ечать гостей.
   В лодке сидели двое - мужчина и женщина.  По  виду  они  совсем  не
отличались от жителей острова Нукагива, но  одеты  были  лучше:  кроме
юбочек, на них были  еще  рубашки  из  желтой  бумажной  материи.  Они
привезли с собой для продажи несколько дюжин кокосовых орехов,  гроздь
бананов и довольно тощего поросенка.
   Впустив гостей на палубу, Крузенштерн вызвал  Кабри,  надеясь,  что
французу,  знавшему  язык  жителей  Нукагивы,  удастся  сговориться  с
гавайцами. Кабри заговорил очень бойко, но гавайцы ничего  не  поняли.
Оказалось, что хотя и жители Нукагивы и жители Гаваев полинезийцы,  но
говорят они на разных наречиях. Гаваец, с недоумением выслушав  Кабри,
вдруг заговорил на ломаном английском языке.
   - Кто вас научил  говорить  по-английски?  -  спросил  Крузенштерн,
совсем сбитый с толку.
   - У нас в деревне есть английская церковь и белый жрец,  -  ответил
гаваец. - Он велит нам ходить в церковь, учит говорить по-английски. Л
кто не ходит в церковь, у тех он отбирает землю.
   Крузенштерн понял, что речь идет об английском миссионере.
   Минуло уже двадцать шесть лет с тех пор, как Кук  открыл  Гавайские
острова, и восемнадцать лет с тех пор, как их посетил Лаперуз. За  это
время в жизни гавайцев произошли большие изменения.
   Приступили к торговле. Крузенштерн приказал принести два  топора  и
маленькое зеркальце. Гаваец презрительно сморщился и сказал, что этого
мало. За такую цену  он  даст  два-три  кокосовых  ореха,  не  больше.
Крузенштерн прибавил еще топор и еще зеркальце, но гаваец и на это  не
согласился.
   Он рассказал, что  к  их  острову  каждый  год  подходят  несколько
европейских кораблей и все они  привозят  топоры,  зеркальца  и  бусы.
Крузенштерн дал ему сверх того несколько аршин  полотна.  Это  гавайцу
поправилось больше. И все же он не  согласился  отдать  поросенка.  Он
просил сукно.
   - К сожалению, у нас на корабле нет сукна, - ответил Крузенштерн.
   Он говорил правду.
   - А это что? - воскликнул гаваец, хватая Крузенштерна за рукав  его
капитан-лейтенантского расшитого золотом мундира.
   Крузенштерн рассмеялся и объяснил гавайцу, что он не  может  отдать
ему мундир.
   Долго еще торговались.
   Наконец гаваец уступил. Он  продал  поросенка,  кокосовые  орехи  и
бананы за полдюжины топоров, два зеркальца и десять аршин полотна.
   - Немного нам удалось купить сегодня, - сказал Крузенштерн, посылая
покупки повару. - Этого поросенка не хватит и на  ужин.  Авось  завтра
повезет больше.
   Но на другой день совсем не повезло.  Долго  не  появлялись  лодки.
Наконец после обеда к "Надежде" подошли две-три, но гавайцы,  сидевшие
в них, узнав, что на корабле нет  сукна,  сейчас  же  стали  грести  к
берегу. Из всех европейских товаров жители Гавайских  островов  теперь
ценили только сукно.
   - Миссионер запрещает нам ходить голыми  и  велит  всем  одеться  в
суконное платье, - объясняли они. - Вот нам и приходится все  отдавать
за сукно.
   Это   была   мера,   чрезвычайно   выгодная   английским   суконным
фабрикантам.
   - Мы зря сюда пришли и только напрасно потеряли время,  -  сердился
Крузенштерн. - Высадим здесь своего пассажира и завтра же  тронемся  в
дальнейший путь.
   Он позвал Кабри и велел ему собираться.
   - Я сейчас исполню ваше желание и отправлю вас в шлюпке на берег, -
сказал он ему.
   Но француз опять бросился на колени.
   - Не губите, капитан! - причитал он. -  Там,  где  есть  английский
миссионер, есть и французский. А он схватит меня, несчастного  беглого
матроса, и отправит в кандалах во Францию.
   Крузенштерн подумал, что Кабри, пожалуй, прав. Он не питал злобы  к
этому невежественному  человеку.  Кроме  того,  француз  был  неплохим
матросом.
   - Ладно, - сказал он ему. - Оставайтесь. Я высажу вас на Камчатке.
