дал  ты,  Иуда  окаянный, господа нашего... - во всю гулкую
мощь  разнеслось  над омертвевшим каналом. Мерин на горбине моста взвился на
дыбы,  Виллем  поддал его длинным сигналом и распахнул дверцу. Полицейский с
недоумением  смотрел  то  на  автопопа, то на вздыбившуюся лошадь. Женщины в
пролетке завизжали. Инспектор кинулся к ним на помощь.
     Антуан  обернулся.  Я присел на колени, прихватил Щеголя за левую ляжку
и  несильно  перекинул его через парапет. Он болезненно вскрикнул и, выронив
портфель, полетел в канал.
     Напуганный  автопоп  выключил  магнитофон,  и  проповедь  оборвалась на
полуслове.  Инспектор  схватил  лошадь  под  уздцы.  Часы  на далеком соборе
продолжали отбивать удары. Колокольный звон ликующе плыл над каналом.
     - Держи его! - заорал Антуан, срывая с себя пиджак.
     Полицейский  добежал  до парапета. А там только тихий всплеск раздался.
Он  болтался в канале и пускал пузыри, цепляясь за осклизлые камни. Я сделал
ему  ручкой:  аривидерчи - и расстегнул портфель. Синяя тетрадь перекочевала
в мою папку, остальное я оставил на месте, мигом все разглядев.
     Катер,  вынырнувший  из-под  моста,  развернулся к парапету. Моторист с
озабоченным   лицом   крутил  штурвал.  Инспектор  на  мосту  никак  не  мог
управиться с лошадью.
     - Ловите  его,  господин инспектор! - кричал Антуан, продолжая усиленно
срывать пиджак. - Он хотел скрыться и прыгнул в канал!
     - Что случилось? - набежала на меня Ирма.
     Часы на колокольне ударили в последний, одиннадцатый раз.
     - Кто   его  знает?  -  ответил  я,  доставая  сигарету.  -  Я  в  этот
исторический   момент  проповедь  слушал.  Не  ныряй  за  ним,  Антуан,  сам
выплывет. Эти современные предатели хорошо плавают.
     - Конечно,  он  сам  прыгнул,  -  заявил  подошедший Виллем. - Он хотел
удрать. Я видел это собственными глазами и готов подтвердить под присягой.
     Я тронул полицейского за плечо и всучил ему портфель:
     - Тут важные документы, я их спас.
     Инспектор  оставил  лошадь  и  свесился через парапет моста. Все так же
внезапно  улеглось,  как  и  случилось.  Лишь Щеголь продолжал барахтаться и
вскрикивать.  Катер  подошел  к  нему  почти вплотную. Мужчина в белой шляпе
протянул  Щеголю  руку,  но  тот,  похоже,  перестал  соображать и ничего не
видел.
     Я  посмотрел  на  инспектора.  Тот  глянул на меня. Я ему улыбнулся. Он
поднял палец и погрозил.
     - Мсье,   -   сказал  он,  -  вы  напрасно  стараетесь  играть  в  Тиля
Уленшпигеля.
     - Мерси, мсье, - ответил я. - Но ведь и вы не Мегрэ.
     - Ты  меня  уморишь,  Виктор.  -  Это засмеялся Антуан, - но все-таки я
верю  в  бельгийских  полицейских.  Может,  когда-нибудь из нашего господина
инспектора все-таки получится хотя бы пол-Мегрэ.
     - Я отправлю вас в кутузку, - пригрозил инспектор вовсе не грозно.
     А  мужчина  в  белой  шляпе  продолжал тянуться с катера и никак не мог
ухватить  скользкого  Щеголя.  Наконец  он поймал его за шиворот, но выловил
лишь  пиджак,  который  сполз с экс-президента, как шкура со змеи. Мужчина с
досадой  отшвырнул  пиджак в канал и продолжал шарить по воде. На помощь ему
подоспел  моторист.  Вдвоем  они  таки  умудрились схватить Щеголя и втащили
его. Он немного нахлебался, глаза вытаращены, но ничего не видят.
     Пиджак некоторое время плыл по воде, потом ушел на глубину.
     Я  услышал  нетерпеливые  гудки  за  спиной и оторвался от парапета. За
фургоном   с   белыми   крестами,   пытаясь  объехать  его,  стоял  вишневый
"фольксваген", и за рулем сидела женщина.
     Я галантно распахнул дверцу:
     - Мадам   Констант,  вас-то  мне  и  надо.  Ищу  вас  по  всем  морским
телефонам.  Но  вы  не  опоздали,  мадам.  Где ваш фотоаппарат? Тут найдется
интересная натура...
     - Неужели  вы все-таки нашли его? - обрадовалась она. - Покажите же его
скорее!
     - Силь ву пле, сударыня!
