кровь", - ничего
не помогало. Пират не желал вылезать и поднимал такую возню, что, находись
тут поблизости кто-нибудь из немцев, обошлись бы они без звукоуловителей...

- Чует, собачий сын, пес чертов, что-то неладное, - решил в конце концов
комиссар. - Нельзя тут ребят выпускать. Пиратка зря артачиться не станет,
тут есть что-то... Верьте слову.

Но тут вмешался сам командир группы юных разведчиков.

- Товарищ комиссар, - сказал Володя, - вы совсем зря боитесь за нас. Ничего
тут нет. Ну, хотите, давайте проверку сделаем.

- А как же еще ты проверку сделаешь, если Пират осрамился?

- А я вот вспомнил, как меня покойный дядя Шустов учил. У нас там около
штаба пруты длинные из железа валяются, которые для арматуры приготовлены
были, на строительство. Вот мы к концу привяжем сейчас болванки, высунем их
через лаз и поширяем туда-сюда... А можно еще крюк сделать на конце.
Забросим, а обратно за веревку тянуть будем. Если где мина заложенная есть,
сразу зацепит и - трах! Вот мы и узнаем, заминировано или нет.

- Эх, головешка ясная! - сказал Котло. - Запомнил, чему учили! - И он
осторожно положил свою широкую ладонь на Володину макушку.

Так и сделали. Долго щупали прутами землю возле расщелины, забрасывали и
подтягивали за веревку железные крючья. И только тогда, когда убедились,
что вокруг лаза все чисто и немцы, видно, не разнюхали об этой спасительной
норке, командир и комиссар разрешили Володе действовать. Решено было
выпустить Володю перед рассветом, чтобы он мог в темноте выбраться за
пределы каменоломен, проникнуть затемно в поселок, а там уж действовать,
когда будет светло. На этот раз Володя шел один: Ваня Гриценко занемог, а
Толя Ковалев зашиб ногу на объекте. Да и вообще удобнее было сейчас
рисковать в одиночку. Как всегда перед разведкой, Лазарев и Котло подробно,
негромко и долго разъясняли Володе задание. Надо было разузнать, не провели
ли немцы трубы в другие шурфы и штольни, не выставили ли они постов в
районе, куда выйдет штольня "объект No 1". Но главное и самое трудное было
не в этом. Задание, которое на этот раз дали маленькому разведчику, было
потруднее, чем все, что делал до этого Володя Дубинин. Ему предстояло
добраться до Керчи, а оттуда как-нибудь пройти в Аджи-Мушкай и любыми
путями установить связь с Пахомовым.

- Все понял, Володя? - И комиссар пытливо заглянул в смышленые, смело и
серьезно смотревшие на него глаза Володи. - Вижу сам, что понял. Значит,
если убедишься, что над объектом нашим все спокойно, нового водопровода
нигде немцы не соорудили, ты не возвращаешься. Есть? Тогда прямиком
отправляешься в Аджи-Мушкай. Снарядим мы тебя основательно: дело это не на
один день. Так что... - Котло легонько усмехнулся, - так что, друг мой, до
будущего года уже не увидимся...

Володя нахмурился, потерся подбородком о плечо, снова вскинул глаза, в
которых теперь проступил испуг.

- Это так надолго? До следующего года?

- Год-то следующий послезавтра будет, умная твоя голова!

Володя остолбенел. Под землей дни легко путались, сливались в один, часто
нескончаемый, огромный, тусклый день, не имевший ни утра, ни вечера.
Недавно они начали готовиться с пионерами в Ленинском уголке к встрече
Нового, 1942 года. Но все последнее время Володя был занят на объекте и
как-то не заметил, что время уже подошло и Новый год наступит через день. А
вот ему придется встречать Новый год одному, неизвестно где, среди врагов,
в трудном пути, в поисках тайных путей к далеким и нужным
друзьям-спасителям. Ни разу еще Володе не было так страшно уходить из
подземной крепости наверх.

- Ну ничего, дружище! - утешил его комиссар, заметив выражение
растерянности и беспокойства на лице мальчика. - Вернешься - отпразднуем
Новый год на славу.

Сейчас подземелье показалось Володе таким уютным... Никогда еще не было ему
так жалко расставаться с ним. При одной мысли, что через час он окажется на
ледяной земле, словно помертвевшей во власти ненавистных пришельцев, его
начинал пробирать озноб.