   Вечером Крузенштерн отправился на  "Неву"  поговорить  с  капитаном
Лисянским. Оба капитана заперлись в каюте. Кораблям  предстояло  опять
разлучиться, и на этот раз разлука  должна  была  продолжаться  больше
года. Лисянский внимательно слушал своего командира.
   Вот каков был план Крузенштерна.
   Пока "Надежда" будет находиться  на  Камчатке,  отвозить  в  Японию
посла, исследовать  еще  неведомые  берега  Сахалина,  "Нева"  посетит
русские колонии в Америке, выгрузит там товары  Российско-Американской
компании и наполнит свои трюмы мехами. В сентябре  будущего  года  оба
корабля встретятся в Китае, в португальском порту  Макао.  Там  моряки
продадут меха и проверят, насколько  может  быть  выгодна  торговля  с
Китаем.
   Было уже очень поздно, когда Крузенштерн, крепко  пожав  Лисянскому
руку, сел в шлюпку и вернулся на "Надежду".
   Утром  корабли  расстались  во  второй  раз.  "Надежда"  пошла   на
северо-запад, "Нева" - на северо-северо-восток.


                               Камчатка

   13 июля  с  "Надежды"  увидели  наконец  гористый  берег  Камчатки.
Сосновые и пихтовые леса покрывали склоны  гор,  на  вершинах  которых
блестел снег.
   Моряки обрадовались этой угрюмой стране - все-таки это была окраина
их родины, там жили русские люди.
   Следующим утром корабль  вошел  в  Авачинскую  губу  и  остановился
против города Петропавловска.  Но  в  то  время  он  только  назывался
городом  -  на  самом  деле  это  была  небольшая  русская  деревушка,
состоявшая из шестидесяти изб и трех деревянных казенных строений.
   Число жителей в  Петропавловске  едва  достигало  ста  восьмидесяти
человек, причем женщин было не больше двадцати  пяти,  а  остальные  -
мужчины, главным образом солдаты.
   Моряки обрадовались, услышав снова  родной  язык,  и  почувствовали
себя  опять  на  родине,  хотя  от  Европейской  России  отделяло   их
пространство во много тысяч верст.
   Крузенштерн  прежде  всего  занялся  выгрузкой  на  берег  товаров,
присланных Российско-Американской компанией для Камчатки.  Эта  работа
заняла целых две недели. Потом принялись за починку снастей и парусов,
сильно истрепавшихся во  время  такого  длинного  путешествия.  Снасти
пришлось заменить новыми, на парусах поставили крепкие заплаты.
   12  августа  из  Нижнекамчатска  прискакал  камчатский   губернатор
генерал Кошелев. От Нижнекамчатска до Петропавловска семьсот верст, но
губернатор так соскучился в своей дикой дальней  губернии,  так  хотел
повидать гостей, прибывших  из  России,  что  проделал  весь  путь  по
непроходимым дебрям в две недели. Приезд губернатора был очень кстати:
без его распоряжений морякам трудно было бы  добыть  в  Петропавловске
запас провизии, которого хватило бы на путешествие в Японию и обратно.
   Губернатор приказал доставить на корабль мяса и свежей рыбы.
   - Ешьте скорей, пока не испортилось, - говорил он  Крузенштерну.  -
Посолить рыбу впрок нам нечем. Соль  на  Камчатке  -  драгоценность  и
редкость: фунт стоит четыре  рубля,  да  и  по  такой  цене  никто  не
отдаст.
   Недостаток соли помешал Крузенштерну запастись провизией  в  нужном
количестве. Большая часть рыбы, взятой на Камчатке, скоро протухла,  и
ее пришлось выбросить.  В  пути  из  Петропавловска  в  Японию  моряки
по-прежнему  питались   петербургской   солониной   и   петербургскими
сухарями. И, только пока стояли в самом  Петропавловске,  могли  вволю
питаться свежей рыбой и свежим мясом.
   На Камчатке в  составе  пассажиров  "Надежды"  произошли  некоторые
изменения: "благовоспитанные молодые люди" доктор Бринкин  и  художник
Курляндцев,  которым  путешествие  успело  надоесть,  решили  ехать  в
Петербург сухим путем, через Сибирь.
   Кроме того, в Петропавловске Крузенштерн оставил  одного  из  своих
японцев, француза Кабри и поручика графа Толстого.
