ая  Маню. Я увидел и узнал его машину издалека, но он
все-таки  выпустил  очередь  первым.  Было  еще  слишком  далеко,  и пули не
повредили  машину  -  только  в  плечо  ударило. Это не помешало мне всадить
ответную  очередь,  его  автомобиль  уткнулся в кювет, а я помчался к Матье,
потому  что  ранение  было серьезным, и кровь хлестала вовсю. Не помню как я
добрался  до  Льежа,  но  Матье  оказался верным другом, он спас меня и даже
отвез  через  несколько  дней  домой.  Нет,  я  не  сказал ему о том, в кого
стрелял  и кто стрелял в меня. Об этом знают только те, кого уже нет. Газеты
оставили  нашу  встречу  на  пустынной  дороге без внимания, значит, он тоже
выбрался. Опять я промахнулся, второй раз в жизни.
     Другое  событие  я  перенес куда легче. Отец умер сразу, упал за ужином
со  стула  и не поднялся. Агнесса похоронила его без меня. Ресторан в Намюре
и  дом в Шервиле остались нам в наследство. Агнесса очень повзрослела за эти
недели,  ей  исполнилось пятнадцать лет, и я решился рассказать ей обо всем.
Она  поклялась  мне, что ни словом не обмолвилась об отце, Щеголь об этом не
спрашивал  ее. Значит, мы можем чувствовать себя в Намюре спокойно, и я буду
ближе к нему. Рано или поздно он проедет мимо, проедет в последний раз.
     8  мая  завершилась  эта  величайшая война, а за неделю до этого Гитлер
покончил  с  собой,  приняв яд и приказав сжечь себя в огне на манер древних
викингов.  Бесславный  финал! Мир пришел в обессиленную Европу, но моя война
еще  не  закончилась.  По ночам я слышу голоса мертвых друзей, они взывают к
отмщению.  И я верю, они слышат мою клятву: "Да, друзья, я отомщу за вас. Он
оказался  еще  более  подлым и хитрым, чем я предполагал, но он все равно не
уйдет от меня, клянусь вам в этом!.."


     Антуан  второпях  полистал  тетрадь,  сказал  "О  ля-ля!"  и умчался за
Иваном.  А  я остался один на один с синей тетрадью. Тетрадь в моих руках, я
вглядываюсь  в  страницы,  но они молчат. Записи следуют одна за другой то с
небольшими  перерывами,  то  перескакивают через месяцы. Тетрадь должна дать
мне  ответ, соединить распавшиеся камни, ломчато сверкающие в глуби родника,
но пока я не могу постичь ответа. Снова я должен ждать.
     Продолжаю  листать  тетрадь.  Строки  становятся  более  торопливыми  и
рваными,  цепляются  одна за другую, но мне удается разобрать лишь отдельные
слова, имена и даты.
     Перелистываю несколько страниц. Только даты!


     "11.Х.46.  Опять он удрал от меня. Два месяца я ждал, когда он появится
в  Монсе, он появился и удрал. Я гнался за ним сорок километров. На этот раз
я застал его врасплох, он был без оружия.
     Мы  выскочили из Монса на полном газу, он был впереди метров на триста,
я  настигал  его  и  уже  приготовил  автомат,  но тут дорогу на перекрестке
преградил  грузовик,  и  я  потерял  драгоценное время. Мы неслись до самого
Шарлеруа,  дорога там прямая, и ему было некуда деться. Я был уже близко, но
его  выручил  город,  он  ускользнул  по улицам, которых я почти не знал. Из
Шарлеруа  выходят  пять  дорог,  я  мог караулить только одну. Тогда я начал
методично  прочесывать  город  и  снова  накрыл  его  на  выезде к Монсу. Мы
понеслись  по  той  же  самой  дороге.  Я  был  уверен,  что  дело  сделано.
Оставалось  меньше  ста  метров,  как  вдруг  начал глохнуть мотор. Я совсем
забыл,  что  бензин  у  меня на исходе, я слишком долго колесил по Шарлеруа,
надо  было  заправиться там. Я выскочил, схватил канистру, а он тем временем
повернул  на север в сторону Брюсселя. Я долго видел его машину, пока она не
скрылась  за  лесом.  Гнаться было бессмысленно; он ушел. Он нарочно не стал
возвращаться  в  Монс,  чтобы  запутать  следы,  но  и  в Монсе он теперь не
останется.  Теперь  он  перейдет в Гент, я почти уверен в этом. В Генте тоже
продается отель...