Пока дядя Яша Манто кормил его ужином, а тетя Киля собирала ему еду на
дорогу, Володя успел отдать последние распоряжения своим пионерам. Толя и
Ваня, сквозь сон услышав, что Володя идет в разведку, разом прибежали к
нему, и оба внимательно слушали то, что наказывал им "командир группы".
Остальные пионеры уже спали.

Затем Володя встал, вытер рот в одном направлении тыльной стороной кисти,
потом в другом - ладонью и, наконец, лоснящимся рукавом куртки.

- Спасибо большое вам за угощение, дядя Яша! И вам спасибочко, тетя Киля!

- На здоровье, на здоровье, дорогой! - проговорил Манто.

- Не за что, милый, не за что, счастливо тебе, - скороговоркой отвечала
Акилина Яковлевна и всхлипнула.

А потом, как всегда в таких случаях, политрук Корнилов усадил его на
каменную лежанку, сам сел рядом и обнял его за плечо, тихо говоря:

- Ну, давай напоследок, перед дорогой, посидим тихонько, обо всем
подумаем...

* * *

Наверху была оттепель, и снег, по которому полз Володя, то и дело припадая
к нему губами, уже слежался и оседал под тяжестью тела целыми пластинами. С
моря доносился неумолчный, то усиливающийся, то слегка стихающий гул.
Видно, вчера был шторм, и море еще не успокоилось после него. Ветер с
пролива был не сильным и нес теплую усладительную свежесть, по которой так
скучали люди там, внизу, под землей.

Вокруг было очень тихо. Ни звука не доносилось и со стороны поселка. Только
где-то на окраине стучал движок.

Володя благополучно прополз знакомой ложбинкой, трогая руками дорогу перед
собой, чтобы не напороться в темноте на проволоку, не зацепить веревочных
щупалец мин. Несколько раз он замирал, прислушиваясь. Тишина, на этот раз
ничем решительно не нарушаемая, начинала казаться ему странной. Всегда в
этот час уже хлопали двери и калитки в поселке, перекликались простуженные
голоса патрульных, урчали прогреваемые моторы грузовиков. А сейчас ничего
не было слышно.

Очутившись за знакомой оградой домика на краю поселка, откуда обычно
начинался путь юных разведчиков, Володя долго еще настороженно вглядывался
в редевшую темноту, вслушивался, замирал. Чуткий слух его распознал
какие-то очень далекие шумы, приглушаемые грохотом прибоя. Но вокруг все
по-прежнему было тихо.

Прошло не меньше часа. Вдали, над Камыш-Буруном, небо уже накалялось,
готовясь принять утреннее солнце. Птицы завозились в голых ветвях.
По-прежнему громко и настойчиво стучал где-то неподалеку движок, но все в
поселке оставалось тихим и неподвижным.

Обычно Володя ждал часа, когда на улицах поселка начиналось движение: тогда
можно было, смешавшись с народом, следовать своим путем, не привлекая к
себе внимания. Но сегодня он уже порядком застыл, хотя и принимался то и
дело приседать за оградой, хлопать себя, скрестив руки, по плечам кулаками,
чтобы согреться. Время тянулось очень медленно. Улицы продолжали быть
пустыми, безлюдными, молчаливыми. Напрасно Володя высовывался за ограду,
проглядывал всю улицу и влево и вправо - нигде не было видно ни живой души.
Тогда маленький разведчик, которому уже наскучило сидеть за каменной
оградой, тихонько вышел на улицу, быстро пересек ее и пошел огородами вдоль
поселка, в котором все казалось словно вымершим.

Володя шел туда, откуда доносился настойчивый стук движка. Вскоре он
очутился на пустыре перед большим домом. Раньше там жил инженер, который
эвакуировался перед захватом Камыш-Буруна немцами. В доме помещался ныне
немецкий штаб. Это уже давно высмотрели разведчики партизан во время своих
предыдущих вылазок. Здесь всегда по утрам царило оживление: подъезжали
машины, мотоциклы, конные фуры, толпились солдаты.

Ни живой души не было здесь сегодня. Пустынен был двор с пятнами машинного
масла на снегу. Воробьи беспрепятственно прыгали, роясь в замерзшем навозе
и в набросанном сене. Не было часового под большим деревянным грибом у
ворот. И только в глубине двора под навесом продолжал стучать движок на
высоких железных колесах.

