- С  целью  установить  справедливость,  -  спокойно  поправил  Антуан,
смотря на меня и показывая глазами на паспорт в руках инспектора.
     - Но-но,  -  пробасил  Виллем,  легонько  тронув  фон-барона, когда тот
проходил мимо. - Полегче на поворотах, вонючая тряпка!
     Фон-барон   испуганно   шарахнулся   в   сторону,  не  успев  завершить
обличительную тираду. Комиссар обернулся к Виллему.
     - Кто вы такой? - спросил он по-немецки.
     - Участник    голландского    Сопротивления,    который    пришел    за
справедливостью,  -  отвечал  Виллем.  -  Но  я  не думал, что встречу здесь
мальчишку.
     - Прошу  соблюдать  порядок,  - призвал инспектор в надежде, что не все
тут поняли Виллема.
     - Они   нанесли  мне  телесные  повреждения,  господин  полицейский!  -
выкрикнул ван Сервас.
     - Кто-то  из них, господин инспектор, час назад звонил сюда из "Паласа"
и   назвался   именем   метра   Ассо,   -  администратор,  кипя  благородным
негодованием,   поднялся   из-за   конторки.  -  Это  могут  подтвердить  на
телефонной станции, господин инспектор.
     - Они  обманули  доверие  Армии Зет, - включился фон-барон недобитый. -
Антуан  Форетье  -  известный  браконьер,  а  этот русский самозванец завтра
улетает в Москву, но перед этим он решил поживиться на моей вилле...
     - Боже,  как я обманулся, - всхлипнул за спиной инспектора воспрянувший
Щеголь,  прикладывая к лицу платочек. - Мы аплодировали ему, поднимали тосты
в  честь  этого  самозванца! Что скажут наши ветераны, когда узнают обо всем
этом? Но я не жажду крови, господин инспектор...
     - Успокойтесь,  мой  друг,  -  прервал  его  черный  монах.  - Принципы
элементарной  справедливости...  Разрешите  я присяду, господин инспектор, в
моем возрасте... Я никогда не откажусь от своих обвинений...
     Так  они  напевали  заранее  отрепетированным квартетом: рояль, гитара,
контрабас,  ударник.  И  тон  задавал фон-барон, прославленный филателист. В
этом  квартете  он  был ударником, сильным мира сего, но и он уже выдыхался.
Ван Сервас с готовностью подвинул ему кресло.
     Инспектор бдительно наблюдал за нами. Антуан сделал шаг вперед.
     - А  теперь  буду говорить я, - дерзостно начал он. - Мы не нуждаемся в
прощении.  Я  официально заявляю вам, господин инспектор. Перед вами опасный
преступник,  свыше  двадцати лет скрывавшийся под чужим именем. Мишель Реклю
в  сорок  четвертом  году  предал  девять  человек  и  в  сорок седьмом убил
Альфреда Меланже.
     - Побойтесь  бога,  Форетье!  Что  вы  говорите? - Черный монах красиво
воздел руки.
     - Я  обвиняю  этого  человека в лжесвидетельстве, господин инспектор. -
Щеголь  с  негодующим лицом отступил в сторону и оказался за черным монахом,
прямо  меж  его воздетых рук. - Это беспардонная клевета. Всем известно, что
Мишель  Реклю  погиб при освобождении Льежа, он похоронен как герой, его имя
выбито на мемориальной доске у церкви Святого Мартина...
     - Мишель  Реклю  никогда  не погибал геройской смертью, - без колебаний
парировал  Антуан.  -  В  бою за освобождение Льежа погиб Поль Делагранж. Ты
был   на  собственных  похоронах,  Мишель.  Тебе  надо  было  замести  следы
преступления,  и  ты  присвоил  себе имя погибшего кузена. А за партизанскую
могилу  возле  Святого  Мартина  можешь  не волноваться, Щеголь. Мы уберем с
плиты  твое  имя,  а заодно изберем нового президента. Армия Зет от этого не
пострадает.