     А  инспектор  и  полицейский  уже  тянули  Щеголя  через парапет. Когда
Констант увидела Щеголя, она тихо ахнула:
     - Это же президент Поль Батист!
     - Экс-президент, - уточнил я. - И не Поль, а Мишель...
     - А  ведь  он  был  в понедельник в архиве генерала Пирра, вы оказались
правы. Кто бы мог предположить! Но хорош, хорош.
     Таким  она  и  сфотографировала  его:  и  как  его  тащили  под выкрики
полицейских, и как наконец поставили на набережной.
     С  него  текло,  и под ногами тотчас набежала лужица. Подтяжки вздулись
на животе. Он был смешон и жалок.
     Констант  восторженно  крутилась,  снимая  его  со всех сторон, пока не
кончилась пленка.
     Он  понемногу  пришел  в  себя  и  начал  закрываться,  прятать  лицо и
отмахиваться. Обхватил руками плечи - и тут до него дошло!
     - Мой пиджак! - вскрикнул он. - Мои ключи!
     Ключи - это неплохо.
     - Мой паспорт, мой билет! Он стоил сорок две тысячи!
     Паспорт  и  билет - это замечательно, это как раз то, что надо! Хороший
был  у  тебя билет - на сорок две тысячи, это же восемьсот долларов, дальний
билет  -  и весьма. Я постарался припомнить расписание рейсов, которые видел
в "Паласе", там стояли и цены. Нет, сегодня ты уже не улетишь, Щеголь!
     - Мой адрес! - продолжал он взвизгивать все громче.
     Я  что-то  не понял, как тут реагировать - радоваться или дивиться. Вот
когда  все  сцепилось  до  последнего  камушка.  Вопли  над  затхлым каналом
сошлись со знаком Альфреда. Я подошел к Антуану.
     - У  него  был  билет на рейс КЛМ - 843 Амстердам - Сидней. Спроси-ка у
него, Тото, про этот адрес. Но... с подходцем.
     Антуан  всегда  понимал  меня  с  полуслова.  Он  сунул руки в карманы,
вразвалочку подошел к Щеголю.
     Потом нагнулся над ним и ласково шепнул:
     - Если  ты  забыл  адрес,  Щеголь,  я  тебе помогу, но только - молчок!
Запомни раз и навсегда: Веллингтон-стрит, двенадцать.
     - Тридцать четыре, - машинально отозвался Щеголь.
     - Привет  от  Чарли!  -  Антуан  щелкнул  его  по  кончику  носа.  -  А
телеграмму  ты  уже  дал?  Не  забыл  ли  ты пароль, Щеголь? Могу напомнить.
Каково-то тебе сейчас, "дружочек"?
     - Мне  очень плохо! - И только тогда до него дошло, что он сболтнул. Он
закрыл  лицо  руками и, наверное, попробовал проглотить свой язык, но у него
и это не вышло. Колени его подогнулись, и он присел в натекшую с него лужу.
     Я  подошел,  чтобы  рассмотреть  его  поближе.  Я глядел на него даже с
нежностью.  Слабоват  ты стал, Щеголь. В тираж пора. А то что же получается:
Луи  на пенсии, Антуан ишачит на тебя, как вол, бедного Ивана ты прижимаешь.
А  сам  позваниваешь  колокольчиком  и  шатаешься  по  всему свету вплоть до
иностранного  города  Сиднея?  Да здравствует неравенство! Да? Так больше не
пойдет, мой миленький!
     Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щеголем.
     - Привет от Виля, господин инспектор.
     - Кто это такой? - спросил он.
     - Мне,   право,   неудобно,  господин  инспектор.  Я  же  иностранец...
Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает.
     Констант  захлопала  в  ладоши.  Я  подошел к Щеголю и приподнял его за
подтяжки.
     - Примите,  господин  инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвертый
участник   ограбления   льежского   банка,  совершенного  в  сентябре  сорок
четвертого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент?
     Тот помалкивал.
     - Се ля ви, - сказал Антуан.
     - Папку  "кабанов",  похищенную  из  архива  генерала  Пирра, вы можете
взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы?
     - Но мотив, мотив? - с улыбкой подивилась Констант.
     Я  просвистел  ей  песенку  "Как  прекрасно  пахнут  ананасы".  За меня
ответил Антуан.
     - Он  очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он все еще рядовой учитель.
И  война  уже  кончается.  На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает,
что  полковник  Виль собирается совершить налет на банк, но вся четверка уже
укомплектована.  Двое  рядом  с  Вилем,  они  ближайшие его помощники, их не
тронешь.  А  четвертый,  Альфред  Меланже,  в  лесу.  И он предает "кабанов"
вместе  с  их  командиром,  чтобы  занять вакансию. Заодно он получает самое
надежное  в  мире  алиби  -  могильную  плиту,  потому  что  тут ему еще раз
повезло:  в  день  освобождения  Льежа  погибает его кузен Поль Делагранж, и
Мишель  берет  себе  его  имя,  надежно  и  казалось  бы навеки прикрыв свое
преступление   могильной  плитой.  О  том,  как  он  переменил  имя,  я  уже
рассказывал,  для  большей  безопасности  он  разделил  чужую фамилию на три
части.  И  полковник  Виль  безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что
ему  надо  иметь  тут  своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать
семь  миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он
вступает  в сговор с бароном Мариенвальдом... Остальное, как говорится, дело
техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей.