Володя подобрался немного поближе и остановился в изумлении. Стекло в
большом окне инженерского дома было выбито. Штора затемнения, наполовину
оборванная, клочьями свисала на подоконнике; за ней Володя разглядел что-то
пестрое, сверкающее, повитое гирляндами многоцветных огней.

Мальчик смотрел на это чужое и волшебное видение, напомнившее ему такие
сладкие, чудесные дни. Он боялся поверить тому, что видел. Но кто хотя бы
раз в жизни вдыхал воздух, наполненный запахом хвои и теплым дыханием
свечей, ютящихся в душистых ветвях, кто слышал легкое хрустальное теньканье
хрупких цветных шаров, сияющих стекляшек, перезвон бусинок, - тот всегда
узнает с первого же взгляда этот сказочный лучистый знак ребячьего счастья!

Да, это была елка! Елка в огнях, в игрушках и бусах, опоясанная радужными
гирляндами электрических лампочек. Они ярко горели за разбитым окном, в
сумраке горницы, в которую заползал свет зимнего утра.

С каждой минутой становилось все светлев и светлее на улице, и вместе с тем
тускнели елочные огни за окном. Володя, ничего еще не понимая, глядел из-за
угла сарая в этот странный мир, так внезапно застывший, полный
неподвижности и молчания. Это было какое-то мертвое царство, как в сказке о
Спящей царевне. Утренний ветер упал. Неподвижно висела в окне оборванная
синяя штора. Слабый дымок над трубой, казалось, остекленел на небе.
Неподвижно горели на елке цветные лампочки. Только движок под навесом
стучал по-прежнему часто, настойчиво, упрямо, словно хотел разбудить этот
заснувший мир.

Провода от двигателя - толстые кабели - тянулись к дому. Володя пошел вдоль
них, приблизился к крыльцу, тихонько постучался. Никто не ответил ему. Он
прошел к окну, подтянулся на руках так, чтобы заглянуть внутрь комнаты.

Страшный беспорядок был в ней. Скатерть сползла с большого стола, на
котором друг на дружке, как сбитые кегли, валялись упавшие бутылки.
Сгрудились в беспорядке стулья. Один стул лежал на диване. Шкаф был
распахнут настежь. Одежда словно вытекла из него на пол тяжелыми длинными
струями материи. За подсвечник пианино зацепились подтяжки, сползшие на
клавиши. В комнате не было ни души, но в ней царило какое-то немое смятение
и дико выглядели продолжавшие гореть на елке огни лампочек.

Ничего еще толком не понимая, но охваченный предчувствием каких-то
удивительных, ошеломляющих событий, только что свершившихся здесь, не
понимая еще их значения, полный страха и надежд, Володя бежал по улице к
центру Старого Карантина. И вдруг до него донеслись мерные звуки слаженного
шага многих людей. Володя остановился. Прислушался. Так захлебнулся
воздухом, что долго не мог откашляться, припав к калитке дома, которая
открылась от толчка, испугав Володю. Звуки приближались.

Тррапп!.. Трамм!.. Тррапп!.. Трамм!.. - раздавалось на тихих улицах. С
каждым мгновением звук этот становился громче, приближаясь и уверенно
заполняя собой все окрест. Напрасно торопливо частил там, за пустырем, где
только что был Володя, с безнадежной настойчивостью делавший свое дело
движок. Новый, мерный звук уже заглушал его. Он отдавался в проулках
замерзшего поселка, на него отзывалась каждая клеточка в теле юного
разведчика, потому что он знал этот броский, прочный, ладный шаг,
свойственный только нашим морякам. И Володе казалось, что с каждым шагом
становится светлее на улице, словно само утро вступало в Старый Карантин,
шагая в ногу с теми, кто сейчас должен был показаться из-за угла. Тррапп!..
Трамм!.. Тррапп!.. Звук уже казался Володе оглушительным. Вцепившись в
колья ограды, просунувшись между ними, весь подавшись вперед, часто дыша,
Володя глядел на дорогу с нетерпением, которое становилось совершенно
непереносимым.