     - Что  я  слышу? - вздрагивающим голосом продолжал черный монах, теперь
он  и  очи  устремил вослед рукам. - И земля держит этого клеветника! Будьте
добры,  господин  инспектор,  освободите  меня от общества этих людей. Или я
нахожусь не в своем доме?
     Инспектор повернулся к Антуану:
     - Весьма  сожалею, но криминальная полиция не занимается такими делами,
ничем  не  могу помочь вам, мсье, и прошу вас обоих проследовать за мной для
составления  протокола.  -  Инспектор  был  молод,  едва  за тридцать, и уж,
конечно,  не  Мегрэ.  Он тоже, как и я, не попал на войну и пороха не нюхал,
но  я-то  хоть  теперь  узнал о прошлом, а он и вовсе знать не желал. У него
ясные  глаза  с  внимательным  умным  прищуром,  он недавно назначен на этот
пост,  ему  еще  ползти  и ползти по-пластунски вверх по лестнице, но он уже
знает, как это делается - и он высоко выползет. А я карманы вывернул...
     Инспектор поманил меня. Я не двинулся с места.
     - Но   прежде,   чем   мы   уйдем,   -  продолжал  он,  глядя  на  меня
доброжелательно  и  пытливо,  -  я  хотел  бы,  чтобы  вы  объяснили мессиру
Мариенвальду:  с  какой  целью вы проникли под чужим паспортом в его отель и
совершили нападение на его виллу? Похоже, вы не знаете наших законов...
     Так  вот  о  чем  хотел  сказать  мне  Антуан, показывая глазами на мой
паспорт.  Наверное,  обвинение  в  самом деле было нешуточным, и меня теперь
можно упрятать в кутузку. Покато там разъяснится...
     Я сделал большие глаза.
     - Какой  паспорт,  господин комиссар? - удивился я на немецком языке. -
Первый  раз  об  этом  слышу.  Я  вообще  не  знал,  что  в ваших гостиницах
необходимы  паспорта.  И  мой  советский  паспорт  все  время был при мне. В
"Паласе" у меня никто паспорта не спрашивал.
     - Я  подал  сразу  два  паспорта,  -  тут же подхватил Антуан. - Виктор
Маслов  -  мой  гость в Бельгии, он даже не подходил к администратору, я сам
заполнил  обе  анкеты,  подал  оба  паспорта.  За  все  отвечаю я сам. И мои
паспорта  не  фальшивые...  Мне  все  равно, господин инспектор, - продолжал
Антуан,  -  что  и  как  вы напишете в протоколе. Мы искали преступника, и у
меня  не  было  другого  выхода. Я сделал вам свое заявление. Мишель Реклю -
опасный  преступник  и  собирается  бежать.  Могу  добавить лишь, что Роберт
Мариенвальд - его соучастник.
     - Прошу  занести  это в протокол, господин инспектор. Я обвиняю Антуана
Форетье  в  клевете, - без всякого энтузиазма заявил фон-барон. - Вам дорого
обойдутся эти слова, Форетье!
     - В  тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч, - любезно напомнил
я по-русски.
     - Я  сказал  свои  слова при свидетелях, - твердо продолжал Антуан, - и
они всегда подтвердят это. Помните об этом, господин инспектор.
     - Вы, кажется, собираетесь учить меня... - Инспектор начал сердиться.
     - Год  фердом!  -  снова  закричал  мужчина  в зеленой рубахе, до этого
внимательно  слушавший  нашу  перепалку.  -  Есть  ли  справедливость в этой
стране?  Пусть  сначала  этот предатель ответит за то, что задавил ребенка и
даже не остановился.
     Фон-барон  недоуменно  вскинул  глаза  на  своего  дружка.  Тот  развел
руками. Инспектор недовольно поморщился.
