имя  вам  ничего  не  скажет,  -  отвечала она, судорожно теребя
сумку,  -  но ваше мне известно давно. Вы очень молоды и хорошо выглядите. У
вас сегодня радостный день. - Она указала глазами на медаль.
     - Я  не отказываюсь, мадам, нынче действительно приятный для меня день.
Мне присвоили звание почетного партизана, если вы слышали...
     - Я  не  была  на ваших церемониях, - продолжала женщина, и в глазах ее
сверкнул  огонек,  -  но  слышала,  что  они  проходят  очень  торжественно:
знамена, цветы, речи.
     - Можете  поехать  с  нами,  -  предложил я, не переставая наблюдать за
ней.  Что-то  неуловимое  в  ее взгляде невольно настораживало меня, и важно
было  найти правильную линию, чтобы не сбить ее. - Мы скоро поедем на могилу
моего отца, он погиб в Бельгии.
     Иван принес бутылку оранжада и сел за столик четвертым.
     - Я  не  поеду  с  вами,  - она явно старалась сдерживать себя, и у нее
неплохо  получалось.  -  Скажите, мсье, сколько вам лет? Наверное, вы так же
молоды, как ваш отец, когда он находился здесь?
     - Увы, мадам, я уже на два года старше его.
     - Нет,  я  не поеду с вами на могилу, - упрямо повторила она. - Мой муж
был  таким  же  молодым,  он  мог  бы еще долго жить, но вчера я была на его
могиле, там не устраивают шумных церемоний...
     - Она в трауре, - изрек Иван, потягивая мартини.
     - Простите,  мадам,  - сказал я, продолжая выжидательную линию. - Я мог
бы  сразу  догадаться, приношу вам свое соболезнование, мадам. Что случилось
с вашим мужем, если не секрет?
     Надломленная  улыбка  перекосила  ее  лицо,  но она все же сумела взять
себя в руки.
     - Его  убил  ваш  отец,  Борис  Маслов, - решительно произнесла она, не
сводя с меня глаз.
     У  Ивана  тут  же  челюсть  отвисла,  и  я  сначала увидел эту отвисшую
челюсть  и  испуг в глазах Татьяны Ивановны, а уж потом смысл перевода дошел
до  моего  сознания.  Так  вот  что  ее  мучило,  спокойно, не будем горячку
пороть,  не  так  все  это  просто,  как  кажется.  И  она  не случайно сюда
заявилась.
     - Я  дальше  не  стану  переводить, - сказала Татьяна Ивановна, вытирая
платком взмокшее лицо.
     - Отчего  же?  -  возразил  я с усмешкой. - Пусть мадам скажет все, что
хочет сказать. Ведь мы находимся в свободной стране, не так ли?
     - Я заставлю ее замолчать, - опомнился Иван.
     - Молчи,  Иван,  приказываю тебе. Сам сумею ответить, - я уже полностью
овладел  собой,  пытаясь сообразить, что может значить этот визит. - Так что
же она сказала? Что-нибудь об отце? Говорите, не стесняйтесь.
     Женщина  повысила  голос, пальцы, сжимающие сумку, побелели. Наконец-то
в  ее  глазах  сверкнула  давно  сдерживаемая  ненависть. Как же глубоко эта
ненависть сидела, если так долго прорывалась наружу.
     - Она  говорит,  что  ваш  отец  убийца,  -  выдавила  из  себя Татьяна
Ивановна. - Больше я не могу вам сказать.
     - Спокойно,  Татьяна  Ивановна,  сейчас разберемся, кто тут прав, а кто
виноват.  Не  думаю, чтобы отец просто так вошел в дом и убил человека. Это,
наверное,  ваш  муж  первым  напал  на него? Что же вы молчите, я жду. Тогда
ведь  война была, Татьяна Ивановна, что же вы робеете? - Но Татьяна Ивановна
уже  вышла  из  строя,  и  я  повернулся  к  женщине в упор к ее ненавидящим
глазам.  - Война, пиф-пиф. Или ваш муж - моего отца, или отец - вашего мужа.