И вот он увидел наконец! В быстро рассеивавшемся утреннем сумраке, словно
сгоняя его прочь с земли, шли люди в таких знакомых черных бушлатах, в
черных шинелях, перехваченных кушаками, в бескозырках, плотно пришлепнутых,
сдвинутых с затылка на брови. Но если бы даже и не рассмотрел Володя столь
знакомых ему бушлатов и бескозырок с красными звездами и ленточками, все
равно с одного взгляда понял бы он, что это идут свои. Да, это не был
парадный гусиный шаг прусской выучки, каким ходили еще недавно часовые у
немецкого штаба, - шаг с носка на вытянутых, словно окоченелых ногах, будто
пробующих прочность земли, прежде чем ступить на нее. Это не был бухающий с
нарочитой старательностью топот немецких патрулей, тщившихся показать, что
они властвуют над землей, которую попирают толстыми подошвами, подбитыми
гвоздями. Нет, это был легкий и вместе с тем очень прочный, вольный, но
строго подчиненный одному вдохновляющему движению шаг людей, которые
уверенно ступают по своей собственной земле, всегда, испокон веку, законно
им принадлежавшей и вот опять снова отвоеванной.

И, уже ни о чем не думая, рывком перемахнув через ограду, кинулся Володя
навстречу им. Все забыл он в это мгновение: и правила передвижения
разведчиков, и все наставления Корнилова, и необходимый порядок в обращении
к начальству. Он с разбегу кинулся прямо на грудь шедшего впереди с
автоматом на руке высокого моряка в фуражке с козырьком и с красной
звездочкой - должно быть, старшины.

- Дяденька, дядечка! Товарищ командир, ой, ура!.. Разрешите обратиться? -
бормотал он, крепко ухватившись за отвороты командирского бушлата.

Старшина немного оторопело глядел на него, стараясь отодрать Володины руки
от своего бушлата. Полные сумасшедшей радости, огромные глаза смотрели с
невероятно чумазого, закопченного лица мальчишки.

- Стой! Ты что?.. Погоди... Ну?.. Ты откуда, такой дух черный, выскочил? -
смущенно спрашивал старшина. - А ну отцепись, что ты, в самом деле!... А
ну, кому говорю?

Володя отпустил командира, справился с волнением и восторгом, которые
бушевали в нем уже безудержно, отскочил на шаг, вытянулся, приложив руку к
шапке:

- Разрешите обратиться, товарищ старшина? Командир группы разведчиков
партизанского отряда Старого Карантина Дубинин Владимир прибыл в ваше
распо... то есть нет... Вы же сами прибыли... Нет... Дядя, вы с
Черноморского флота?.. А фашистов что, уже повыгнали, да? Ой, вот уж ура,
вот ура!

Он пятился перед шагающим старшиной, продолжая держать руку у шапки, что
есть силы стараясь соблюдать положенный порядок, но сбиваясь, путаясь от
счастливого смущения.

- Да ты хоть стань вольно, - сжалился наконец над ним старшина. - Тянется,
тянется... Стой вольно, говори толком! Кто такой? Почему, как дух, черный
весь?.. Отряд, стой! - крикнул он своим.

Моряки остановились; задние через головы стоявших впереди с любопытством
разглядывали черномазого, тяжело дышавшего мальчугана с жарко горевшими от
радости глазами. "Верно, что дух... С того света, что ли, выскочил?.. А
глазенки-то прыгают - обрадовался!.. Эй ты, дух копченый!" - послышалось из
рядов.

- А ну, кончай! - прикрикнул на своих старшина и обратился к Володе, слегка
склонившись к нему: - Ты выкладывай живенько, какой такой отряд, что за
партизаны?

- Дядя старшина, товарищ командир, мы тут в каменоломнях... два месяца
уже... Нам все ходы немцы цементом... а кругом заминировали. У нас там один
сильно раненный погибает... Лейтенант... У нас тут бой вышел, дядя
старшина... Я вам сейчас все скажу. Мы ведь вас... мы так вас... - И вдруг
Володя почувствовал, что он сейчас постыдно расплачется, заревет, как
девчонка. Он сам не мог понять, что с ним происходит, но ничего не мог
поделать с собой. Губы у него разъезжались в стороны, горло перехватывало,
он хотел сказать еще что-то, но, махнув рукой на все правила субординации,
схватил обеими руками командира за рукав и ткнулся лицом в толстое черное
сукно бушлата, где был нашит красный суконный знак минера.

- Ну, чего ты? Подберись, малый, - успокаивал его старшина. - Натерпелся,
видно, мальчонка... Теперь уж чего горевать-то! Полный порядок. Ты давай,
малый, подберись да выкладывай, что тебе нужно...