     - Это правда, мсье де Ла Гранж? - спросил он.
     - Мишель  Реклю,  господин  инспектор, - во второй раз любезно поправил
я, но он и бровью не повел.
     - Это  было  не  совсем  так,  господин  инспектор.  Девочка  ехала  на
велосипеде...  -  с последними остатками своего достоинства пытался ответить
эксвеликолепный  экс-президент,  однако не выдержал и тут же сорвался: - Она
сама  виновата, сама на меня наскочила, я могу подтвердить это под присягой.
Но тем не менее я готов оплатить ее лечение...
     - Что с девочкой? - спросил инспектор у мужчины в рубахе.
     - Бедняжка,  -  ответил тот, сложив руки на груди. - Возможно, ей нужен
уже не врач, а священник.
     - Где это случилось?
     - В  Меткерке,  господин инспектор. Все произошло на наших глазах, пять
человек  из  нашей деревни видели это. Он мчался на огромной скорости и даже
не дал сигнала.
     - Я  задел  ее  задним  крылом,  значит, она сама виновата, - продолжал
Щеголь.
     - Как  бы  не  так,  -  отозвался мужчина в рубахе. - На переднем крыле
тоже  осталась отметка. Вы можете сами убедиться в этом, господин инспектор,
вот она, его машина, у подъезда стоит.
     Ван  Сервас  послушливо  кинулся  к  дверям,  но  инспектор раздраженно
остановил его и что-то сказал полицейскому. Тот вышел.
     Инспектор задумался, пытливо поглядывая на меня.
     - Мне  очень  жаль,  мсье,  но  я  должен  составить  протокол  об этом
происшествии.
     - Мы  не располагаем временем, - бросил фон-барон, тяжело поднимаясь со
стула. - Через час мы должны быть в Остенде.
     - Ваш  самолет  отходит  в  четырнадцать часов, вы не опоздаете, мессир
Мариенвальд,  -  учтиво,  но  твердо  ответил инспектор. - Впрочем, вас я не
задерживаю.   Для   составления  протокола  и  выяснения  обстоятельств  мне
понадобится лишь мсье де Ла Гранж.
     - Мишель Реклю, - поправил я в третий раз.
     На этот раз он, кажется, услышал и поглядел на меня.
     - Где ваша грамота на медаль? - спросил он.
     - Силь  ву  пле, - ответил я, доставая из папки обе грамоты. - Это моя.
А вот указ на орден, подписан сорок четвертым годом.
     - Можете  взглянуть  и  на  это,  -  Антуан вытащил из пиджака газету и
подал ее инспектору.
     - Мы  аннулируем эти грамоты, - объявил черный монах, опять опускаясь в
кресло.  -  Я  немедленно звоню в Брюссель к господину депутату Лепле, чтобы
там   сегодня  же  приняли  решение  об  отмене  указа  и  объявили  протест
советскому посольству о преступном поведении этого русского фанатика.
     - К  счастью,  вы еще не наш король, мессир, - весело отозвался Антуан.
- Пока не в вашей власти отменять королевские указы!
     Инспектор отдал мне грамоты и развернул газету.
     - Перед  вами  тот самый русский, господин инспектор, который уже нашел
своего предателя, - галантно представился я, указывая на заголовок.
     Он  читал  и,  казалось,  пропустил  мои слова мимо ушей. Но я-то видел
насквозь  весь  его  незатейливый ход мыслей: он уже прикидывал, не стоит ли
ему  сыграть  на  наших  картах.  Этот перелом начался в нем после того, как
Антуан  объявил  мессира  соучастником  и  напомнил  о свидетелях. Инспектор
прикрикнул  на  Антуана,  а сам задумался. И теперь продолжал он взвешивать.
Что  выгоднее  ему:  задержать  советского туриста с вздорными обвинениями в
неких,  требующих  еще  доказательства  незаконных  действиях  и  попытаться
поднять   вокруг   этого  газетную  шумиху  или  же  самому  подключиться  к
разоблачению  военного  преступника?  А  вдруг  мессир выйдет сухим из воды?