   Японец этот сам умолял  Крузенштерна  оставить  его  в  России.  Он
уверял, что в России ему жилось гораздо лучше, чем в Японии, и просил,
чтобы ему разрешили вернуться в Иркутск. Крузенштерн согласился.
   А француз Кабри поступил к камчатскому губернатору в  лакеи.  В  те
времена  у  русских  бар  считалось  модным  иметь  лакея-француза,  и
губернатор был очень доволен.
   Граф  Федор  Толстой  изо  всех   сил   стремился   примириться   с
Крузенштерном, но Крузенштерн оказался непреклонным. Ему не нужен  был
такой спутник. Он  списал  Толстого  с  корабля  и  взял  вместо  него
поручика Кошелева, младшего брата камчатского губернатора.
   Федор  Толстой  не  слишком  был  этим   удручен.   Оставленный   в
Петропавловске, он через некоторое время съездил на  купеческом  судне
на  Аляску,  пожил  среди  американских  индейцев,  посетил  Алеутские
острова и тем полностью  удовлетворил  свою  страсть  к  приключениям.
Вернувшись в Петербург  через  Сибирь,  он  много  лет  хвастал  своей
татуировкой и своими похождениями.


                                Япония


                               Прибытие

   30  августа  1804  года  "Надежда"  вышла   из   Петропавловска   и
направилась к югу Японии.
   Погода стояла бурная, мрачная,  холодная.  Шторм  свирепствовал  не
переставая, в течение двух недель солнца не видели ни разу. В  носовой
части корабля обнаружили течь, которую никак нельзя  было  заделать  в
открытом  море.  Приходилось  беспрерывно  откачивать  воду,   и   эта
дополнительная работа изнуряла моряков.
   15 сентября наконец выглянуло солнце, буря немного улеглась,  стало
гораздо теплее.
   28 сентября с корабля заметили берег острова Кю-Сю [теперь - остров
Кюсю], на юго-западном побережье  которого  расположен  японский  порт
Нагасаки.  Большой  остров  этот  горист  и  прорезан  многочисленными
заливами, глубоко вдающимися в сушу.
   Португальцы, испанцы и голландцы издавна делали  попытки  завладеть
Японией. Но японцы, разгадав их намерения, решили отделить свою страну
от всего остального мира и не допускать в нее иноземцев. В  1638  году
японским правительством был издан закон, который гласил:

        "На будущее время, доколе солнце освещает мир,  никто  не
     смеет приставать к берегам  Японии,  хотя  бы  он  даже  был
     послом, и этот закон никогда не может быть никем отменен под
     страхом смерти".

   Но так как  японские  помещики  нуждались  в  европейских  товарах,
пришлось из этого правила сделать исключение.  Голландским  купеческим
судам разрешалось заходить в Японию, впрочем, только в  один  японский
порт - в Нагасаки.
   Таково  было  постановление  японского  правительства,  чрезвычайно
выгодное для голландских  купцов,  которым  вовсе  не  хотелось  иметь
конкурентов и делить барыши с купцами других стран.
   Владельцы и капитаны торговых голландских судов  знали,  что  такое
положение не может  продолжаться  вечно,  что  японское  правительство
поймет когда-нибудь выгоду торговли с другими государствами и  отменит
свое постановление. Поэтому голландцы старались изо всех сил  помешать
иностранным  судам  ходить  в  Японию  и   тщательно   скрывали   свои
географические карты от других мореплавателей.
   Вот уже  почти  двести  лет  голландцы  посылали  в  Нагасаки  свои
корабли, а другие европейские народы не знали  ни  очертаний  японских
берегов, ни рифов и мелей, расположенных в море вокруг них.
   В распоряжении Крузенштерна были чрезвычайно  неточные  японские  и
китайские карты, добытые одним французским мореплавателем у  китайских
географов. Японцы и китайцы в те времена не умели составлять настоящие
географические карты - они чертили их на глазок, как  вздумается,  без
указания широты и долготы. Земли, расположенные далеко друг от  друга,
они рисовали иногда рядом, а земли, расположенные  рядом,  попадали  у
них подчас на разные концы  карты.  Конечно,  ни  один  моряк  не  мог
руководствоваться в своем  плавании  такими  картами.  И  Крузенштерну
приходилось идти не только почти неведомым путем, но и составлять  при
этом  подробную  карту  берегов,   которой   могли   бы   пользоваться
мореплаватели будущих времен.