     Необходимо перекрасить машину".
     "25.I.47.  По  ночам  они приходят ко мне, садятся в изголовье, терзают
своими  вопросами.  "Ты  отомстил  за  нас?"  -  спрашивает  Василь. "Нет, -
отвечает  Борис,  -  он еще не успел отомстить за нас, но он сделает это, мы
должны  набраться  терпенья".  -  "Но  ты  узнал,  почему  он предал нас?" -
продолжает  Василь терзать меня. "Я говорил тебе, не надо было отпускать его
из  хижины  в  то  утро,  -  подхватывает  Милан. - Он лишь притворился, что
пойдет  за фазаном, а сам пошел к бошам". - "Но ведь он все-таки принес двух
фазанов.  Он  действительно  ходил  на охоту", - это Робер пытается защитить
меня.  "Ты  прав, Робер, - отвечаю я ему. - Буханка не виновен, не он предал
нас.  Нас предал другой, которого зовут П.Д." Но они не слышат меня. Тогда и
я  умолкаю.  Я  молчу и слушаю шорохи за стеной. С той ночи, как он внезапно
появился  в  старом  отцовском  доме, я жду его, но он больше не приходит: в
тот  раз  у  него  ничего не вышло, и он не хочет больше рисковать. Но я все
равно  жду его, слушаю каждый шорох, и голоса друзей лишь мешают мне. "Разве
имеет  значение,  почему  он  предал?  -  раздается глухой голос в углу, там
Марек  сидит  на  корточках  и  щиплет  лучину.  -  Если предательство имеет
конкретную  причину,  разве  оно перестает быть предательством?" - "Я отомщу
за  вас,  друзья, отомщу, - отвечаю я в темноту. - Еще и двух лет не прошло,
как  я  его  встретил,  и у меня еще есть время". - "Борис прав, - это снова
Робер,  он  всегда  был  самым  великодушным  среди нас. - Вы же знаете, что
командир  уже  три  раза  почти  настигал  его,  а  наш  командир никогда не
промахивается.  В  четвертый  раз он не уйдет от него, и тогда мы успокоимся
навеки".  - "Ха-xa, - смеется Василь. - А кто тогда промахнулся, в том доме,
у  Лошадиной скалы? Борису пришлось выручать его. Вот кто никогда не мазал -
Борис.  Если  бы  Борис  был  нашим  командиром, мы не погибли бы". - "Тише,
друзья,  умоляю  вас,  вы мешаете мне слушать. Если вы будете мне мешать, вы
погубите  меня..."  Под  утро  голоса  становятся невнятными, а когда встает
солнце,  они  уходят совсем, и я засыпаю. После таких разговоров я несколько
дней  хожу  разбитым  и обессиленным, хорошо еще, что они приходят не каждую
ночь, и я могу отдохнуть от их осуждающих голосов".
     "3.II.47.  Сегодня  Агнесса  видела,  как он дважды проехал мимо нашего
дома.  Я  в  это  время был в префектуре, и он, конечно, знал, что меня нет,
иначе  он  не поехал бы так нагло и открыто. Не прошло и недели, как мы сюда
перебрались,  а  он  уже  пронюхал  про нас. Он наблюдает за мной откуда-то.
Хитрая  бестия, мертвые не тревожат его, он спит спокойно, утром выезжает на
охоту  за  мной  и  следит  за  каждым  моим  шагом.  Я забрался на чердак и
тщательным  образом  исследовал окрестности. На ближнем холме стоит одинокий
сарай  -  он  может  прятаться  там.  Дорога  выходит из леса, делает крутой
поворот  и  скрывается  за церковью - он может караулить меня за оградой. Из
мансарды  видны  два  соседних  дома - он и там может сидеть. Я еще не успел
познакомиться  с  соседями.  А  что,  если  он  подкупил  их?  Я спустился в
спальню,  чтобы  проверить  автомат,  и  вдруг  увидел его машину. Он выехал
из-за  церковной  ограды - так я и знал. Я выскочил, погнался за ним, но его
и  след простыл. Я проехал километров двадцать, исколесил все дороги, но все
было  напрасно. Неужто мне померещилось? Я же точно видел его машину, я могу
узнать ее из тысячи других, она все время стоит перед моими глазами".
