалось, медленно парил над руинами школы.

На развалинах работали дружинники из десятого класса и пожарные. Одни
разворачивали баграми груды кирпича, другие спешили куда-то с тяжело
провисавшими, накрытыми сверху носилками. Высокий топорник в жестком
брезентовом костюме и каске защитного цвета упрямо наступал на огонь, держа
пожарный ствол наперевес, и хлестал трещавшим водяным бичом пламя, словно
пытался укротить его зверство.

- Подержи, пожалуйста, Дубинин, - услышал Володя над своей головой.

Он оглянулся и увидел Юлию Львовну с двумя глобусами в руках. Она была
бледна - так бледна, что седые волосы сливались с цветом лица ее. Но еще
больше поразило и испугало Володю то, что Юлия Львовна, всегда такая
прямая, никогда не сутулившаяся, так высоко несшая в класс свою белую
голову, сейчас вся словно обвисла, сгорбилась, И она показалась Володе
совсем уже старой.

- Подержи, прошу тебя, - сказала Юлия Львовна и, не глядя, сунула в руки
Володе большой учебный глобус, треснувший электроскоп, помятое сегнерово
колесо и несколько книг, обтрепавшихся по краям, - видно, все, что она
успела спасти из огня.

Володя машинально прочел название верхней книги: "И. С. Тургенев, Записки
охотника".

- Неужели... неужели им долго будет позволено делать это?! - говорила
учительница и смотрела в огонь, пожиравший школу. - Неужели человечество
может все это долго терпеть? Когда же, когда же с ними покончат?!
Навсегда... со всеми!

И Володя понимал, кого подразумевает Юлия Львовна под словами "им", "с
ними"...

- Сырикова убило, Илюшу... из второго класса, - говорила учительница, все
так же не глядя на Володю, продолжая вперившимся в огонь взглядом следить
за гибелью своей школы.

Потрясенный, Володя едва не разронял все, что было у него в руках. "Мне
тоже сегодня "отлично"... по физкультуре... Мы приседания делали", -
вспомнилось ему.

- Мама, пойдем домой, - упрашивала пробившаяся к ним Светлана. - У нас тоже
все стекла побило, всю посуду...

- Ах, какая все ерунда: посуда, стекла... Вот что страшно, вот где ужас,
вот где преступление!.. Смотри: книги горят. Этого нельзя вытерпеть...

Она тряхнула головой, словно отгоняя одолевавший ее кошмар.

Рухнула крыша, и столб пламени, мечущий искры и увенчанный косматой шапкой
дыма, взревел над зданием школы. Поднятые гудящей силой тяги, летали
книжки. Роились брошюрки и школьные тетрадки. Как бабочки с огненными
крыльями, кружились раскрытые учебника. Иногда вдруг в клубах дыма
появлялись тяжело махавшие тлеющими страницами большие книги, то
возносившиеся, то вдруг низвергавшиеся в огонь.

Напрасно Володя и Светлана тянули за руки Юлию Львовну и уговаривали ее
пойти домой. Учительница стояла возле горящей школы, не чувствуя
подыхающего жара. Медленно распрямляясь, запрокинув голову, на которой
жаркий воздух пожара шевелил белые волосы, она смотрела на одно из самых
кощунственных, противных человеческому уму зрелищ - на книги, гибнущие в
огне.

Часто потом вспоминалась она Володе вот такая, залитая зловещими отсветами
пожара, обхватившая руками глобус, с глазами, полными горького гнева,
отражающими пламя - и как будто не то, что бесновалось перед ней, а другое,
палившее ее изнутри...

Школа сгорела.

Но на другой день в привычный час, к девяти утра, у пожарища собрались
почти все школьники. Ребятам не верилось, что нет у них больше школы и не
будет занятий. И даже самым отчаянным лентяям, для которых праздником был
каждый "пустой" или пропущенный урок, вдруг стало ясно, что первым, главным
делом, дававшим содержание и устойчивость каждому дню, была все-таки школа
и все, что с ней связано. Каникулы, праздники, воскресенья - все это было
хорошо именно лишь потому, что представляло собой желанный роздых, о
котором мечталось в трудные будничные дни.