Я,  между прочим, тоже сирота, а мать моя - вдова, да скажите же ей, Татьяна
Ивановна. Теперь понятно, почему она свое имя не захотела назвать.
     - Как  это  ужасно, - тупо повторила Татьяна Ивановна, заламывая руки и
прижимая ладони к щекам. - Она говорит то же самое.
     Женщина  встала,  расстегнула  сумку.  Я  тоже  поднялся,  следя  за ее
руками. Так мы стояли лицом друг к другу.
     - Убийцы,  вы  убийцы!  -  в  бессильной злобе твердила она, - вот вам,
вот... - она выхватила газету, скомкала ее.
     Луи  уже  подходил  к  столу.  За  ним  спешили  Антуан  и президент. Я
бросился навстречу.
     - Иван,  быстро  спроси  у  Луи, знает ли он ее? - Я тут же повернулся,
услышав  шорох,  но  женщины  у  стола уже не было. Черный костюм мелькнул в
крутящейся двери, на столе валялась разорванная газета. - Иван, живо!
     Иван грузно кинулся к двери, Антуан юркнул следом.
     Мы  подошли  с  Луи  к  столу.  Татьяна Ивановна сидела в прежней позе,
прижав  руки к щекам. Я разгладил ладонью газету, фотография была разорвана.
В зале, кажется, никто не заметил, что случилось в нашем закутке.
     - Татьяна  Ивановна,  полноте, - я оторвал от лица ее руку, - ничего же
не случилось, успокойтесь, прошу вас.
     - Простите  меня,  это  уже  прошло,  -  она  подняла  голову, виновато
улыбнулась. - Меня потрясло то, что она говорила то же самое.
     - Что такое? Что тут произошло? - вопрошал подоспевший президент.
     - Небольшая демонстрация протеста. Как говорится, свобода собраний.
     Татьяна  Ивановна,  сбиваясь,  объяснила президенту. Луи было кинулся к
дверям,   но   снова   вернулся   к   нам.   Лицо  Поля  Батиста  оставалось
непроницаемым. Потом он подошел ко мне.
     - Господин   президент  приносит  вам  свои  извинения  за  случившийся
инцидент,  но  они  могли  арендовать только половину зала, и хозяин оставил
двери  открытыми,  иначе  сюда  не  проникли  бы  посторонние люди. Господин
президент весьма сожалеет, сейчас он обратится к хозяину.
     - Нашли,  о  чем  сожалеть,  -  я  даже  рукой  махнул.  - Это только к
лучшему.  Кое-что начинает проясняться. Спросите у Луи, Татьяна Ивановна, он
успел разглядеть эту женщину в черном костюме?
     - Нет,  он  никогда  не  видел ее, он уверен в этом, - ответила Татьяна
Ивановна.
     - Тогда,  выходит,  это  работа  "кабанов", - заключил я. - Кажется, на
сей  раз  демонстрация  закончилась  моим  поражением. Лозунги нам больше не
понадобятся. Долго придется искать эту мадам.
     Подоспевший  Иван подтвердил мои предположения: женщина села в машину и
уехала в сторону Льежа.
     - Надо было за ней пуститься, - подсказал я с опозданием.
     - Я  хотел,  - оправдывался Иван. - Я шел за ней, а моя машина стояла в
другом конце, я бы все равно не успел. Она уже уехала.
     Антуан положил передо мной листок, на котором было написано: 9325Х.
     - Браво,  Антуан!  Мне  бы самому ни за что не догадаться. Теперь-то мы
ее найдем.
     - Она  живет  далеко. Этот номер из Западной Фландрии, - пояснил тот, -
у них такие буквы в индексе.
     - Хорошо,  что  не  из Западной Германии, - засмеялся я, - вот тогда ты
задал бы мне загадку.