     "12.III.47.  Они  не  дают  мне  покоя.  Больше всех злобствует Василь.
"Почему  ты  валяешься  в постели? - кричит он. - Или ты ждешь, когда он сам
придет  к  тебе  под  твою  пулю?  Поезжай в горы, он сейчас там. Немедленно
поезжай!  Мы  не  уйдем  до  тех пор, пока ты не поедешь". Борис успокаивает
его,  он  всегда  был  добрым,  хотя до самой смерти не знал об этом и любил
казаться  безжалостным.  "Потерпи,  Василь,  -  говорит  Борис. - Теперь уже
недолго  ждать,  а  мы  можем  ждать  вечно, потому что с нами уже ничего не
сделается".  - "Ты, верно, заодно с ним, Лесник! - кричит Семен, кажется, он
впервые  заговорил  с  тех  пор,  как они начали приходить ко мне. - Ты тоже
виноват  перед  нами,  что  отпустил  на  охоту Буханку". - "Не перед вами я
виноват,  -  отвечает Лесник, - я виноват лишь перед Жермен. Но она простила
меня.  Она  зажгла  факел  в моей руке. Поэтому я говорю вам: мы можем ждать
вечно".  -  "Все  же он мог бы поторопиться, - вступает Марек, он уже кончил
щепать  лучину  и  разводит огонь в углу, - мы уже порядочно ждем и никак не
дождемся".  - "Разве вы не видите, что он болен? - Кто это говорит? Огня еще
нет,  и  я  не  вижу его лица, а голоса не узнаю, наверное, это великодушный
Робер.  -  Ему надо отдохнуть, он устал, гоняясь за ним по дорогам. Он устал
и  заболел.  Мы  лишь  мешаем ему своими разговорами". - "Спасибо, Робер", -
отвечаю  я. "Ха-ха, болен? - теперь и Марек смеется. - Да он просто струсил,
вот  в чем причина. Почему он с утра до вечера валяется в постели? Он просто
боится его, ха-ха! А мы считали его своим командиром. Мы доверяли ему".
     Солнце  встает,  но  они не уходят, они издеваются надо мной, терзают и
клевещут,  а  я  не  в силах им ответить потому, что они не слышат меня. Они
говорят  что хотят, а сами не желают слушать моих доводов. Я бросаюсь на них
с  кулаками. Они лишь смеются в ответ и тут же ускользают. Кулаки мои бьются
в  кровь о стены, я падаю обессиленный. "Борис, Борис, - кричу я в отчаянье,
-  приди,  Борис, ты один можешь помочь мне. Буханка не виноват, скажи им об
этом.  Ты же знаешь, Борис". Агнесса появляется в комнате, пытаясь успокоить
меня,  голоса  утихают,  и  я  прогоняю Агнессу из комнаты. О, если бы я мог
заснуть  и  выспаться! Но Василь прав: я должен освободиться от этого, иначе
они никогда не оставят меня.
     Итак, решено. Завтра еду в "Остеллу".


ГЛАВА 18

     "Жермен  Марке  предательница"  -  я  отложил бесполезную пока тетрадь,
слепо  глядел  на  карточку  и  ничего  не  понимал. Снова рассыпались белые
камни,  которые  я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала
"кабанов",  но  не  верить  в  написанное было нелегко. А может, и в тетради
названо имя Жермен? Тогда все сойдется.
     Машинально  взглянул  на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и
пройдет  еще полчаса, прежде чем он вернется с Иваном. За это время я мог бы
принять  решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять
минут  -  и  я  перед  Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое
время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни.
     В  доме  тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до
моей комнаты.
     Как  же  это  могло случиться? Зачем ей нужно было предавать "кабанов"?
Она  же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда,
но  что  ей  стоило  нанять убийцу? Мы доберемся и до него. Но мотив, мотив?