Тогда  и  инспектору  несдобровать:  по  головке  не погладят, в глухую дыру
сошлют. Что и говорить, сложная умственная деятельность была у инспектора!
     - Как,  вы сказали, настоящее имя этого мсье? Мишель Реклю? - спрашивал
он, все еще колеблясь и прикидывая. - Почему этого имени нет в газете?
     - Материал-то  не я давал, - ответил я по-немецки. - Мои доказательства
здесь,  готов  представить  их в соответствующем месте, - я похлопал ладонью
по  заветной  папке, но что там у меня осталось? Все это время я не выпускал
из  поля  зрения портфель - там мои доказательства. Сначала портфель лежал у
ног  Храброго  Тиля,  но  после  ван Сервас поднял его и передал Щеголю. При
этом  они  переглянулись,  и  старший  управляющий указал глазами в потолок.
Однако  Щеголь  помотал  головой  и  портфеля не отдал. Эх, не ухватил я его
сразу,  в  карманы,  дурачок,  полез.  А  теперь  они начеку, и нет у меня в
тесном   холле   оперативного   простора.   И  еще  кое-что  высматривал  я:
белобрысого Якоба. Но того тоже не было видно.
     - Вы, разумеется, будете отрицать это? - спросил инспектор у Щеголя.
     Черный монах гневно и решительно поднялся со стула:
     - Господин  инспектор,  считаю  своим  долгом  предупредить вас, что вы
превышаете   свои   полномочия,   задавая  подобные  вопросы.  Я  немедленно
связываюсь со своим поверенным и вызываю адвоката мсье де Ла Гранжа.
     - Кстати,  я  вас ни о чем не спрашивал, мессир, - ответил инспектор не
без некоторого ехидства. - А мсье прошу проследовать с нами...
     - У  меня  нет  времени,  я  должен  ехать  по делам, - объявил Щеголь,
становясь  в  позу.  Лицо  его  постепенно менялось, делаясь то рассеянным и
трусливым, то наглым.
     - Вы  задавили  ребенка,  мсье,  придется  пройти  в  участок, - твердо
сказал  инспектор.  -  Прошу  за  мной.  Лишним  разойтись, - он сделал знак
полицейскому,  который  снова  появился  в  холле,  и первым двинулся сквозь
толпу.
     - Не   волнуйтесь,   мой   друг,   -  по-светски  проникновенно  сказал
фон-барон.  -  Я  сейчас  же  вызову  адвоката.  Метр Ассо будет здесь через
четверть часа...
     Щеголь  хотел  сказать  ему  что-то,  но понуро промолчал и тронулся за
полицейским инспектором.
     - Адью,  фон-барон,  -  сказал  я по-нашему. - Могу передать прощальную
записку Терезе. Но передач она вам носить не будет.
     И  пошел прочь. Мы с Антуаном, не сговариваясь, стали по обе стороны от
Щеголя.  Люди  расступились, пропуская нас к выходу. Проходя мимо Виллема, я
успел шепнуть:
     - Где Якоб? Надо найти его.
     - Я  буду  в  машине,  -  ответил  Виллем. - До моей границы двенадцать
километров...
     Я  в  последний раз бросил взгляд на Храброго Тиля, высившегося в углу.
Тиль  стоял  в  той  же непоколебимой позе, лицо его навек окаменело, но мне
показалось, будто он горько усмехнулся мне вслед.
     На  улице  Щеголь  поглядел  на свою машину, возле нее уже стоял третий
полицейский.
     - Ну-ну,   шагай   вперед,   немецкая   подметка,  -  шепнул  Антуан  с
выражением.