     - В  машине  сидел  мужчина,  -  продолжал Антуан. - Он ждал ее и курил
сигару. Машина была синяя, марка "Феррари".
     - Тоже   неплохо.   Сигара  приобщается  к  делу  в  качестве  главного
вещественного  доказательства.  Но ты не сказал мне сорт сигары. Без этого я
не смогу работать.
     Антуан засмеялся.
     - Я  тоже  видел, как он курил сигару, - подтвердил Иван. - И вообще, у
него был вид капиталиста.
     - Спасибо,  Иван.  Если он еще и капиталист, то мы его быстро найдем. -
Я  повернулся  к  Татьяне  Ивановне. - Так что же все-таки она говорила? Что
такое то же самое?
     - Она  говорила,  что ее ребенок рос сиротой без отцовской ласки, и она
осталась вдовой на всю жизнь.
     - Это  же лирика, Татьяна Ивановна. Бедная вдовушка укатила на шикарном
лимузине  к  своей  бедной  сиротке  -  какая трогательная картина. А тогда,
между прочим, война была. А на войне, между прочим, пули летают.
     Я  решительно  направился к стойке, за которой президент вел переговоры
с  хозяином.  От  стойки  отделился  коренастый мужчина со смуглым лицом. Он
протянул мне руку.
     - Он  все  слышал, - перевел Иван, - как ты с ихней мадам разговаривал,
и после этого он имеет честь пожать твою партизанскую руку.
     - Разрешите  представиться, - сказал смуглолицый, голос его был сухим и
решительным. - Матье Ру.
     - Боже  мой, - вздохнула за моей спиной Татьяна Ивановна, - неужели эта
ужасная война никогда не кончится?


ГЛАВА 14

     Нет,  не  таким  представлял я его. И встреча наша рисовалась по-иному,
думалось:  сам  его  найду, сам начну наш мужской разговор. Я и первую фразу
придумал.  "Здравствуйте,  Матье  Ру, - сказал бы я. - Вот мы и встретились,
мсье, похоже, вы меня не ждали?"
     И  снова  все  перевернулось. Он и рта не раскрыл, а я уже знал, что он
скажет: на мосту не был. Ничего нового он мне не скажет.
     Он смотрел и улыбался, веселые морщинки собрались в уголках глаз.
     Я изобразил ответную улыбку.
     Он  продолжал  улыбаться,  взбираясь  на табурет. Я расположился рядом.
Коль он сам явился, пусть сам и доложит, с чем пришел.
     Президент  Поль Батист завершил переговоры с хозяином и присоединился к
нам.
     - Мсье  де Ла Гранж, - произнес я, - весьма сожалею, но сегодня вечером
мы не поедем к Матье Ру.
     Поль Батист удивился.
     - Матье Ру перед вами, - торжественно заключил я.
     Президент удивился еще более, они быстро заговорили.
     - Президент  говорит,  что он ему кажется знакомым, - по ходу переводил
Иван,  -  они могли встречаться в убежище Виля, но тот мсье не узнает нашего
президента.  Он  не  знал,  что  мы его искали. Он прочитал эту газету и сам
решил,  что  ты  будешь иметь интерес узнать про Альфреда Меланже, командира
группы  "Кабан".  Поэтому  он приехал на нашу церемонию. Он может рассказать
тебе и про отца, один раз он видел его в лесной хижине.
     - Понятно,  -  ответил я, хотя понятно было не очень. - Выходит, сам он
в группе не состоял?
     - Об этом он еще не рассказал, - ответил Иван.
     - Так спроси же у него.
     - Ты  мешаешь  мне  слушать,  -  ненадолго обиделся Иван. - А то у меня
выходит  в  оба  уха.  Он говорит, что ему приятно с тобой познакомиться. Ты
правильно   поступил  с  этой  женщиной.  Он  сообщает,  что  мы  все  можем
рассчитывать на его правду.