Неужто  из-за  денег?  За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали
меня,  только  зачем  они мне теперь, когда в записке ясно сказано - предала
Жермен.  Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на
карточке. Антуан сказал: "Подожди".
     Ну  что  ж,  подождем.  "Са  ва  тре  бьен,  мадам  де  ля  маркизе", -
беззаботно  напевала  Сюзанна  у  своего  очага. Действительно, "все хорошо,
прекрасная   маркиза,  дела  идут,  и  жизнь  легка,  ни  одного  печального
сюрприза,  за исключеньем пустяка". Какой пустяк - не хватает лишь мотива. А
зачем  мне  мотив?  Мотив  выводит  Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю -
отец  был  предан.  И  он  сам  назвал  предателя.  Конечно  же, записку мог
написать  он.  Он  мог  писать  в  темноте,  впопыхах, вкривь и вкось. А как
попала  карточка  к  Альфреду?  Я  поискал  в тетради, но конверта не нашел.
Впрочем,  Альфред  и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а
отец  прикрыл  отход.  Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашел отца,
то  удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан
точно  говорил  это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую
деталь!  В  самом деле, это странно. А если обдумать еще раз то, что было на
мосту?  Они  отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он
тоже  мог  быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул
у  него  карманы,  чтобы  забрать все бумаги. Альфред и взял карточку - чего
тут  гадать?  Это  не  самое  существенное.  А главное то, что записку писал
отец,  писал  в  последнюю  минуту жизни. И он написал слова, которые считал
главными  -  только это и существенно. Отец не знал, к кому попадет записка,
но  верил,  что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала
к  сыну  -  может  ли  быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен
пыталась  скрыть  от  нас  адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она
успокоилась,  узнав,  что  Альфред  там  больше не живет, и тут же позвонила
мне.  Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь
и  записка.  Ты крепко промахнулась, Жермен. "Шерше ля фам", - сказал черный
монах.  И  я  нашел  ее.  С  женщины  началась  эта  история, женщиной она и
закончится.
     На  кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему еще рано. Сюзанна
кому-то  ответила,  дверь  распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая
девушка.  Она  была  в  голубом  свитере  и короткой белой юбке, открывающей
загорелые  стройные  ноги.  Лицо  без  всяких следов косметики, но она и без
того  была  чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то
знакомое  чудится  во  всем  ее облике. Может, я видел ее на церемонии? Нет,
могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил.
     Она  вошла  в  комнату  и  смотрела  на  меня с настойчивым интересом и
каким-то  непонятным  мне  волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже
лукаво  подмигнула  мне  из-за  спины девушки, как бы говоря: "Ага, попался,
голубчик!"  Но  я-то  меньше  всего  на  свете  боялся  женщин,  даже  самых
распрекрасных.
     Я поднялся навстречу незнакомке.
     - Здравствуйте,  - выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну.
-  Вы Виктор Маслов? - Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят
сегодня мои варианты. Кто же это может быть?
     - Так  точно,  я  Виктор,  - я вспомнил женщину в черном и не торопился
протягивать руку.
     - Я  Николь,  Николь  Масло,  -  быстро  говорила  она, не сводя с меня
напряженного  взгляда.  Чем я так ее взволновал? Не Тереза ли ее прислала? -
Ты понимаешь?..
     - Маслов?  -  переспросил  я.  - Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше,
коль ты Маслов...
     - Николь,  Николь  Масло,  -  на лицо ее набежала облегченная улыбка, а
взгляд  был трепетным и зовущим. Непостижимым образом ее волнение передалось
мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло.
     - Не торопись, Николь, сейчас мы во всем разберемся. Присядь же...
     Сюзанна подскочила ко мне и затараторила:
     - Николь  э ля соер де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен.
Компри?  Харашо-о, - и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших
ее.
     - Ля  соер,  ля  соер,  что сие значит? - оторопело спрашивал я, потому
что уже знал, что это такое. - Подожди-ка, сейчас проверим по словарю.
     Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот:
     - Диксионер, диксионер, Николь ля соер, ля соер...
     Я  лихорадочно  перешвыривал  страницы,  еще не веря. Но так и есть: ля
соер - сестра.