Через пять минут старшина уже знал все подробности о старокарантинских
партизанах и о подземной крепости, в которую были замурованы девяносто
смельчаков.

- Стало быть, сейчас надо будет вызволять твоих, - решил старшина,
внимательно выслушав весь рассказ маленького разведчика.

- Нет, нет! - забеспокоился Володя. - Вы так сразу туда не идите. Там
кругом все заминировано. У нас двое наших подорвались, чуть было вылезли...
Надо сперва там разминировать. Я вам покажу, дядя, где ход туда. Вы только
скажите, товарищ командир: фашистов уже всех повыгнали отсюда? А в городе
тоже уже наши?

- Наши, дорогой, наши, со вчерашнего дня уже. Десант был, на Феодосию и на
Керчь. Штормяга только некстати выдался, а то бы еще позавчера дело
кончили... Жукалов! Тараскин! - вызвал он из рядов двух моряков. - Давай
сюда! Отведите малого к капитан-лейтенанту, доложите, как и что. Он даст
саперов, а парень укажет, где там ходы имеются. Ясно? А пока тут надо
охрану поставить, а то из населения кто-нибудь кинется в каменоломни, а там
- он вот говорит - мины. Охотно верю. Действуйте!

Пока Жукалов и Тараскин вели Володю к школе в Камыш-Буруне, где был штаб
одной из частей Черноморского флота, участвовавшей в десанте, Володя узнал
от своих спутников все, что произошло за два последних дня.

А произошло вот что. В темную декабрьскую ночь корабли Черноморского флота
неслышно приблизились к берегу и начали высадку десанта в нескольких
пунктах Керченского полуострова. Море в ту ночь бушевало, стоял
десятиградусный мороз. Суда обледеневали. Шторм достиг силы в одиннадцать
баллов. Черные валы грозили выбросить корабли на берег, смыть и унести в
море высаживавшихся десантников. Но моряки прыгали в ледяную воду,
пробирались, погруженные по горло, к берегу, закреплялись на каждом камне.
Шторм помешал выбить немцев с первого удара. Гитлеровцы считали, что они
справились с десантом. На море продолжал свирепствовать шторм, и немцы были
убеждены, что советское командование не возобновит своих попыток. Но
неожиданно, в кромешной тьме бури, в стуже декабрьской ночи, последовал
второй удар. Он был так стремителен и внезапен, что гитлеровские офицеры,
справлявшие рождественскую елку, едва успели убежать из Старого Карантина.
Они не успели даже выключить мотор передвижной электростанции, которая
давала ток в штабные помещения.

После высадки первого десанта немцы выгнали из Старого Карантина всех
жителей. Вот почему такая тишина встретила в поселке Володю, когда он
выбрался из каменоломен на поверхность. Теперь со всех сторон тянулись
люди, возвращавшиеся в свои жилища.

Маленький разведчик сразу подумал о своей матери. Ему очень хотелось сейчас
же броситься бегом к домику дяди Гриценко, черепичная крыша которого
виднелась из-за оголенных деревьев поселка. На минутку у него мелькнула
мысль: не попросить ли провожатых сделать крюк и зайти к его матери? Но он
знал, как томятся ожиданием ничего еще не знающие партизаны, замурованные
под землей. Он вздохнул, оправил стеганку и зашагал, стараясь попадать в
ногу с моряками.

В штабе, который разместился в школе, его выслушал человек с ознобленным,
обветренным и распухшим лицом, с воспаленными от ветра и бессонницы
глазами. На нем была морская шинель с нарукавными нашивками
капитана-лейтенанта.

- Минуточку, - сказал он, когда Володя кончил свой рассказ. - Это, кажется,
как раз то, о чем нас запрашивали... Василенко! - крикнул он в соседний
класс, откуда доносились жужжание зуммера и монотонные голоса телефонистов.
- Василенко, а ну-ка вызовите мне Петрова.

Когда доложили, что Петров на проводе, капитан-лейтенант снял трубку с
зеленого ящика на столе:

- Слушай! Тебе давеча что говорил этот, который с Аджи-Мушкая пришел?..
Да-да, от Пахомова. В каменоломнях? В Старом Карантине? Они, понимаешь,
замурованы, оказывается, уже давно. Вот их разведчик тут явился... Да,
чудом, понимаешь, каким-то выполз. Ты б на него поглядел, на кого он
похож... И у них там раненый есть, тяжелый. Нужна срочная хирургическая
помощь. Д