     Не  скоро,  видно,  доберемся  до  дела с такой общительностью. Я решил
набраться терпения. У меня больше нет бесполезных вопросов.
     Матье  Ру поставил рюмку и сказал свое слово. Лица у всех вытянулись. Я
смотрел  в  этот  момент  на  Антуана и увидел, как у того глаза сузились, и
желваки  задвигались.  Сюзанна  вскрикнула и принялась растерянно поправлять
волосы.   Луи  негодующе  перебил  Матье  Ру,  быстро  и  как-то  растерянно
заговорил Поль Батист, потом Антуан. А у Ивана снова челюсть отвалилась.
     - Не томи душу, Иван. Про "кабанов", да?
     - Он сказал, что "кабанов" предали, - молвил Иван упавшим голосом.
     - Что  я  тебе  говорил! - воскликнул я и осекся. А почему, собственно,
должен  я  знать обо всем этом? Зачем, собственно, стремился к этому знанию?
На  что  мне  оно?  Но задумал - вот и дождался. Но что же я хотел услышать?
Что  должен  был  услышать?  У  меня  аж  под  ложечкой засосало, когда я на
секунду  представил  себе,  что было бы, не будь сказаны эти слова. Но слово
сказано.  Не  стало  амбразуры, закрываемой жарким телом, не стало штурвала,
выворачивающего   на   последний  таран,  не  стало  знамени,  подхваченного
отчаянной  рукой,  -  все  убил  один предатель, только он один и убил всех,
только  он и остался единственной реальностью в этом неверном мире. Не будет
мне теперь покоя. Не нужен мне покой теперь.
     Вот  почему  я  должен  был  услышать  это слово и рвался к нему сквозь
немоту  могильной  плиты. Я и сам сейчас другой, давно готов к такому слову,
с той самой минуты, как мадам Люба молвила.
     Теперь  они  говорили  все  разом, не до меня им стало, они свои заботы
выясняли,  они  еще  надеялись,  что слово сказано не до конца и неточно. Но
я-то  знал,  что  надежды  нет.  Ру  терпеливо отвечал на вопросы, то и дело
поглядывая на меня. А я другим сделался, холодным и пустым.
     Я   обернулся  и  увидел  Татьяну  Ивановну,  которая  подошла  к  нам,
привлеченная громкими голосами.
     - Вы  слышали,  Татьяна  Ивановна?  - обратился я к ней как к последней
своей  опоре.  -  Все-таки  он  был там, этот Иуда. Недаром говорят: если бы
Иуды  не  было,  его  следовало бы выдумать. Не прожить нам без Иуды на этом
свете. Имени его он, конечно, не знает? О чем они там шумят?
     - По-моему,  он  в  самом  деле не знает того человека, - ответила она,
поглаживая  мою  руку и глядя на меня влажными глазами. - Он объясняет вашим
друзьям, каким образом он узнал об этом.
     - Конечно, друзья у меня еще есть, - я усмехнулся.
     Антуан подошел ко мне, больно сжал плечо.
     - Мы  его  найдем,  Виктор, - сказал он. Я увидел его тоскливые глаза и
подумал,  что и у меня, верно, такая же тоска в глазах. Не хотел бы я видеть
тоску в глазах друга.
     - Найдем,   Антуан,  -  как  эхо  отозвался  я.  Как  быстро  мы  можем
установить по номеру машины имя владельца?
     - Это  несложно,  но сначала мы поедем к Альфреду Меланже. Ру знает его
адрес.
     - Не  слишком  ли  много  он  знает,  Антуан?  -  спросил  я.  - Что-то
затянулся его монолог.
     - Ты должен мне верить, Виктор.
     Мы  отошли с Антуаном от стойки и сели за тот же столик, где только что
сидела женщина в черном. Татьяна Ивановна была нашей "связной".
