е ее слышалось восхищение.

Мальчика поблагодарили Любовь Евграфовну за все, что она им сообщила, и
осторожно проползли под нарами в другой угол барака. Надо было подумать о
том, как до утра выбраться отсюда.

- Сказать тебе, Вовка? - проговорил на ухо Володе Ваня. - Так слушай. Я же
этот барак вдоль и поперек знаю. Тут одно время ополченцы стояли, а я к ним
в гости ходил. Тут у них печка-времянка была - ее, видно, разобрали. А вон
дымоход в стенке одной фанеркой заделан. Ее чуть потяни - она и отстанет.
Дырка хоть небольшая, а мы с тобой пропихнемся. А? Как считаешь?.. Решили?
Тогда я стану на нары, а ты залезь мне на плечи да потяни фанерку тихонько
и высунься на волю. Надо только посмотреть, нет ли с того боку часового.

- Часовой один, у входа стоит, я уж давеча высмотрел, - встрепенулся
Володя. - Ох, Ваня, молодец ты! Вот за что я тебя хвалю - что ты тут кругом
по всей местности всякую дырку наизусть помнишь! Становись!

Он без труда вскарабкался на плечи своего коренастого друга.

Поздно ночью мальчики, благополучно проскользнув под колючей проволокой,
подползали к своему тайному ходу в каменоломни. Несколько раз им пришлось
замирать, неподвижно припав к земле: слепящая, холодная, исполинская лапа
прожектора вот-вот, казалось, нашарит их... Она выхватывала совсем рядом из
ночной тьмы кусты и камни, неровности почвы и, перемахнув через прижавшиеся
к земле фигурки разведчиков, проносилась по далеким холмам, по крышам
окраинных домиков поселка и верхушкам голых деревьев. Иногда, совсем
близко, казалось едва не задевая мальчиков, над ними с присвистом
проносился рой трассирующих пуль, которые оставляли за собой в темноте
докрасна каленый, медленно остывающий след. Надо было вжиматься в камни, в
землю. Но в камень и земля на каждом шагу таили в себе смертельную
опасность: все подходы к каменоломням были заминированы. И мальчики,
хоронясь от лучей прожекторов, ползли во мраке осторожно, как учил их сапер
Дерунов, нащупывая перед собой дорогу, чтобы не напороться на мину.

Необыкновенно длинным и страшным показался на этот раз усталым и столько
горя хватавшим за один день разведчикам обратный путь.

Глава XV. ПОГРЕБЕНЫ В КАМНЕ

Гибель Ланкина осложнила и без того трудное положение партизан. Теперь,
даже если бы и удалось еще раз выбраться для разведки на поверхность, не у
кого было получить нужные сведения о районе Старого Карантина и Керчи, о
том, что происходит на фронте. Когда оба разведчика, вернувшись в
каменоломни, рассказали об участи Москаленко и Ланкина, опечаленный Лазарев
понял, что отряд не только замурован, но и лишился последней связи с миром.

Надо было что-то предпринимать.

Немцы теперь редко беспокоили партизан. Они, должно быть, решили, что
подземная крепость обезврежена и превращена для партизан в общую могилу.
Изредка гитлеровцы предпринимали нащупывающие попытки проникнуть в
какой-нибудь из ходов, но сейчас же тьма на глубине ощетинивалась
сверкающими иглами выстрелов. Гитлеровцы отступали, убедившись, что
обитатели подземелья еще живы и не собираются сдаваться.

Шли дни.

Однажды часовые на посту у защитной стены, перегораживавшей коридор,
который прилегал к сектору "Волга", услыхали со стороны входа с поверхности
женский голос. Какая-то женщина там, за стеной, несколько раз с безнадежной
настойчивостью надрывно повторяла;

- Ваня... Ваня... Ваня...

Как раз в этот час пионеры разносили обед на посты переднего охранения.
Володя Дубинин и Ваня Гриценко принесли обед Шульгину, который командовал
сектором "Волга". При свете фонаря мальчики увидели, что часовые делают им
знаки, призывая к полной тишине и молчанию.

И тогда из-за стены снова гулко донеслось:

- Ваня... Ваня...

Володя почувствовал, что Ваня обеими руками схватил его за локоть.

- Это мама зовет, слышишь? - прошептал он в ухо Володе.

Володя и сам уже узнал голос тети Нюши.