А теперь вынужденная, навязанная врагом праздность казалась постылой,
обидной, крадущей у жизни что-то очень большое и драгоценное.

И, как ни строга была Юлия Львовна, как ни побаивались ребята Якова
Яковлевича, каким требовательным ни прослыл Василий Платонович, какой бы
придирой ни считалась Мария Никифоровна, вдруг все школьники поняли, что
эти люди давно уже стали родными, близкими, что без них в жизни и не
обойтись...

Володя вместе с другими ребятами стоял возле пожарища. Сквозь пустые окна
школы глядело низкое осеннее небо. Ветер гремел листом кровельной жести,
свисавшим с карниза. В лужах на мостовой мокли обрывки бумаги, рваные
страницы тетрадок. На разлинованных листочках виднелись размытые, крупно
написанные буквы. То были диктанты, классные работы по арифметике, задачки,
формулы...

Потом из школьного двора вышли директор Яков Яковлевич и Юлия Львовна.

- Дорогие друзья! - сказал Яков Яковлевич и поправил повязку на руке,
обожженной вчера на пожаре. - Дорогие мои друзья! Наша школьная семья
осталась без крова. Гитлер начал с того, что жег книги, и вот он продолжает
свое черное дело. Но человеческое знание, науку и все то, что советская
наша школа заложила в ваши сердца, закрепила в вашем мозгу, нельзя сжечь,
друзья, нельзя разбомбить! И мы будем учиться. С помещением сейчас очень
трудно, в городе все занято для военных нужд, по мы как-нибудь разместимся.
Будем, если надо, заниматься по домам на квартирах у преподавателей.
Классные руководители сообщат вам завтра о порядке занятий.

Несколько дней занимались на квартире у Юлии Львовны, иногда - просто во
дворе, если не шел дождь, а в плохую погоду - теснясь в коридоре, на кухне
и в комнатке учительницы. С каждым днем ребят приходило все меньше и
меньше. Керчь проводила эвакуацию. Налеты участились. Вскоре пришла
страшная весть: гитлеровские полчища вторглись в Крым, расползались по
полуострову. Сдерживая их жадный натиск, советские войска отходили на
Симферополь и Керчь.

Глава III. ОРЛИК И СОКОЛИК

После неудачи, постигшей Володю в военкомате, где его пристыдил военный
комиссар города, скомандовавший: "Шагом марш - в школу!" - пришлось было на
время оставить всякие мысли о том, чтобы попасть на фронт. Но потом прежняя
беспокойная, неотвязная и жгучая тяга стала вновь постепенно овладевать
Володей. Теперь же, когда школа была сожжена фашистскими бомбами, а
перенесенные в другие помещения занятия прекратились как-то сами собой, он
уже не мог найти себе оправдания для своего пребывания дома, где, как ему
казалось, он был вынужден бездействовать. Надо было что-то предпринимать.
Но пионерский вожатый Жора Полищук, с которым привык всегда советоваться в
важных делах Володя Дубинин, ушел в истребительный батальон. И Володя
лишился своего комсомольского наставника. Сестра Валентина с утра до ночи
работала в порту или на вокзале: комсомольцы помогали эвакуации города. Да
и не решался Володя делиться с Валентиной своими мыслями о фронте.
Оставалось одно: съездить в Старый Карантин и посоветоваться с Ваней
Гриценко. Испытанный друг, он бы понял Володю! Да и сам Ваня, должно быть,
тихонько помышлял уже о том, как бы "двинуть из дому поближе к делу"...

Приехав в Старый Карантин на попутном грузовике, который долго вилял по
шоссе, объезжая новые воронки от авиабомб, Володя не застал приятеля дома.
Ваня был человеком хозяйственным и не сидел без дела. Мать сказала, что он
поехал за кукурузой для тетки Марии Семеновны, родной сестры Володиного
отца. Володя немножко удивился тому, что Ваня Гриценко, не очень-то
долюбливавший прижимистую тетю Марусю, взялся возить ей кукурузу. Впрочем,
время было военное, и многое изменилось в Старом Карантине.