     - Ну  что,  ж  друзья,  - я обнял Антуана и Виллема, - дело о "кабанах"
можно считать завершенным.
     - Дело  об  особом диверсионном отряде "Кабан" и полковнике Виле только
начинается,  -  возразила  Констант,  деловито защелкивая футляр аппарата. -
Это будет лучший заголовок года, но я вам его не скажу.
     - Мерси, сударыня, - я поклонился.
     - А  теперь  мы пойдем в кабачок, - предложил Антуан. - Я знаю тут одно
местечко,  куда,  бывало,  хаживали  Тиль  и  Ламме Гудзак. Там и поговорим.
Кажется, мы сегодня еще не завтракали.
     - Сначала  вы  пройдете  в  полицию,  -  сурово заявил инспектор, - и я
составлю протокол.
     - Кончай тянуть резину, инспектор, - сказал я ему. - Мы приглашаем.
     - Все-таки  вы  хулиганы,  -  сказала  Ирма  по-русски,  но ее никто не
понял.


ГЛАВА 28

     - Салют, Серж! С бонжуром, ребята...
     - Чао, Витторио. С благополучным.
     - А-а, привет! Выражаю тебе свое полное. Как съездишенз?
     - Банзай гезунд, Витю-сан. Кахен твейн делахт?
     - Комси комса, или, по-нашему, абсолюман. А каки васи делаете?
     - Токанава  тояма,  что означает в переводе: на том же уровне плюс пять
процентози.
     - Значит, у тебя все о'кэй?
     - Ах,  ребята.  Если бы вы только видели! Этого ни в сказке сказать, ни
пером  написать,  вы  никогда  не  поверите, вы никогда не узнаете. Это надо
видеть,  это  надо  чувствовать,  это  надо обонять; какие шампиньоны я ел в
сметане, это же умереть!
     - Смотрите на него - он уцелел!
     - Как  же  ты  выжил,  бедненький?  Аж осунулся. Просто глядеть на него
невозможно, до чего он осунулся.
     - А нам оставил?
     - Нам он выдаст сухим пайком.
     - Честно  говорю,  ребята.  Какие  шампиньоны! Такие и в сладком сне не
приснятся. Сюзанна, жена Антуана, готовила.
     - Я всегда знал: в нем погиб великий чревоугодник.
     - Значит, он еще и насюзанился? Вот это парень!
     - А что? Осанка у него вполне. Сразу заметно: человек ел шампиньоны.
     - Клокочете  мелкой  завистью? Насчет Сюзанны ты мимо дал, Сержик. Я же
вам  от  души  рассказываю.  Этот Антуан, знаете, какой парень! Антуан - это
человек.
     - Партизан?
     - Что за вопрос!
     - А как по-ихнему партизан?
     - Так и будет - партизан. Это же французское слово.
     - А  я-то  думал,  что  партизаны  только  у нас были. Выходит, мы их у
французов позаимствовали?
     - Что же сие означает?
     - Партизан - это буквально соратник.
     - Значит, мы твои партизаны?
     - Нет, ребята, это я ваш партизан.
     - Смотрите, как скромничает! Я его буквально не узнаю.
     - Перед нами новый человек!
     - А   что?   Нашампиньонился   и   сделался   скромным  -  закономерная
деградация.
     - Скромность украшает даже штурманов.
     - Наш  Коля,  к  примеру,  третьего  дня не то что шампиньоны. - Комара
съел. И ничего - помалкивает.
     - Коля съел Комара? И вы молчите?!
     - Наш  Коля  теперь  в  финале.  Об  этом  знает  весь  мир и ближайшие
планеты.
     - Так он же в деревню ездил?
     - Виват, Николя! Как же это произошло? Чистая или по очкам?
     - По  чистой положил его наш Коля. В третьем раунде. Комар и пикнуть не
успел.
     - Вот это номер! Коля в финале, а я про шампиньоны вам заливаю.
     - Скромность, скромность...
     - Комар  для меня не проблема. А вот теперь в финале с Эдиком придется,
это уже кое-что.
     - Эдик - это штучка. Он гармоничен.
     - Неужто в финале с Эдиком? А кто его сейчас тренирует? Когда финал?
     - У  Эдика  правосторонняя стойка. И реакция у него на уровне. Берегись
его левой.