   Особенно измучили русских моряков заливы острова Кю-Сю.  Каждый  из
этих длинных заливов Крузенштерн принимал сначала за  пролив.  Ему  не
раз казалось,  что  Кю-Сю  не  остров,  а  целый  архипелаг  небольших
островов, отделенных друг от друга узкими проливами.  Для  того  чтобы
проверить это с  достоверностью,  ему  приходилось  входить  в  каждое
углубление берега.  Но  всякий  раз,  разочарованный,  он  возвращался
обратно, в открытое море, потому что  найденные  им  проливы  в  конце
концов преграждались горами и оказывались заливами.
   Не меньше  неприятностей  доставили  ему  многочисленные  маленькие
островки, расположенные вокруг Кю-Сю.  На  японских  картах  они  были
указаны далеко от  берега,  потому  что  японские  корабли  были  хуже
европейских  и  всякое  морское  путешествие  казалось  японцам  очень
далеким. А между тем эти островки часто отделялись  от  берега  узкими
проходами, в  которых  кораблю  угрожали  отмели  и  подводные  камни.
Несмотря на жаркую летнюю погоду, ветер  дул  сильный,  порывистый,  и
"Надежду" швыряло из стороны в сторону.
   Все находившиеся на корабле с  любопытством  разглядывали  японский
берег. Япония в то время была для  европейцев  загадочной  страной,  о
которой ходили разные необычайные слухи и рассказы.
   Нигде на берегах Японии моряки не видели никаких стад - ни лошадей,
ни коров, ни овец; по-видимому, японский  крестьянин  возделывал  поля
своими руками, без помощи домашних животных.
   С моря хорошо были видны дороги. Дороги эти, проложенные совершенно
прямо, как по мерке, уходили  вдаль,  насколько  хватал  взор.  Каждая
дорога была ровно обсажена двумя рядами высоких деревьев.
   В заливах и бухтах моряки видели множество  лодок  -  должно  быть,
рыбачьих.  Крузенштерну  хотелось  поближе  познакомиться  с  жителями
страны, и он знаками предлагал рыбакам взойти на корабль.  Но  рыбаки,
увидев русский корабль, начинали изо всех сил  грести  к  берегу:  они
знали, что всякий японец, который осмелится заговорить с  иностранцами
без разрешения начальства, будет наказан.
   Японцы, которых Крузенштерн вез  из  России,  увидев  берега  своей
родины, сначала немного повеселели. Но  когда  до  Нагасаки  было  уже
совсем недалеко, они  вдруг  снова  стали  мрачны  и  печальны.  Какую
встречу готовят им их соотечественники?  Японцам  в  те  времена  было
запрещено покидать родину. Как доказать, что они попали  в  Россию  не
добровольно? В Нагасаки у них не было ни знакомств, ни связей, так как
родом они были из северной Японии.
   8 октября рано утром "Надежда" вошла в  большой  залив,  на  берегу
которого расположен город Нагасаки. К  кораблю  подошла  лодка,  и  на
палубу поднялся японский  чиновник.  Он  был  без  шапки,  в  шелковом
цветном кимоно до пят.
   Чиновник долго и прилежно кланялся всем, нагибаясь почти  до  полу.
Посол Резанов с помощью своих японцев стал задавать  ему  вопросы,  но
чиновник по-прежнему кланялся, бормоча  что-то  невнятное.  Потом  сам
стал спрашивать, что за  корабль,  какому  государству  принадлежит  и
зачем прибыл в Японию. Узнав, что перед ним находится посол, он быстро
поклонился еще раз пятьдесят, слез к себе в лодку и уехал.
   Через час, когда до Нагасаки было уже  совсем  близко,  на  корабль
прибыл другой чиновник, кланявшийся не меньше первого. Он  уже  ничего
не спрашивал и был  нем  как  рыба.  Очевидно,  он  исполнял  в  порту
обязанности лоцмана, потому что стал рядом  с  Крузенштерном  и  начал
показывать ему, как войти в гавань. А когда "Надежда" вошла в  гавань,
он указал, где стать на якорь.
   Город из гавани не был виден, потому что гавань  окружена  высокими
холмами, и Нагасаки расположен немного отступя от  берега.  На  холмах
моряки сразу заметили сложные укрепления - форты, крепости, батареи. В
случае надобности японцы могли  с  трех  сторон  обстрелять  из  пушек
находившиеся в гавани суда.