Шульгин и часовые, не шелохнувшись, словно перестав дышать, смотрели в лицо
Вани.

- Мать? - почти неслышно спросил Шульгин.

Ваня только головой кивнул. Медленно опустился он на корточки у каменной
стены, схватился руками за голову. А из-за стенки доносилось:

- Что ж вы меня бьете, паразиты? Что вы меня зря терзаете? Сказала же я
вам, что моих тут нет. Эвакуировались давно - тысячу раз говорила! Ну, что
вы от меня хотите? Что вы меня мучаете? Не верите... - Голос тети Нюши
зазвучал очень громко, слышно было, что она кричит изо всех сил и старается
выговаривать каждое слово как можно отчетливее. - Я вам говорила: моих тут
нет. Что зря кричать!

Послышалось какое-то злобное бормотание, и опять все услышали голос тети
Нюши Гриценко:

- Ваня... Ваня...

Все молчали. Стоял, насупившись, Шульгин; понурили голову часовые. Володя
кусал губы, а Ваня, сидя на корточках, с головой уткнувшись в колени,
медленно качался из стороны в сторону и вздрагивал каждый раз, когда из-за
стены слышалось: "Ваня..."

Прибежал вызванный из штаба Иван Захарович Гриценко, опустился на каменный
пол возле сына, обнял его за плечи, стал гладить по спине:

- Молчи, молчи, Иван, терпи! Давай вместе терпеть. Нельзя нам отзываться.
Слышишь, мать у нас сознательная: говорит, что нет нас тут. Значит, обязаны
мы мать поддержать. Давай потерпим, сынок...

И вскоре голоса за стенкой стихли.

Весь этот день Володя не отходил от Вани, молча следуя всюду за ним. Он
никак не мог найти нужные слова, чтобы заговорить с другом... Но, когда
Ваня вздыхал, Володя торопливо подхватывал его вздох и тоже тяжело
переводил дух.

- Вот как оно получилось, Вовка, - в десятый раз говорил Ваня.

- Да, достается и нам и мамкам нашим, - соглашался Володя.

И оба, заглянув друг другу в глаза, неловко смолкали.

Как-то раз Володя Дубинин и Ваня Гриценко, вместе с Любкиным обходя дозором
галерею верхнего яруса, приблизились к той самой знаменитой штольне,
которая была памятна им с детства и пользовалась такой дурной славой у
населения Старого Карантина. У выхода из этой штольни и был в свое время
найден раненый Бондаренко. С тех пор ни Ваня, ни Володя не ходили туда,
хотя и сами стыдились немножко своего глупого суеверия. Сейчас они уж
близко подошли к этому заклятому месту, и, хотя им было неловко сознаться
друг другу, оба чувствовали себя неуверенно. Внезапно Володя, шедший
впереди, метнулся назад, наглухо прикрыв чехлом и без того затемненную
лампђшку.

Любкин, не издавая ни звука, одной рукой мигом отвел Володю в сторону и
стал на его место, всматриваясь. Действительно, впереди расплывался
какой-то неровный перебегающий свет. По подземным правилам, о каждой
подозрительной искорке, о всяком свете, источник которого был неясен, надо
было тотчас же сообщать командованию.

Любкин шепотом приказал одному из пионеров сбегать к ближайшему посту в
позвонить в штаб. Володя, у которого был с собой обрез, остался с Любкиным
на месте, а Ваня отправился за подмогой.

Прошло немного времени, и к подозрительному коридору подошли Лазарев,
Корнилов и еще несколько партизан, среди которых был и дядя Гриценко.
Несколько минут люди внимательно вглядывались в бледное синеватое сияние,
которое, блуждая, расплывалось впереди. Потом Любкин, Корнилов и дядя
Гриценко осторожно двинулись вдоль галереи, придерживаясь стен. Володя
остался вместе с командиром на прежнем месте.

И вдруг оттуда, куда ушла группа партизан, раздался смех и громкий голос
дяди Гриценко:

- Эге ж, да то дохлые гансы светятся! Вот оно, в чем штука-то. А мы с
девятнадцатого года головы себе дурили...

Володя побежал на голос дяди Гриценко и, когда был совсем уже близко,
услышал, как старый партизан рассказывал Корнилову:

- Ну скажи, будь добр, а у нас-то бабы про этот свет таких страстей
напридумывали! Сюда никто и сверху не подходил сроду. От игра природы!
Тьфу, будь ты проклята, ей-богу!

