аться  здесь,
среди этих гор и дремучих лесов, в стране, где она родилась.
   - Хорошо, Эшу, я уеду один, - сказал он. - Но я вернусь. Мне трудно
расстаться с тобой навсегда. Я проживу в Англии  два-три  года,  потом
наймусь матросом на  какой-нибудь  корабль,  который  пойдет  в  Новую
Зеландию, и приеду сюда опять. Жди меня, Эшу.
   - Я буду ждать тебя, Желтоголовый, - твердо промолвила она.
   Столько раз за время своего плена  он  мечтал  о  том,  как  придет
корабль и как он покинет  эту  страну,  которая  в  течение  пяти  лет
служила ему тюрьмой, но теперь, когда двери тюрьмы  были  открыты,  он
медлил.
   Но вот небо уже стало  бледнеть,  начался  розовато-серый  рассвет.
Ночь кончилась. Рутерфорд пошел в воду и поплыл к кораблю.
   - Вот так чудо! - воскликнул толстый боцман, когда  Рутерфорд  влез
на палубу. - Глядите, капитан, белый новозеландец!
   - Я не новозеландец, я английский матрос, - сказал Рутерфорд.
   Он в нескольких словах объяснил капитану, кто он такой и что с  ним
произошло.  Потом  рассказал,   что   новозеландцы   днем   собираются
произвести  на  корабль  нападение  и  завладеть  им.   Это   известие
перепугало капитана. Уже не раз  случалось,  что  корабли,  посещавшие
берега Новой Зеландии, пропадали без вести.
   - Нам нужно сейчас же  убираться  отсюда!  -  в  страхе  воскликнул
капитан и приказал подымать паруса.
   Круглые лесистые холмы медленно поплыли вдаль. Женщина,  смотревшая
вслед кораблю, превратилась в точку и скрылась из виду.