     Мы  двинулись  по  улице.  Первый  полицейский протиснулся между мной и
Щеголем.  Я  отстал  и  пошел  рядом с мужчиной в рубахе. Третий полицейский
останавливал толпу, которая пыталась вылиться за нами из холла гостиницы.
     - Где Виллем? - испуганно спросила Ирма, поравнявшись с нами.
     Я  оглянулся:  "мерлина"  у подъезда не было. Старинный фонарь болтался
над входом, и Якоб бежал по улице.
     - Теперь  ты  довольна,  Ирма? - спросил я. - По-твоему вышло: попали в
полицию.
     - Но  мы  же  свидетели,  -  бесстрашно  сказала  Ирма.  -  Я  сама дам
показания, как он наехал на бедную девочку.
     Улочка  кончилась,  выведя  нас  к каналу, и мы свернули на набережную.
Запыхавшийся Якоб догнал нашу группу. Он был неглупый мальчик и не кричал.
     - Я дозвонился ей, - шепнул он. - Она уже выехала...
     - Спасибо,  Якоб, - ответил я и посмотрел на горбатый мост, открывшийся
впереди.
     Что  было на мосту? Свидетельствует Виктор Маслов, сын Бориса. 12 часов
ночи  июля  месяца  20  дня 1944 года. Мост через Амбле. "Кабаны" выходят на
мост,  чтобы последний раз обговорить детали и занять назначенные места. Над
мостом  тишина.  И тогда взлетела ракета, ослепив партизан. Забили автоматы.
Из-за  поворота тут же выскочили мотоциклисты с пулеметами, за ними грузовой
фургон.  Но  политических  заключенных  не  было  в  том фургоне. Там сидели
немецкие  солдаты, а с ними и Дамере, он же Щеголь. Они стали стрелять прямо
из  машины.  И Дамере стрелял. "Кабаны" отвечали разрозненно, успели бросить
несколько  гранат,  но  ракеты  продолжали  освещать  их, и деваться им было
некуда.  "Прыгать  и  уходить!" - приказал Альфред Меланже. Немногим удалось
спрыгнуть  и спрятаться в спасительную темноту кустарника. У отца был ручной
пулемет,  поэтому  он  прыгнул  неудачно  и сломал ногу. Он залег в кустах и
открыл  огонь.  Но силы были слишком неравны. Скоро сопротивление кончилось.
Щеголь  спустился  вниз,  чтобы  опознать  трупы.  Тут  и увидел его Альфред
Меланже,  укрывшийся  в  кустах.  А немцы продолжали шарить по берегу, чтобы
убедиться  в  том,  что  они  убили  всех.  Щеголь нашел отца и вывернул ему
карманы.  До  моста  было  далеко, он не осмелился тащить мертвого и оставил
его  в  лесу.  Ему  хватило  той  записки, что он нашел в отцовском кармане.
Немцы собрали раненых, и Щеголь уехал с ними в той же машине.
     Так  было  на  мосту,  и  невесело мне сделалось оттого, что я узнал об
этом.  Как  и  кому  доказать то, что было на мосту? Каков мотив? Еще не все
было  ясно  с  мотивом  -  мне  бы  только в портфель заглянуть. Куда у него
билет?  А  теперь  буду  я  рассказывать  свою  историю  и  тыкать пальцем в
предателя.  Ну,  составят  на него протокол, заплатит он пятьсот или сколько
там  франков  за  разбитый велосипед, отвалит несколько тысяч на лечение - и
будет  восстановлена  справедливость,  как  ее  понимает  уважаемый господин
инспектор,  который  не  Мегрэ. И даже если он хоть на полпроцента поверит в
мою  историю,  все  равно пойдет волокита. Если и задержат Щеголя, он тут же
выйдет  под  залог и смотается, у него миллионы, и есть куда сматываться. Он
снова  переменит  имя, перекрасится, перелицуется - еще на двадцать лет, - а
там  и  срок  давности  выйдет,  и  станет  он  снова  почетным пенсионером,
попечителем,  президентом  какого-либо  нового  общества и, чего доброго, за
мемуары примется.