     Ру подошел к нам. Я пригласил его сесть.
     - Когда  я  ехал  сюда,  то еще не знал, что скажу вам об этом, - начал
он.  -  Но  я  увидел  вас и понял, что должен сказать все. Теперь вы знаете
это.
     - Увы, мсье Ру, я еще ничего не знаю.
     - Я расскажу все, что мне известно об этой печальной истории.
     Иван  и  Луи  присоединились  к  нам. Поль Батист отошел, сославшись на
дела.  Луи сердито отослал женщин, с грохотом подвинул стул. Он никак не мог
успокоиться  и  то  и дело наскакивал на Ру с вопросами и возражениями. Иван
тоже  встревал  в разговор. Татьяна Ивановна деловито и терпеливо переводила
все,  что  они  говорили,  выкрикивали, в чем сомневались. В конце концов из
путаных вопросов, воспоминаний, перебивов такая стала проясняться картина.
     Матье  Ру  в  тридцать  восьмом  году  окончил  медицинский факультет и
работал  хирургом  в  Льеже.  Он  уже тогда отдаленно был знаком с Альфредом
Меланже,  который  учился  на том же факультете, но был на два курса старше.
Когда  началась война, они потеряли друг друга. Ру пошел в армию, в битве на
Лисе  был  тяжело  ранен  в бедро, несколько месяцев провалялся в госпитале,
после  чего  вернулся  в  Льеж и вступил в ряды Сопротивления. Ру воевал как
врач.  По  первому  зову он мчался на партизанские стоянки, оказывал помощь,
прятал  раненых  партизан  на своей льежской квартире. Гестапо установило за
ним  наблюдение.  Тогда он оставил Льеж и стал партизанским врачом в убежище
Виля.  В  марте сорок четвертого года его впервые отвели в хижину "кабанов".
Альфред  Меланже  был  ранен  в  ногу  во  время дерзкого налета на немецкую
нефтебазу,  о  котором  мы  уже  слышали  от Жермен. Борис Маслов спас тогда
Альфреда  и  тащил  его  на себе до самой хижины. Ру сделал операцию, извлек
осколок.  Он  жалеет,  что  слишком  мало поговорил в тот раз с партизанами.
Через  полторы  недели  он  снова  побывал  в  хижине,  чтобы проверить рану
Альфреда,  но  почти  все  партизаны  были на задании, и опять им не удалось
поговорить  как  следует.  После  этого Ру не видел Альфреда до самого конца
войны  и даже считал, как и все в штабе, что Альфред погиб со своей группой.
И  вот  уже  в сорок пятом году в начале апреля к его дому подъехала машина.
Это  было  вечером.  Ру  кончил  прием  больных  и  поднялся  к себе наверх.
Человек,  который  был за рулем, давал сигналы. Выглянув в окно, Ру услышал,
что  его  зовут.  Он поспешно спустился вниз и узнал раненого Альфреда. Пуля
пробила  руку у самого плеча, кабина была залита кровью. Альфред увидел Ру и
тут  же  потерял  сознание.  С  помощью  дежурной  сиделки и жены Ру перенес
Альфреда  в  перевязочную и извлек пулю. Меланже потерял много крови и долго
не приходил в сознание.
     Что  же  случилось? Об этом рассказал сам Альфред на другой день, когда
пришел  в  себя.  Но  рассказывал  он  странно,  отрывочно  и  явно не желал
говорить  всего.  Он утверждал, что проехал семьдесят километров после того,
как  его  ранили,  и  это  само  по  себе было удивительно: как он мог вести
машину с такой серьезной раной.
     Кто  его  ранил? На этот вопрос последовал столь же удивительный ответ.
Альфред  знает,  кто  стрелял  в  него,  но  не  может  назвать  имени этого
человека.  Это  был  предатель, который предал их во время войны, из-за него
погибли  девять  человек, и Альфред дал слово, что расправится с ним сам. Он
тоже  стрелял  в  предателя  и  тоже ранил, может, даже убил, Альфред просил
Матье  посмотреть в газетах, нет ли сообщений о разбитой машине под Намюром.