   Гавань была полна кораблей. Всюду,  куда  ни  взглянешь,  виднелись
мачты  и  развевающиеся  по  ветру  флаги.  Вокруг  "Надежды"   стояли
китайские джонки, прибывшие из Китая с грузом шелка, и много  японских
судов; в большинстве это были просто широкие,  вместительные  лодки  с
навесом, защищавшим гребцов от солнца.  Лодки,  украшенные  различными
вымпелами и знаменами, поспешно кружили  по  гавани.  Стояли  здесь  и
довольно крупные парусные японские суда, с обширной палубой,  покрытые
черной тканью, вооруженные пушками, но  их  было  немного.  Вдали,  на
другом  конце  гавани,  Крузенштерн  разглядел  два-три  корабля   под
голландскими флагами. По внешнему своему виду корабли были не военные,
а купеческие и притом не очень крупные. Среди всех  судов  Нагасакской
гавани "Надежда" была самым большим.
   Едва "Надежда" стала на якорь,  чиновник,  исполнявший  обязанности
лоцмана, уехал на берег. Но через полчаса к "Надежде" снова  причалила
японская  лодка.  Теперь  на  палубу  взошло  сразу  десять   человек.
Новоприбывшие держали себя совсем иначе, чем те  два  японца,  которые
приезжали раньше на корабль. Они не только  никому  не  кланялись,  но
даже, казалось,  никого  не  замечали.  Крузенштерн,  встретивший  их,
попытался с ними заговорить, но они, к его удивлению,  ничего  ему  не
ответили. Безмолвно, не спросив разрешения, они спустились по трапу  в
кают-компанию. Начальники сели на диван, а слуги поставили перед  ними
по ящику с маленькими курительными трубками и по небольшому  чугунному
котелку с горячими углями. Каждый начальник  взял  трубку,  разжег  ее
угольком и закурил. Но трубки  были  так  малы,  что,  сделав  две-три
затяжки, приходилось класть их обратно в  ящики  и  брать  новые.  Все
трубки набили табаком еще до приезда на корабль.
   Изумленный  таким  бесцеремонным  поведением  гостей,   Крузенштерн
вызвал Резанова и двух японцев, бойко говоривших по-русски.
   Но на поклон посла начальники тоже не  обратили  внимания.  Так,  в
полном безмолвии, курили они минут десять. Наконец один из начальников
что-то сказал вполголоса  своему  подчиненному.  Тот  выслушал  своего
господина, согнувшись пополам и опустив руки до полу.  Пока  начальник
говорил, он с почтительным шипением  втягивал  в  себя  воздух.  Потом
выпрямился  и,  обращаясь  к  Крузенштерну,  произнес  несколько  слов
по-голландски.
   Тогда все разъяснилось. Подчиненные были переводчики с голландского
языка  на  японский,  а  начальники  -  офицеры,  которым  нагасакский
губернатор поручил наблюдение  за  портом.  Такое  странное  поведение
японцев  было  обычной  японской  церемонией:  знатный  японец  должен
сначала посидеть, покурить и только минут через  десять  может  начать
разговор.
   Крузенштерн во время своих далеких странствий по свету, а  особенно
во время  своего  пребывания  в  Капштадте,  у  мыса  Доброй  Надежды,
выучился  немного  говорить  по-голландски  и   мог   теперь   кое-как
объясняться с японскими офицерами через их переводчиков.
   Начался разговор.  Едва  Крузенштерн  произнес  первую  фразу,  как
переводчик толкнул его  легонько  в  спину,  давая  ему  понять,  что,
разговаривая с такими важными лицами, нужно кланяться. Но  Крузенштерн
продолжал говорить, стоя совершенно прямо.  Японские  офицеры  слушали
его с каменными, ничего не выражавшими лицами.
   Он рассказал о цели своего приезда в Нагасаки и о желании  русского
правительства заключить с Японией торговый договор. Узнав, что Резанов
- посол,  японцы,  сидевшие  на  диване,  слегка  поклонились  ему  не
вставая.
   Крузенштерн спросил, когда Резанову можно  будет  ехать  в  столицу
Японии для переговоров, когда  команде  "Надежды"  разрешат  сойти  на
берег и как поступить с японцами, привезенными из  России.  Но  вместо
ответа японские офицеры стали  задавать  ему  вопросы  о  путешествии,
совершенном "Надеждой". Они показали  при  этом,  что  познания  их  в
географии довольно обширны: им было, например, известно, что Тенериф -
один из островов Канарского  архипелага  и  что  Дестеро  находится  в
Бразилии.
   - Как вы шли из Камчатки в Нагас