                   Конец истории матроса Рутерфорда

   - Леди и джентльмены! Вы видели нильского крокодила длиной в пять с
половиной ярдов и факира из Индии, который глотал пламя  и  плясал  на
остриях ножей. Сейчас вы увидите третий номер нашей программы - живого
настоящего людоеда с дикого острова на Южном океане. Он принадлежит  к
великанскому племени, и держу пари  на  два  шиллинга,  что  он  целой
головой выше любого из здесь присутствующих. Наш людоед попал в Англию
самым необыкновенным способом: его проглотил кит, и он прожил в утробе
морского чудовища ровно тридцать суток, два часа и  пять  минут.  Кита
этого убили шотландские китоловы, и наш людоед получил свободу. Сейчас
вы его увидите. Он немного побелел от долгого пребывания на севере, но
не обращайте на это внимания.
   Хозяин балагана скрылся за грязной холщовой занавеской,  и  на  его
место вышел огромный человек странной наружности. Голову его  украшали
пестрые птичьи перья. Вся одежда его состояла из одних  только  старых
заплатанных матросских штанов. По голой груди, по плечам, по  шее,  по
лицу вились синеватые причудливые линии, сплетаясь в сплошные узоры  и
опутывая все его тело диковинной сетью. Зрители разинули рты.
   - Пойдемте  отсюда,  профессор,  -  сказал  хорошо  одетый  молодой
человек, стоявший в первом  ряду,  обращаясь  к  пожилому  джентльмену
почтенного вида. - Мы попали в самый скучный балаган на всей  ярмарке.
Какое  наглое  надувательство!  Ведь  этот  людоед  безусловно  белый.
Ручаюсь, что он не говорит ни на каком языке, кроме английского.
   Но джентльмен,  которого  молодой  человек  назвал  профессором,  с
жадным любопытством рассматривал стоявшего на подмостках человека.
   - Нет, погодите, - сказал он, задыхаясь от волнения.  -  Вы  видите
эту татуировку? Непостижимо, немыслимо, но она в точности совпадает  с
той татуировкой,  которой  по  свидетельству  капитана  Джемса   Кука,
украшают себя жители Новой  Зеландии.  Нет,  это  не  подделка.  Такой
сложный рисунок подделать нельзя. Обратите внимание на то, что  лоб  у
него тоже татуирован. Полинезийские народы разрешают  татуировать  лоб
только своим вождям. Это, конечно,  белый,  но  белый,  который  знает
новозеландцев лучше, чем все европейские географы, вместе взятые.  Мне
необходимо поговорить с ним.
   А между тем людоед топнул ногой и громко запел на незнакомом  языке
такую страшную песню, что публика, не понимавшая ни  слова,  испуганно
притихла. Зловещий, сумрачный, дикий мотив невольно нагонял ужас.  Еще
бы! Ведь это была та самая песня, которую пели воины Сегюи,  подступая
к деревне Эмаи.
   Долго пел людоед, но, когда он наконец смолк  и  ушел  за  холщовую
занавеску, профессор влез на помост,  таща  с  собой  своего  молодого
спутника. Хозяин балагана сердито преградил им  дорогу.  Но  профессор
сунул ему в руку несколько серебряных монет, и хозяин мигом  подобрел.
Он раздвинул занавеску, пропустил гостей и задвинул  ее  снова  за  их
спиной.
   Они оказались в маленькой комнатке, наскоро сколоченной  из  досок.
Почти половину этой комнаты занимал  огромный,  разобранный  на  части
картонный крокодил. В углу факир, недавно глотавший пламя, ел  колбасу
и ругался с женой хозяина на  чистейшем  английском  языке.  Профессор
сразу  подошел  к  татуированному  великану,   смотревшему   на   него
недоверчиво и с любопытством.
   - Как вас зовут? - спросил профессор.
   - Рутерфорд, - ответил великан.
   Они разговорились. Рутерфорд мало-помалу  оживился,  недоверие  его
исчезло. Начав вспоминать, он не  мог  уже  остановиться  и  рассказал
профессору всю историю своего плена.
   Профессор вынул записную книжку и карандаш. Он записывал  фразу  за
фразой, стараясь не пропустить ни одного слова.
   - На пути  в  Англию,  -  закончил  Рутерфорд  свой  рассказ,  -  я
заразился тропической лихорадкой. Восемь месяцев, не вставая, лежал  я
на койке. Капитан, видя, что я не могу работать, почти не кормил меня.
Как я не умер, мне самому непонятно. Я вернулся на родину инвалидом. С
трудом притащился я к домику, где жили мои сестры. Но, оказалось,  они
умерли, и домик принадлежит чужим людям. Мне нечего было  есть,  негде
было спать, и я стал просить работы. Но я был  еще  болен,  я  не  мог
работать, и меня отовсюду гнали. Я ходил из дома в дом, из  деревни  в
деревню, из города в город, но никто не хотел даже взглянуть на  меня.
Лучше быть новозеландским рабом, чем бедняком в Англии!  Наконец  меня
схватили за бродяжничество и бросили в тюрьму, хотя я не сделал ничего
плохого. И скажу вам по совести, сударь, в английской тюрьме мне  было
хуже, чем в новозеландской.
   Рутерфорд  поднял  голову,  и  глаза   его   засверкали   странным,
болезненным блеском.
   - Теперь я служу в этом балагане, пою дикарские песни, -  продолжал
он, - а в свободное время я хожу в порт, спрашиваю, не идет ли в Новую
Зеландию какой-нибудь корабль и не нужен ли им  опытный  матрос.  Ведь
Эшу ждет меня.