Больше он ничего не сказал.
     Альфред  провел  в  доме Ру четыре дня, а на пятый заявил, что уезжает,
хотя  был  еще  слаб.  Как  ни уговаривал его Ру, Альфред стоял на своем: он
должен  быть  дома,  за  ним будет ухаживать сестра. Ру повез его в Марш. По
дороге  он  пытался  последний  раз  повлиять  на  Альфреда:  если предатель
известен,  надо  объявить  его  имя властям и отдать под суд. Однако Альфред
был  непреклонен:  он  должен  сам  отомстить  за  гибель  друзей. Предатель
слишком  хитро  сделал  дело,  против  него  почти нет улик, власти в лучшем
случае  посадят  его  в  тюрьму,  а  этого  мало,  его нужно убить, и только
Альфред  может  совершить  справедливый суд. В этом он видит свой долг перед
друзьями.
     - Сколько  я  ни  убеждал  его, что нужно действовать законным путем, -
закончил  рассказ  Матье,  -  Альфред  не  согласился  со мной. И вообще, он
произвел  на  меня  тогда  странное  впечатление. Все время, пока мы ехали в
Марш,  он не выпускал из рук пистолета, будто в любую минуту ждал нападения.
И  твердил, как заведенный: "Я его убью, я его убью. Поэтому никто не должен
знать  его  имени.  Это  наша  история, и других она не касается, я убью его
сам".
     Я  отвез  его  домой, и мы расстались. Альфред взял с меня слово, что я
никому  не  расскажу ни о нашей встрече, ни о наших разговорах. Больше я его
не  видел.  Через  год  я  уехал  по выгодному контракту в Конго, провел там
шесть  лет  и  постепенно  забыл  эту  историю,  пока  не прочитал вчерашнюю
газету.  Больше  двадцати  лет  я  держал  свое  слово,  данное Альфреду, вы
первые, кому я говорю об этом.
     Рассказ  Матье  был  обстоятельным,  и не было причин сомневаться в его
достоверности,  тем  более,  что  некоторые  детали  совпадали  с  рассказом
Жермен:  странное  поведение Альфреда, человек, который стрелял в него из-за
угла. Все же оставались кое-какие вопросы.
     - У вас есть адрес Альфреда?
     - К сожалению, я оставил карточку дома. Завтра смогу передать.
     - Кто водил вас в хижину?
     - Это был один из близких людей полковника Виля, Феликс Бертье.
     - Вы знаете, где он живет сейчас?
     - Бертье  скрылся  вместе  с  Вилем  после налета на льежский банк, вы,
вероятно, не знаете об этом.
     - Как  же, об этом вся Бельгия знает, мне уже сто раз об этом говорили.
Все  упирается  в  этого  Виля.  Интересно,  сколько  же  их было и куда они
скрылись?
     - Об  этом  мне  тоже  кое-что  известно,  - улыбнулся Матье. - Их было
четверо,  они  приехали  к  банку  на  немецкой  трофейной  машине,  которая
находилась  в  нашем  убежище.  На  них  были немецкие мундиры, и они быстро
управились  с  этим  делом, не сделав ни одного выстрела. Судя по всему, они
очень  хорошо подготовились к этой операции. Впрочем, немцам в эти часы было
не до них.
     - Итак, Виль и Бертье. Кто третий и четвертый?
     - Четвертого  я  не знаю, он появился откуда-то со стороны, но, видимо,
был  близок  Вилю.  А третьим был начальник разведки Фернан Шевалье. Исчезли
только  трое,  и  потому  о  них  стало  известно. Интерпол ищет только трех
человек. Но их было четверо.
     - Я знал их, - заметил Луи. - Они дураки и бандиты.
     - И четв