Оказалось, что в эту шахту партизаны сбросили трупы гитлеровцев, убитых во
время большого подземного боя. В этой же самой штольне еще в девятнадцатом
году красные партизаны свалили трупы убитых в бою белогвардейцев. И,
очевидно, какие-то особые свойства почвы здесь заставляли разлагавшиеся
трупы фосфоресцировать, испускать зловещий, переливающийся бледный свет.
Вот об этих блуждающих огоньках и слышали с детства мальчики...

Так неожиданно и грубо разоблачилась одна из морок подземелий Старого
Карантина.

Дня через два дежуривший на караульном посту сектора "Волга" партизан
Сердюков услышал, что за стеной, выходившей в старую шахту, кто-то возится.
В кладке стены имелась специальная вырезка, нечто вроде фортки, плотно
заложенной камнями. Сердюкову показалось, что кто-то снаружи разбирает
камни в этой вырезке, и он беззвучно поднял тревогу; весь караул был
приведен в боевую готовность. Тотчас же был убран свет из караульного
помещения, людей, по правилам подземного боя, отвели в боковые ходы, стволы
двух станковых пулеметов направили в сторону вырезки. Позвонили в штаб,
сообщили, что фашисты разбирают снаружи стенку. Сейчас же явился
Петропавловский с дежурной группой партизан.

Один только Жученков недоверчиво качал головой и твердил, что гитлеровцы к
этой стене попасть никак не могут. Коридор за стеной кончался, как
утверждал Жученков, тупиком - он был заделан прочнейшей добавочной стеной,
отделявшей его от поверхности. Однако, явившись в караулку сектора "Волга"
и внимательно прислушавшись, Жученков должен был согласиться: да, кто-то
разбирает там камни.

Все ждали в полном молчания, держа на прицеле заделанную камнями вырезку
стены. Один из молодых партизан тихонько попросил у Петропавловского
разрешения подлезть к стене, вытащить камень из вырезки и пустить гранату в
гитлеровцев, но начальник штаба приказал всем оставаться неподвижными.
Между тем шум за стеной продолжался. Затем в щелях стены появился свет.
Вслед за этим послышалось неясное ворчание. В нем угадывались крепкие
русские словечки.

- Видно, опять подослали к нам кого-то, - сказал на ухо Жученкову
Петропавловский.

Но тут один из больших камней в вырезке стены шевельнулся, и голоса за
стеной приобрели такие знакомые нотки, что партизаны сперва и ушам своим
отказались верить... За стеной явственно гудел всем знакомый басон
комиссара. Ему откликался быстрый и веселый, характерный говорок, который
мог принадлежать только непоседливому Любкину, одному из молодых партизан,
вечно подбивавшему Котло на поиски каких-то одному ему известных ходов.

Жученков крикнул:

- Комиссар! Клади назад камни! Не устраивай нам сквозняка.

- Это кто там? - раздался голос Котло из-за стены. - Ты, что ли, Владимир
Андреевич? Дайте тут пролезть, а то мы уж два часа плутаем. Любкин завел в
самую преисподнюю. Нахвастался, что дорогу знает, а назад не выберемся.

Оказалось, что Любкин уговорил комиссара пойти с ним в совместную разведку
на поиски новых ходов и они заблудились в путанице подземных галерей.

Партизаны мигом раскидали камни в вырезке стены, и смущенный комиссар,
кряхтя, протащил свои плеча через расчищенный лаз. За ним нехотя прополз и
медленно поднялся, отряхивая пыль, окончательно переконфуженный Любкин.

Давно уже так не хохотали под землей, как в этот раз. Даже Жученков,
которого не так-то легко было рассмешить, сперва держался, весь
перегнувшись, за стенку, а потом совсем сполз на пол, хлопая себя по
коленкам. Комиссар сначала сердито глядел на всех, а потом не выдержал и
сам засмеялся во весь бас. И долго потом партизаны, коротая однообразные
томительные часы дежурств и караулов, вспоминали этот случай.

... Наверху стоял уже декабрь.

Запертые в камне люди жаждали узнать, что происходит на фронте, как живет
страна. Эти сведения нужны им были, как вода, которой требовали их
пересохшие рты, опаленные жаждой горящие губы. Узнать во что бы то ни
стало, узнать правду о положении на поверхности, о войне, о Москве...