Часть пятая

                        Капитан Дюмон Дюрвиль
                       и его запоздалая находка


                           Через сорок лет


                    О Лаперузе еще не все позабыли

   Неужели тайну исчезновения Лаперуза так  и  не  разгадали?  Неужели
после д'Антркасто никто не пытался узнать, где и как погиб Лаперуз?
   Франции  долго  было  не  до   Лаперуза.   Французская   республика
изнемогала в борьбе с контрреволюцией. Все государи Европы,  боясь  за
свои троны, заключили между  собой  союз  и  напали  на  революционную
Францию. Десять лет,  почти  не  прекращаясь,  тянулась  война.  Потом
генерал  Наполеон Бонапарт  сверг  республику  и   провозгласил   себя
французским  императором.  Мира  это  не  принесло.   После   короткой
передышки снова началась война и  тянулась  еще  десять  лет.  Главным
врагом Франции  была  Англия.  Английский  военный  флот  был  гораздо
сильнее французского, и французские  суда  боялись  выходить  в  море.
Франция не могла послать корабли на розыски Лаперуза.
   Но это не значит, что о Лаперузе никто не  помнил.  Особенно  часто
вспоминал о таинственно исчезнувшем мореплавателе  мальчик-сирота,  по
имени Дюмон Дюрвиль.
   Дюмон Дюрвиль родился в 1790 году, через пять лет, после того,  как
фрегаты Лаперуза вышли из Бреста. Родители его умерли,  когда  он  был
совсем маленьким, и он воспитывался у дяди. Дядя хотел сделать  своего
племянника инженером, но маленький Дюмон Дюрвиль мечтал стать моряком.
   Он больше  всего  любил  книги  с  описаниями  путешествий  великих
мореплавателей. Он с завистью читал об  открытиях  новых  материков  и
неведомых островов.
   "Если бы и мне удалось открыть  какой-нибудь  островок!"  -  мечтал
Дюмон Дюрвиль.
   Самым любимым его героем был капитан Лаперуз. Он вкладывал книгу  о
путешествиях Лаперуза в учебник истории и тайком читал ее на уроках  в
школе.
   - Дюмон Дюрвиль! - вызывал учитель.
   Дюмон Дюрвиль вскакивал,  ничего  не  понимая.  Выслушивая  длинный
выговор учителя, он думал о Лаперузе.
   "Каким образом могли исчезнуть два огромных фрегата  с  несколькими
сотнями людей? Ведь в наше время в  Тихом  океане  почти  не  осталось
неизвестных  островов.  Неужели  ни  один  из  спутников  Лаперуза  не
добрался до какой-нибудь земли, чтобы рассказать о  гибели  остальных?
Неужели ни один обломок не был выброшен на какой-нибудь берег? Если бы
добросовестно  искали,  непременно  что-нибудь  нашли  бы.   А   вдруг
участники этого печального плавания до сих пор живут  на  каком-нибудь
заброшенном островке?"
   - Садитесь, Дюмон Дюрвиль,  -  говорил  учитель.  -  Вы  ничего  не
знаете. Я оставлю вас сегодня без обеда.
   Дюмон Дюрвиль окончил школу семнадцати лет. Все лето он готовился к
экзаменам в Парижский политехнический  институт.  После  экзаменов  он
вернулся домой веселый, сияющий.
   - Выдержал? - спросил дядя.
   - Нет, провалился, - ответил Дюмон Дюрвиль.
   Дядя пришел в ярость.
   - Я не хочу держать у себя такого бездельника!  -  закричал  он.  -
Убирайся из моего дома!
   - Я только что хотел сказать тебе, дядя, что я поступил матросом на
корабль, который завтра уходит в Испанию.
   ...Много стран посетил Дюмон Дюрвиль, переходя на службу с  корабля
на корабль. Всюду обращали внимание на его необыкновенные  сведения  в
географии и навигации. Еще  бы  -  ведь  он  прочел  в  школе  столько
описаний морских путешествий! Способный, прилежный,  здоровый  молодой
человек, он скоро выдвинулся.  Сначала  матрос,  потом  боцман,  потом
штурман, Дюмон Дюрвиль был наконец  назначен  помощником  капитана  на
корабль "Раковина".
   Это  было  тяжелое  для  французского   народа   время.   Наполеон,
разгромленный русскими войсками во время своего самонадеянного  похода
на Москву, был свергнут. Франция опять томилась  под  властью  короля,
посаженного  на   французский   престол   иностранцами   против   воли
французского народа. Дворяне  вернулись  в  свои  поместья.  Но  войны
кончились. С Англией был заключен мир,  и  французские  корабли  опять
могли выйти в океаны.
   "Раковину" послали в  Малую  Азию  с  группой  французских  ученых,
которые собирались  заняться  археологическими  раскопками.  Во  время
раскопок Дюмону Дюрвилю  посчастливилось  найти  знаменитую  греческую
статую, известную под именем Венеры Милосской. Эта находка  прославила
молодого моряка в ученых кругах всей Европы. В 1825 году Дюмон Дюрвиль
был уже капитаном "Раковины".
   Наконец-то наступила пора осуществить все его юношеские  мечты!  Он
написал в Париж морскому министру письмо, в котором просил  разрешения
отправиться в Тихий океан на поиски исчезнувшей  экспедиции  Лаперуза.
После долгих хлопот разрешение было получено.
   Тогда  Дюмон  Дюрвиль   переименовал   свой   корабль.   "Раковина"
превратилась в "Астролябию".
   - "Астролябией" назывался один из фрегатов Лаперуза, - объяснил  он
своим удивленным друзьям.
   25 апреля 1826 года, через сорок один год после того,  как  Лаперуз
вышел из Бреста, Дюмон Дюрвиль вышел из другого  порта  Франции  -  из
Тулона.