Пришлось идти к тетке Марусе, которая жила тут же, в поселке. Но, едва
Володя свернул в проулок, где жила Мария Семеновна, он услышал позади себя
стук колес и голос Вани.

- Эге-гей! Посторонись! Дорогу давай... Протараню...

Володя отскочил к обочине, но, обернувшись, понял, что попал впросак:
нечего было так поспешно отпрыгивать с дороги в сторону... Разболтанный
полуфурок с вихлявшимися во все стороны колесами еле-еле влекся облезлой
клячей. Ее ребристая спина с остро проступавшим хребтом напоминала
прохудившееся днище опрокинутой старой лодки. И напрасно Ваня, сидя
ухарски, боком, на краю повозки, чмокал губами, дергал за вожжи и даже
дрыгал свесившимися через край полуфурка ногами, оглашая окрестности лихим
ямщицким присвистом. Лошадь, в которой Володя сразу узнал хорошо знакомую
ему теткину старую клячу, так медленно переступала худыми, узловатыми
ногами, словно, прежде чем сделать шаг, долго соображала, какой именно
конечностью следует сейчас двинуть.

И все это - и мирно тарахтевший полуфурок, груженный початками кукурузы, и
сонный шаг лошади, и беспечный вид Вани, - все показалось Володе до обиды
будничным, нарочито тыловым, возмутительно далеким от тех дел и мест, куда
так рвалась его собственная душа.

Не дожидаясь приглашения товарища, Володя вскочил в повозку и сел рядом с
Ваней:

- Что, Иван? Кукурузу возить заставили? Дело!

- Здоров! - мрачно, словно не слыша насмешки в голосе друга, откликнулся
Ваня и покосился на приятеля. - Ты бы... слушай, Володька... слез лучше. А
то и так нагрузка коню...

- Вот так конь-огонь! И на месте не удержишь: того и гляди, "оверкиль"
вверх копытами, - сострил Володя и, спрыгнув с полуфурка, пошел рядом с
ним, держась рукой за передок, обитый железной полоской.

- Какая ни есть, а лошадь! - степенно проворчал Ваня и, отвернувшись,
добавил: - В боевой обстановке и такая пригодится.

Володя насмешливо присвистнул:

- Это где же, у тебя тут, в Старом Карантине, боевая обстановка? Початки с
кукурузника возить?

- Много ты понимаешь!.. У тебя одна привычка - смешки строить. А у меня,
возможно, свой план. Володя снизу внимательно посмотрел на друга:

- Это какой же план?

- А такой план, что я сидеть больше тут не собираюсь.

Володя мигом очутился снова в повозке рядом с Ваней, заглядывая ему в лицо:

- Ваня, ты пойми, слушай... И я ж за тем приехал. Не могу я больше тут
отсиживаться! Школу разбомбили, занятий нет. Пионеры наши многие уже
поуехали. А я все дома торчу. Уж и в военкомат ходил, и в горком комсомола,
и везде... Ну не берут - и всђ тут!

- Вот то и главное, что не берут. А у меня план есть один. Такой план,
Вовка, что уж непременно возьмут. Ты что думаешь? Я для чего это тете
Марусе кукурузу возить взялся? - Ваня огляделся по сторонам и наклонил
голову к Володе: - Чтобы конь меня признавал, чтобы он привык ко мне.
Соображаешь теперь? Я уж его и подкармливаю для поправки... У тебя, кстати,
Вова, не найдется книжки по уходу за конями... ну по животноводству, короче
сказать?

- Погоди, Иван... Ты можешь мне толком, как человек, сказать? Ничего я у
тебя не пойму.