Полевой радиоприемник с батареями не успели получить перед уходом отряда в
подземную крепость, а аппарат, захваченный на всякий случай Лазаревым, не
действовал без электрического тока. Тогда Володя уговорил Корнилова,
оказавшегося тоже большим любителем техники, устроить хотя бы детекторный
приемник. Политрук решил попробовать. Но для детектора нужен был свинцовый
блеск.

И вот Корнилов с Володей создали в оружейной мастерской крепости свою
химическую лабораторию. Им нужна была сера. Решили добыть ее из взрывчатки.
Стали производить опыты. Оба, и политрук и его питомец, однажды чуть не
остались без глаз. Все же серу добыли. Скоро был готов детектор. В одном из
шурфов натянули антенну, выпросили в штабе телефонную трубку, присоединили
ее, но ничего, кроме слабого хрипа, в ней не услышали. Но и этот хрип,
возникавший, когда острием детектора водили по чашечке, куда был вплавлен
свинцовый блеск, добытый с таким трудом, приводил всех в восхищение. Трубка
переходила из рук в руки. Все прислушивались к таинственным шорохам,
которые напоминали о необозримом пространстве, существующем там, наверху.

Решили продолжать опыты и добиваться радиосвязи.

А время шло. От сырости почти истлели ковры, украшавшие стены красного
Ленинского уголка. Расклеилась и вся рассыпалась на части гитара Нины
Ковалевой. Перестал действовать патефон, стенки которого разбухли от
мокроты. После таяния снега на поверхности сырость в подземелье сказалась
еще чувствительнее, но зато немного облегчилось положение с водой; теперь
то и дело удавалось за несколько часов накапливать воды ведра два-три, а то
и больше.

Бывали дни, когда в душу людей, уже много недель не видевших белого света и
порой чувствовавших себя заживо погребенными, заползала вместе с подземной
сыростью холодная, отвратительная тоска. Люди замолкали, становились
раздражительными, из-за пустяков возникали ссоры. В такие часы
спасительными оказывались затеи и шутки дяди Манто, который при всех
обстоятельствах оставался неизменно радушным в неугомонно болтливым.

В один из таких тоскливых, медленно текущих дней партизаны, приунывшие было
после очередных безуспешных поисков выхода на поверхность, услышали вдруг
совершенно явственно тарахтение мотоцикла. Как известно, мотоцикл дяди Яши
Манто, "чертопхайка", как называли его партизаны, давно уже стоял без
движения на нижнем горизонте. Яков Маркович бережно смазывал чуть ли не
каждый день свою любимую машину, но от сырости она все же начинала ржаветь.
Дядя Яша с тоской наблюдал, как гибнет в бездействии его мотоцикл, но
включать трескучий мотор "чертопхайки" командование запрещало: слишком уж
шумно палил мотоцикл дяди Манто, чересчур много дыма изрыгал он, а под
землей и без того дышать было нечем...

Но на этот раз все услышали, что "чертопхайка" заработала. Неужели дядя Яша
нарушил запрет? Все, кто был поблизости, поспешили на шум.

Они застали дядю Манто сидящим в седле своего стального коня. Раскинув
руки, весь изогнувшись вперед, Яков Маркович крепко держал широкорогий
руль. Мотор молчал, но зато сам дядя Яша, надув щеки, выпятив губы, громко
и искусно изображал урчание мотоцикла. При этом он подпрыгивал на кожаном
седле, наклонялся то в одну, то в другую сторону, делая виражи, переводя
рычажок на высшую скорость, - словом, видно было, что Манто мчится полным
ходом...

Заметив, что вокруг него собрались партизаны и впереди них стоят всюду
поспевающие Володя и Ваня, Манто стал как бы притормаживать машину. Он
потянул за какой-то рычажок под собой, затих, лишь изредка пофыркивая, и,
очень строго поглядывая на всех, объявил:

- Машина отправляется на Симферополь. Пассажиры, занимайте места! Вовка,
садись на багажник...

Володя не заставил себя просить второй раз. Он вскочил на кожаную подушку
за спиной дяди Манто и ухватился, как полагается в таких случаях, за пояс
водителя мотоцикла.

- Поехали! - провозгласил дядя Яша. - Держись на поворотах!.. - И снова
запустил свой "губной мотор".