                Шестнадцать дней на волосок от смерти

   Экспедиция д'Антркасто не привезла никаких сведений о Лаперузе. А с
тех пор никто Лаперуза не искал.  Во  времена  Дюмона  Дюрвиля  гибель
"Компаса" и "Астролябии" оставалась такой же тайной, как за сорок  лет
перед тем.
   И Дюмон Дюрвиль собирался искать Лаперуза там же,  где  должен  был
искать его д'Антркасто: либо у островов Адмиралтейства, либо в  районе
островов Дружбы, Новых Гебрид и восточного побережья Австралии.  Дюмон
Дюрвиль считал невероятным, чтобы Лаперуз  мог  погибнуть  у  островов
Адмиралтейства. Поэтому, обогнув мыс Доброй Надежды, он  направился  к
архипелагу Тонго, названному Куком островами Дружбы.
   Острова Дружбы Дюмон Дюрвиль заметил 6 апреля 1827  года,  то  есть
почти через год после своего отплытия из Франции.
   Ветер дул с чудовищной силой. В подзорную  трубу  было  видно,  как
гнулись на островах толстые пальмы.  Корабль  то  взлетал  на  гребень
исполинской волны, то падал  в  пропасть  между  двумя  волнами.  Буря
усиливалась с каждым часом.
   Дюмон Дюрвиль, хотел как можно скорее войти  в  удобную  гавань  на
острове Тонгатабу, в  которой  останавливался  д'Антркасто.  Ближайший
путь к этой гавани шел по узкому проливу между  островом  Тонгатабу  и
островом Эоа. Дюмон Дюрвиль, не задумываясь, направился в этот пролив.
   Вдруг прямо перед кораблем выросла огромная стена кораллового рифа,
огибать которую было уже слишком поздно.
   - Все паруса долой! - приказал он, надеясь этим уменьшить  скорость
корабля.
   Стали опускать паруса,  но  корабль  продолжал  нестись  с  прежней
скоростью. Слишком уж силен был ветер.
   - Якоря в воду! - крикнул Дюмон Дюрвиль.
   Два якоря упали в  воду.  Но  ветер  был  так  силен,  что  корабль
продолжал нестись, волоча за собой якоря  по  твердому  гладкому  дну.
Риф, о который с грохотом разбивались огромные  волны,  приближался  с
каждой секундой. Моряки уже не надеялись на спасение.
   И вдруг якоря зацепились на дне за камни, цепи  натянулись,  словно
струны, и корабль остановился. Риф был в десяти шагах от корабля.
   Обрадованные моряки кидались друг другу в объятия,  целовались.  Но
Дюмон  Дюрвиль  знал,  что   это   только   отсрочка.   Стоит   якорям
соскользнуть, и через мгновение корабль будет  превращен  в  древесную
труху,  в  пыль.  А  разве  можно  при  таком  ветре   положиться   на
проржавленные якорные цепи? Они не рассчитаны на такое напряжение.
   Дюмон Дюрвиль стал  разглядывать  берег  Тонгатабу.  На  берегу  он
увидел толпы островитян, нисколько не изменившихся с тех пор,  как  их
видел  д'Антркасто,  -  голых,  татуированных.  Впрочем,  одну  важную
перемену он все же заметил: почти у каждого вместо копья в руках  было
ружье. Человек двадцать туземцев выволокли из леса на  берег  пушку  и
направили ее жерло на корабль.
   Дюмон  Дюрвиль  почувствовал,  что  дело  принимает  совсем  дурной
оборот.  Неужели  несчастный  корабль,  оберегаемый  от  гибели  двумя
готовыми лопнуть  якорными  цепями,  подвергнется  еще,  к  довершению
всего, обстрелу? Откуда у островитян такое вооружение?
   От берега отделилась флотилия лодок и понеслась к кораблю. Несмотря
на бурю, лодки с такой  ловкостью,  с  таким  бесстрашием  неслись  по
волнам, что Дюмон Дюрвиль невольно почувствовал зависть и уважение.  И
все же до корабля добралась только одна лодка - остальные не  рискнули
подойти так близко к страшному рифу.
   Из лодки на палубу поднялось десять человек - плечистые здоровяки с
ружьями в руках. У девяти из них кожа была  темная.  У  десятого  была
белая кожа.
   - Добрый сэр, - сказал по-английски белокожий человек, обращаясь  к
Дюмону  Дюрвилю,  -  разрешите  вам  представить  двух  могущественных
властелинов острова Тонгатабу: вот великий вождь Тагофа, а вот великий
вождь Палу.
   Палу был жирный, пузатый, важный. Тагофа  был  тощий,  жилистый,  с
хитрыми глазами.
   - А меня зовут Томас Синглтон, - продолжал белый.  -  Я  министр  и
пленник этих великих вождей.
   Одежда Томаса Синглтона состояла из узкой рогожи, обмотанной вокруг
бедер. На груди его были вытатуированы пальмовые листья.