     Дудки!  Не  затем  я так мучительно шел по следу и собирал ускользающие
камни.
     Зашумел  мотор.  По  каналу  неспешно  проплыл катер, лохматя застойную
воду.  Островерхие  дома  с черепичными крышами тесно жались один к другому.
Бабуся  из  Фастова  сидела  в  нижнем  окошке, греясь на утреннем солнышке.
Бабусе  было  хорошо,  она нашла все, что искала. Она скользнула взглядом по
нашей группе и не узнала меня. Что я бабусе?
     За   горбатым  мостом  поднимались  кроны  деревьев,  игольчатый  шпиль
колокольни.
     Прошли  мимо  лестницы.  Стершиеся  ступени  уходили  под воду, тень от
низкого  парапета  ложилась на поверхность канала. Парапет за лестницей стал
еще ниже. Я шагал, и глаза мои притягивались к воде.
     Виллем  медленно  выехал  из  улочки, подходящей к мосту, и остановился
возле  углового  дома.  Он  опустил  стекло  и  сделал знак рукой, указав на
заднее  сиденье.  А  что?  До  голландской  границы  в самом деле двенадцать
километров.  Виллем  сумеет  там  проскочить,  коль  обещал. Раз-два, и мы в
Амстердаме  с  Мишелем Реклю в багажнике. Завтра в это же время в Амстердаме
приземлится  мой  самолет. Три-четыре-пять, и мы в Москве с Мишелем. Громкий
показательный  процесс  над военным преступником, бельгийская нота протеста,
шум-гам-тарарам.
     Я  усмехнулся,  тоже  мне  деятель  из Шин-бета, подумал я невесело про
самого  себя,  да  и Щеголь опять же не Эйхман. Подумаешь, мелкий предатель,
перелезший  через  стену  и  выдавший всего-навсего девять хороших ребят! Да
Бельгия и ухом не поведет из-за такой пустяковины. Самому придется...
     Антуан  перехватил  мое  переглядыванье  с Виллемом и незаметно покачал
головой: отставить, Виктор, наша игра не того стоит.
     А  мы  почти  дошли  до  моста.  Что же все-таки стоит? Ради чего стоит
рисковать  головой? Ведь отец сложил голову, не колеблясь, когда на его пути
встретился  его  мост.  А  где  мой  мост?  Пройду я мирно по мосту и сверну
восвояси в участок.
     Щеголь  шагал, то и дело оглядываясь на меня и крепко прижимая портфель
к  себе.  Он  тоже увидел серый "мерлин" - надолго он его запомнит, - догнал
инспектора  и  что-то сказал ему. Полицейский инспектор сделал успокаивающий
жест.  Щеголь  отстал.  Я  тихонько  присвистнул  и перебежал вперед. Теперь
Щеголь был между мной и Антуаном, полицейский вышагивал сбоку.
     С  той  стороны  моста показалась извозчичья пролетка с высоко поднятым
черным  верхом.  Там  сидели  две  парочки,  глазея на умиротворенный, особо
оберегаемый  государством  средневековый пейзаж. Вороной мерин натужно тянул
туристов  на взгорок перед мостом. Извозчик в черном цилиндре изваянно сидел
на облучке. Из-под моста, взбивая струю, выплывал катер.
     Часы  на  дальней  колокольне мелодично начали отбивать удары. Завтра в
это время я буду над облаками, а суд мой еще не исполнился.
     Набережная  пошла  на  подъем, смыкаясь с мостом. Пролетка добралась до
вершины  горба и покатилась вниз. Инспектор повернул на мост. Послышался шум
мотора.  Из-за  угла,  где  стоял  Виллем,  медленно  выполз фургон с белыми
крестами.  Завидев  туристов  и  наше  шествие,  автопоп тут же включил свою
технику.
     - Зачем  пре