Кругом все хохотали. Дядя Яша так подскакивал на седле, что Володе пришлось
крепко держаться за него, чтобы не слететь с машины. Он подпрыгивал,
жмурясь и ухая от азарта. Это была лихая гонка на месте, упоительная
воображаемая поездка. Дядя Яша на полном ходу успевал объявлять через плечо
своему пассажиру названия знакомых мест, мимо которых они мчались в своем
воображении: "Керчь-вторая!.. Владиславовка!.. Сарабуз!.. Семь Колодезей!"
И люди вокруг, прислушиваясь к этим хорошо знакомым названиям, погрустнели,
вспомнив о тех местах, поселках, селах, что остались там, наверху.

Смех постепенно смолк.

- Подъезжаем к Джанкою! - торжественно возвестил тогда дядя Манто и закрыл
глаза, как бы в изнеможении.

Володя, заметив это, внезапно закричал ему в самое ухо:

- Дядя Яша! Смотри, куда едешь, в ров угодишь!

Яков Маркович невольно вскочил, распрямившись во весь свой рост, и тотчас
же ударился своей многострадальной макушкой о каменный свод.

Это сразу опять всех развеселило, а дядя Яша, плюхнувшись на седло
мотоцикла, сердито объявил:

- За нарушение правил движения, за разговор с водителем во время поездки,
пойдешь на камбуз вне очереди чистить картошку!

И потащил хохотавшего Володю к себе на кухню.

* * *

Пятого декабря торжественно отпраздновали День Конституции. Так как часть
партизан несла караульную службу, то в Ленинском уголке собирались дважды -
днем и вечером. Манто в этот день сделал какой-то необыкновенно вкусный
рулет из консервов. Володя красиво разрисовал специальный номер "Боевого
листка", в котором выступили со статьями многие "подземкоры", как называли
партизаны тех, кто писал для стенгазеты. Возле "Боевого листка" был
специально поставлен фонарь, чтобы все могли когда угодно подойти и читать,
что там написано.

Партизанская стенгазета была нисколько не хуже тех, что выпускались до
войны на поверхности. Была здесь и передовая, написанная комиссаром, и
стихи Нины Ковалевой "Мы увидим свет". Была заметка Корнилова о том, как
хорошо работают пионеры. Имелась и карикатура, изображавшая Яшу Манто,
из-под земли пробившего головой камень: он высунулся на поверхность, а
фашисты в ужасе бегут от него во все стороны. Не обошлось и без
критического материала: тетя Киля разоблачала какие-то непорядки на камбузе
и корила нерадивых помощниц дяди Яши.

А сверху, через весь "Боевой листок", Володя крупными буквами выписал слова
из брошюрки, которую дал ему для этого комиссар: "... Конституция СССР
будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и
демократия непобедимы".

Так жили советские люди, добровольно обрекшие себя на заточение в камне,
отказавшиеся от света, чистого воздуха, воды и всех привычных условий
человеческого существования, для того чтобы своим хотя малым подвигам
облегчить народу великую победу над врагом человечества.

Но враг был силен, жесток, хитер, и надо было заранее узнавать все его
планы. В последние дни в галерею верхнего яруса проникал сверху какой-то
скрежещущий ровный шум, словно на поверхности производили бурение.
Необходимо было выяснить, что предпринимают враги. И тогда Володя опять
стал проситься в разведку.

- Дядя Гора, - говорил он Корнилову, - ну честное же слово, есть у меня
одна дырочка про запас! Туда никто, кроме меня одного, не пролезет. Ну,
разве только Олюшка Лазарева. Только она уж больно мала. А я - в самый раз,
дядя Гора!

- А почему ты раньше про этот лаз молчал?

- Военная тайна, дядя Гора, - смутился немного Володя, но тут же
чистосердечно признался: - Я его, этот лаз, случайно нашел, когда ходил
один раз наверх без спросу. Смотрю, светится. Я хотел было сказать, а потом
думаю: влетит мне, что я туда таскался. И решил оставить для себя про
запас, когда опять наверх в разведку выйти разрешат... Только там, кроме
меня, никто не протиснется. Вот теперь в пригодилось, теперь уж и ругать не
будут.

Корнилов сообщил командованию о просьбе Володи направить его в разведку и
рассказал о тайном лазе, который маленький разведчик держал на этот случай.
Лазарев поручил самому Корнилову проверить выход, и политрук