     - И вообще Эдик гармоничен.
     - Зато с Эдиком интереснее. Будет на что поглядеть.
     - Что  вы, ребята? Коля самого Комара уложил. Да после этого Эдик сразу
лапки поднимет. Он сдаст психологически.
     - Эдик психологически не сдаст. Эдик гармоничен.
     - Заладил. А Коля наш что - не гармоничен?
     - У  Коли  коронка  -  встречный  прямой. Садись на него в ближний бой,
Коля, и все будет в ажуре.
     - А чего же ты про Веру не спросишь? Скромность заела?
     - Спрашивается, где Вера?
     - Очнулся. Верочка отгул взяла по уходу за отцом.
     - Волнующе и непонятно...
     - Отцу  операцию  делали. "Излишки" какие-то вырезали. Так она теперь у
него днюет и ночует.
     - Сплошные чудеса. Что же толкнуло ее на этот героический шаг?
     - Ты  и  толкнул, дольче Вита. Уж больно она задумчивая стала, когда ты
ее в щечку чмокнул.
     - О чем нашептывал ей у трапа? Признавайся открыто.
     - Ребята,  вы  меня  знаете.  Я  вас тоже. И я со всей ответственностью
заявляю:  я  славы  не  ищу.  Я  рядовой  советский  труженик.  Зачем я буду
присваивать себе то, чего не совершал?
     - Вот к чему приводят поцелуи в запрещенном месте.
     - Здравствуй, Тиль.
     В  дверях  стоял  Командир,  и  в  руках  у него брюссельская газета. Я
вскочил.
     - Разрешите   доложить,  Командир.  Штурман  Виктор  Маслов  явился  из
краткосрочного отпуска. Готов приступить к своим обязанностям.
     - Вы  только  поглядите, товарищи, что пишут тут про нашего штурмана. -
Командир развернул газету. - Узнаете?
     Там  я  стоял в рост и сурово указывал пальцем. Фотография занимала два
столбца.  А  по  соседству в таком же формате был выставлен обмокший Щеголь.
Он  стоял  на полусогнутых, изо всех сил закрываясь от меня руками, смешно у
него  получалось.  Даже  на застывшем снимке видно было, как у него поджилки
трясутся.
     - Так это же наш Витторио. Напартизанился он у них, как я погляжу.
     - Насюзанился, напартизанился, наобонялся...
     - "Русский  Тиль  мстит  за  отца",  -  с  выражением  сказал Командир,
указывая на заголовок, набранный аршинными буквами.
     - Смотрите, и медаль на кителе какая-то.
     - Что вы, ребята, это не он. Он в это время питался шампиньонами.
     - Первый  раз вижу, ребята, честно говорю. Я тут совершенно ни при чем.
Это все Антуан.
     - Предварительный  диагноз  отменяется.  Это  не скромность, это корень
кубический из скромности. Это святой наив.
     - Я   же  говорил:  перед  нами  другой  человек.  Перед  нами  -  Тиль
Уленшпигель.
     - И мы ему верили...
     - Ну зачем вы, ребята... - взмолился я. - Да еще при Командире.
     - Приедем  -  разберемся  в  твоем  поведении,  -  отрезал  Командир. -
Доложишь в экипаже, что ты там творил...
     - Я  больше не буду, Командир, - ответил я. - Ведь и повода больше нет,
отец-то у меня был один...
     - Борт  ноль  сорок  один  слушает,  - сказал Николай. - Командир, порт
запрашивает вылет.
     - По местам, - приказал Командир.
     - Правый готов, - сказал Виктор-старший.
     - Левый готов, - сказал Командир.
     - Приступить к проверке системы, - сказал Сергей.
     - Вас  понял,  -  продолжал Николай. - Видимость пять километров, ветер
северо-северо-западный, до трех баллов.
     - Скорректировать маршрут, - сказал командир.
     - Ветер  северо-северо-западный,  до  трех  баллов, маршрут принимаю, -
ответил я.
     - Выходим на ВПП, - сказал Командир.
     Ведомая  тягачом  машина  беззвучно  качнулась  и  тронулась  с  места,
заносясь  правым  крылом.  Мы  разворачивались,  и я увидел здание вокзала с
галереей.  Антуан стоял в стороне от прочих, у меня сердце защемило, когда я
увидел  его  одинокую  фигуру  на  верхней галерее, вот так и мать стояла на
краю поля, провожая меня.
     Антуан заметил, как мы тронулись, и поднял руку.
     Машина  продолжала  разворачиваться,  вокзал проплыл и начал уходить за
срез  иллюминатора.  А  мы  пойдем  с  полосы  прямо  на север, и я не увижу
Антуана сверху, там только вата облаков и общие планы.
     Я на секунду оторвался от карты, чтобы последний раз глянуть в окошко:
     - Оревуар, Антуан!
1968-1971