И тогда Ваня, еще раз поглядев во все стороны, тихонько поведал Володе свои
план. Лошадь тетки Маруси он уже приручил к себе. Только надо ее хорошенько
подправить, а когда конь войдет в полную лошадиную силу, Ваня на нем
доскачет до Старого Крыма, где в лесах собираются, говорят, партизаны.
Пешего, возможно, они и не примут, но уж боец с конем - это такое
пополнение, что никто не откажется.

- У меня на тот случай и сухари уже припасены в сарае, - заключил Ваня и
вдруг спросил: - Ты небось думаешь: как коня звать?

- Что, я не знаю разве? Филькой его звать.

- До войны он Филька был. А теперь я его переназвал: он теперь у меня
Соколик. А тетка про то и не знает даже... И знаешь, Вова, он уже привыкать
стал. Отзывается. Гляди!.. Эй, Соколик! - крикнул Ваня. Но бывший Филька и
ухом не повел. Тогда Ваня незаметно потянул вожжу, заворотив голову клячи.
- Вот видишь? Оглядывается, как по-новому назовешь... Молодец, Соколик!
Рысью марш!

Тут Соколик, совершенно сбитый с толку, неожиданно остановился.

- По-кавалерийски он команду еще не всю понимает, - объяснил Ваня. - Привык
по-домашнему... Ну, пошел, черт! - крикнул Ваня, и Соколик, понятливо
мотнув головой, двинулся с места.

Но Володя, ни слова не говоря, слез с полуфурка и, даже не обернувшись в
сторону Вани, сердито зашагал прочь.

- Ты куда? Погоди, Володя!

- Нечего мне с тобой тут делать, - отозвался тот, не останавливаясь. - Об
одном себе только думаешь, а до товарища тебе и дела нет.

- Да ты обожди! - крикнул смущенный Ваня, придержав Соколика. - Я ж тебя
сколько времени не видал... Откуда я знал!

- Должен был меня достаточно знать! - бросил на ходу Володя через плечо,
сердито вздергивая его и потирая подбородком.

Ваня, повернув лошадь, попытался нагнать обиженного друга. Он и сам уже
почувствовал, что поступил не совсем хорошо. Но напрасно теперь он
нахлестывал своего Соколика... Не догнать было широко шагавшего Володю.

- Да стой ты, в самом деле! - закричал Ваня.

Володю это не остановило, но зато Соколик мгновенно и охотно стал как
вкопанный. Бросив вожжи, Ваня спрыгнул с повозки и, доверившись двум
собственным ногам более, чем четырем копытам своего коня, бросился вдогонку
за Володей:

- Обожди, Володя! Стой! Есть план...

- Слыхал я уже твой план.

- Да нет, стой... я насчет тебя соображаю. Можно еще одного коня достать.
Только ты заранее решай - поедешь со мной до партизан или нет.

- Какой может быть вопрос!

Володя остановился разом, тяжело переводя дух и с надеждой глядя на Ваню.

- Ну так ты знай, Вовка, что я все-таки товарищ тебе! Есть и для тебя конь.
Только он немножко покорябанный. Его после бомбежки с конного двора
списали. А по-моему, так зря совсем. Вполне справный конь. Только одна нога
осколком чуть перебита, а остальные три совсем даже целые...

- А где тот конь? - так и загорелся Володя.

- Да тут он, возле каменоломен бродит. Беспризорный... Только где ты его
поставишь? Вот вопрос.

- Ну, тогда и у меня есть план, - сказал Володя. - Вези меня, Иван, туда, а
я того коня к тетке Марусе отведу. Она жадная, скопидомка - от дарового
коня не откажется, можешь быть спокоен. А я ей скажу, что мы с тобой сами и
кормить и выхаживать станем. Поехали?

Старый шахтерский конь, известный на каменоломнях под кличкой Лыска,
пострадал накануне при налете. Осколком авиабомбы ему повредило переднюю
левую ногу. Будь мирное время, Лыску начали бы лечить, выхаживать. Но
теперь всем было уже не до того. Старый Карантин и Камыш-Бурун частично
начали эвакуацию, скот угоняли и переправляли через пролив на