     - Взгляни, - сказал я, протягивая ей словарь. - Так?
     - Уи,  уи,  -  она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было
убедительней  всех  "уи".  -  Я  сестра. Николь Масло - сестра, - продолжала
она,  подлетела  к  Сюзанне  и  тоже  на  радостях поцеловала ее. - Николь -
сестра Виктора.
     - Вот  и  познакомились, - перебил я, пытаясь поймать ее руку. - Теперь
отвечай, откуда ты взялась?
     - Да,  да, - она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. -
Виктор и Николь, брат и сестра, да, да.
     - Это  я  уже  усвоил.  Но  откуда ты взялась? Кто твоя мать? - я снова
потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли.
     - Жермен Марке, - радушно объявила она. - А я Николь Масло.
     Так  что  ж,  пока  все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен
предала  отца,  и моя сестра - дочь предательницы. "Са ва тре бьен, мадам де
ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка".
     - Виктор,  Виктор!  -  не  успел  я  ни  опомниться,  ни  подумать, как
очутился  перед  зеркалом.  Ни  о  чем  не подозревая, Николь теребила меня,
заставляя  то  повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к ее лицу,
то,  наоборот,  встать  затылком к затылку, чтобы помериться ростом, - и все
это   с   неистовыми   восклицаниями,   задорными  подмигиваниями,  смешными
гримасами,  которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался,
пытаясь   прикинуть   между   паузами   хоть  что-нибудь  подходящее.  Снова
рассыпались мои камни.
     - Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! - вскрикивала она.
     Сюзанна   поспешила   к   зеркалу,   вставленному   в  шкаф.  Я  увидел
возбужденно-дурашливое   лицо  Николь,  открыто  радостную  Сюзанну  и  свою
сосредоточенно-притворную   физиономию.   Слишком   многое   переменилось  с
появлением  Николь в этой комнате, и я еще не мог предвидеть все последствия
этого неожиданного явления.
     Сюзанна  смотрела  на  нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня,
потом  опять  на Николь, - да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного
разные,  но  нос  -  вылитый  и  губы - вылитые. Потом ойкнула и умчалась из
комнаты.  На  кухне  загремели  кастрюли,  оттуда сладко потянуло пригорелым
тестом.
     Мы  остались  одни,  и  я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока
суд  да  дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая
длинноногая  сестренка и все же младшая, недаром она так светозарно радуется
вновь  найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с
ее появлением...
     - Я  хочу  быть  тебе  хорошей сестрой, - щебетала Николь, не давая мне
сосредоточиться.  -  Но  я  не  знаю  твоего  языка. А мне так много хочется
сказать тебе.
     - Еще  наговоримся,  не  спеши.  Скажи-ка лучше, когда ты родилась? - я
протянул ей разговорник с этим вопросом.
     Николь тут же схватила карандаш.
     - 5 марта 1945 года, - написала она цифрами.
     Хорошенькое  дело,  я покачал головой, выходит, отец был еще жив, когда
Жермен  могла  знать,  что  ждет ребенка. И, зная об этом, она... Нет, такое
даже в голове не укладывалось.
     А  Николь  не  давала  мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж,
Николь,  пора  переходить  на  волапюк,  попробуем  сообща  разобраться.  Мы
вооружились  словарями,  уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и
всячески  ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом,
строя  самые  нелепые  фразы,  чтобы  лучше  понять  друг  друга. Впрочем, я
постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же.
     - Когда ты узнала, что Маслов твой отец?
     - Позавчера.  На  другой  день  после  того,  как вы приезжали к нам. Я
удивилась:  зачем  русские  пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе,
но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал ее.
     - Кто  же  тебе  сказал про твоего отца? Мать? - Наивный вопрос, но все
же надо задать его для очистки совести.
     - Что  ты?  -  Николь  покраснела. - Она даже не знает, что я поехала к
тебе.  Мама  всегда  говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати
лет,  пока  не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц
после  того,  как  Ив  вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто
ничего  не  знаю,  и  продолжала  называть  его  отцом.  Он ко мне прекрасно
относился.  Но  я  верила:  когда-нибудь  я узна