   Оставаться на корабле было слишком опасно, и  Дюмон  Дюрвиль  хотел
переправить своих людей на берег.  Нужно  было  задобрить  островитян,
поэтому он принял своих гостей самым радушным образом. Палу  и  Тагофа
получили множество топоров, ножей, стекляшек, и глаза их  блестели  от
радости. Палу пожелал получить европейскую одежду, и  капитан  подарил
ему красный  генеральский  мундир,  в  который   толстяк   тотчас   же
облачился. Улучив минутку, Дюмон Дюрвиль отвел в сторону  Синглтона  и
объяснил ему, в каком катастрофическом положении находится корабль.
   - Только не съезжайте на берег, - сказал Синглтон.  -  Пока  вы  на
корабле, туземцы - ваши друзья, потому что у них одна пушка, а  у  вас
сорок. Но, если вам придется покинуть корабль, вы  погибли:  Тагофа  и
Палу командуют двухтысячной армией,  вооруженной  ружьями  английского
образца. На берегу вас  всех  убьют.  Они  видят,  что  ваше  судно  в
опасности, и радуются. Нет, я вам  не  советую  съезжать  на  берег  -
оставайтесь на корабле. Быть может, цепи  выдержат,  и,  если  утихнет
буря, вы спасены. А на берегу - верная гибель.
   Дюмон Дюрвиль послушал Синглтона.
   Шестнадцать суток ревел ураган, и шестнадцать суток корабль  рвался
с цепей, как дикий зверь. Шестнадцать суток моряков поджидала смерть.
   Но цепи выдержали.
   Синглтон и вожди оставались на корабле почти все шестнадцать суток.
Вожди радовались сытной корабельной пище, а  Дюмон  Дюрвиль,  боясь  с
ними поссориться, кормил их до отвала.
   - Откуда у островитян столько  ружей?  -  спрашивал  Дюмон  Дюрвиль
Синглтона.
   - Сюда за провиантом часто заходят китоловные и торговые суда, сэр,
- отвечал Синглтон. - Прошли те времена, когда  островитяне  встречали
белых, как друзей. Китоловы и купцы столько раз расстреливали их,  что
островитяне возненавидели белых. Здешние вожди -  люди  неглупые.  Они
приказали в уплату за провиант не брать ничего, кроме ружей. Капитанам
волей-неволей пришлось отдавать им ружья. И вот за двадцать лет у  них
накопился целый арсенал.
   - А как попала на остров пушка?
   - Пушка им досталась в одно время со мной, - объяснил  Синглтон.  -
Двадцать лет назад я был матросом на  одном  купеческом  корабле.  Наш
корабль сел на мель  возле  острова  Тонгатабу.  Большую  часть  нашей
команды во главе с капитаном островитяне заманили в лес и  там  убили.
Нас на корабле осталось всего тридцать человек. С мели сняться  мы  не
могли. Когда  у  нас  вышла  пресная  вода,  мы  сдались.  Захватив  и
разграбив корабль, островитяне свезли на  берег  и  нашу  единственную
пушку.
   - А что же стало с вашими товарищами? - спросил Дюмон Дюрвиль.
   - Большая часть была убита еще в первый год нашей жизни на острове.
Кой-кому удалось впоследствии  попасть  на  проходившие  мимо  суда  и
уехать. Теперь я остался здесь один.
   - А вы отчего не уехали, Синглтон?
   - Ах, сэр! - вздохнул Синглтон.  -  Я  живу  на  этом  острове  уже
двадцать лет. У меня здесь жена и дети. Вожди обращаются со мной почти
как с равным. А что меня ждет в Англии? Родные мои уже, верно, умерли,
и денег у меня нет ни  гроша.  Видно,  мне  суждено  умереть  на  этом
острове.
   На шестнадцатый день, 22 апреля, буря улеглась  и  ветер  переменил
направление. Якоря были подняты, и при громких криках моряков  корабль
отошел от рифа.
   Дюмон Дюрвиль повел "Астролябию" в бухту, в которой  останавливался
д'Антркасто. Теперь, когда опасность миновала, он решил  приступить  к
главной своей задаче - розыскам следов пребывания Лаперуза на острове.


                               Колдунья

   Дюмон Дюрвиль обратился за помощью к Синглтону.
   - Неужели у вас на острове нет ни одного человека старше пятидесяти
лет? - спросил он.
   Синглтон задумался.
   - В центральной  области  острова  живет  одна  старуха,  по  имени
Томага, - ответил он. - Сколько ей лет, я  не  знаю,  но  она  гораздо
старше всех здешних жителей. Она дочь царя Тубо, который, по преданию,
правил островом полвека назад. Островитяне считают Томагу колдуньей  и
раз в год съезжаются к ней на поклон.
   - Ведите  меня  к  ней,  Синглтон,  -  сказал  Дюрвиль.  -  Я