аки: вдоль восточного берега  нашей
страны или вдоль западного? - спросили они его.
   - Вдоль восточного, - ответил Крузенштерн. Японцы,  казалось,  были
довольны: они разрешали голландцам  подъезжать  к  Нагасаки  только  с
востока, а западное побережье Японии тщательно скрывали от европейцев.
Но от ответов на вопросы  Крузенштерна  они  уклонились,  сказав,  что
вечером доложат обо всем нагасакскому  губернатору  и  губернатор  все
решит. Они просили русских без позволения губернатора не  съезжать  на
берег и не посещать других  судов,  стоящих  в  гавани.  А  о  поездке
Резанова в столицу говорить еще рано,  потому  что  это  может  решить
только сам император.
   Моряки,  находившиеся  в  это  время   на   палубе,   с   интересом
разглядывали лодку,  в  которой  приехали  гости.  Лодка,  привязанная
канатами к  кораблю,  не  была  пустой.  Там  под  навесом  шевелились
какие-то люди. Сквозь щели  навеса  моряки  "Надежды"  разглядели  там
людей, одетых в европейские мундиры.
   Через полчаса на палубу из кают-компании вышел японский  переводчик
и, подойдя к борту, громко крикнул людям в лодке по-голландски:
   - Господа, вам разрешается взойти на корабль!
   Разрешение  был  дано  не  Крузенштерном,  а  японскими  офицерами,
которые распоряжались теперь на "Надежде", как  на  своем  собственном
корабле.
   Из лодки по трапу поднялись на палубу четыре важных голландца.  Они
приехали в гости вместе с японцами,  но  должны  были  из  почтения  к
японским  офицерам  полчаса   просидеть   в   лодке.   Спустившись   в
кают-компанию, они даже не взглянули на  Крузенштерна  и  Резанова,  а
остановились прямо против японцев, сидевших на диване.
   Голландцы поклонились дивану, опустив лысые  головы  ниже  колен  и
коснувшись руками пола. Только тогда обернулись они к русским,  пожали
им руки и представились. Это были:  директор  голландской  фактории  в
Нагасаки  Дуф,  его  секретарь,  два  капитана   стоявших   в   гавани
голландских  кораблей  и  важный  голландский  чиновник  барон  Пабст.
Крузенштерн  предложил  им  сесть.  Голландцы  опасливо  взглянули  на
японских  офицеров,  потоптались   немного   и   наконец,   набравшись
храбрости, решились усесться на стульях.
   Директор Дуф говорил по-английски.  Крузенштерн  очень  обрадовался
этому: он может поговорить с ним о чем захочет, а японцы их не поймут.
   - Отчего вы так унижаетесь перед японцами? - спросил Крузенштерн.
   - А как же иначе? - сказал Дуф. - Хочешь торговать с японцами,  так
подчиняйся их правилам и  терпи.  Если  из  вашего  посольства  выйдет
какой-нибудь толк, вы будете унижаться  не  меньше  нас.  Впрочем,  не
думаю, чтобы господина Резанова пустили в  столицу  Японии.  Вероятнее
всего, вас выпроводят отсюда  ни  с  чем,  как  выпроводили  англичан,
приходивших в Нагасаки лет пять назад...
   Крузенштерн не особенно доверчиво  слушал  пророчество  Дуфа:  было
ясно, что голландцы не хотят допустить русских конкурировать с ними  в
Японии. Ему казалось, что Дуф просто пугает  его,  и  он  заговорил  с
голландскими капитанами. Разговор скоро  наладился  -  капитанам  было
интересно поговорить с таким опытным  моряком,  как  Крузенштерн.  Они
охотно рассказывали ему о своих плаваниях вокруг Африки, по Индийскому
океану, среди островов Индонезии. Но, как только  Крузенштерн  заводил
разговор о  Японии,  где  они  бывали  много  раз,  капитаны  начинали
путаться, сбиваться,  отвечать  невпопад.  Они  упорно  скрывали  свои
знания от иностранцев.
   Наконец гости собрались уезжать. Японские офицеры поднялись  все  с
теми же каменными и надменными лицами. На прощание они  объявили,  что
завтра "Надежду" посетят секретари  губернатора  и  начальник  города.
Крузенштерн очень обрадовался этому известию: он надеялся, что  важные
особы, собирающиеся посетить  корабль,  привезут  с  собой  разрешение
морякам  съезжать  на   берег   и   сообщат   наконец   что-нибудь   о
предполагаемой поездке русского посла в город Иеддо, столицу Японии, к
японскому императору. Но при этом офицеры прибавили  несколько  совсем
неутешительных слов - они заявили, что секретари губернатора отберут у
команды "Надежда" все ружья и весь порох.
   -  Наше  правительство  не  желает,  чтобы  в  Нагасакской   гавани
находились вооруженные иностранцы, - сказали они. -  Когда  вы  будете
уезжать отсюда, мы вам вернем и ваши ружья и ваш порох.
   Крузенштерн сильно встревожился и спросил директора Дуфа:
   - Скажите, директор, голландские корабли, приходя в Нагасаки,  тоже
отдают весь свой порох японцам?
   - Конечно, - ответил голландец. - Мы отдаем  не  только  порох,  по
даже шпаги. Иначе нас ни за что бы сюда не пустили.
   И лодка отошла, увозя гостей.
   На другой день в четыре часа к  кораблю  подошло  несколько  лодок,
груженных рыбой, пшеном и  живыми  гусями.  Крузенштерн  подумал,  что
провизия эта привезена на продажу, и стал знаками справляться о  цене.
Но японец-переводчик, находившийся в одной из лодок, объяснил ему, что
рыба, крупа, гуси присланы нагасакским губернатором в подарок  русским
морякам и денег  за  них  платить  не  нужно.  Все  на  корабле  очень
обрадовались такому подарку, потому что давно уже не ели свежей пищи.
   Через час приехали новые гости, в  небольшой  барке,  разукрашенной
цветными флажками. Барку эту тащили на буксире четыре лодки.  Гости  -
секретари  губернатора  и  начальник  города  -  взошли  на  палубу  в
сопровождении  многочисленной  свиты,  среди  которой  было  несколько
музыкантов, беспрерывно бивших в литавры. Крузенштерн повел  гостей  в
кают-компанию. Они держали себя совершенно  так  же,  как  приезжавшие
вчера офицеры: начальники сели на  диван  и  закурили,  а  подчиненные
остались стоять. Среди  подчиненных  было  несколько  переводчиков,  и
минут через десять Крузенштерну удалось начать разговор.
   Прежде всего он,  конечно,  спросил,  когда  русскому  послу  будет
разрешено ехать в Иеддо. Но японцы заявили, что на этот  вопрос  может
ответить только правительство и им самим ничего не известно.
   - Губернатор еще вчера послал в Иеддо курьера с сообщением о  вашем
прибытии, - сказали они.
   Крузенштерн спросил, далеко ли  от  Нагасаки  до  Иеддо  и  сколько
времени потребуется курьеру, чтобы съездить туда и обратно,  но  ответ
получил явно преувеличенный и неопределенный.
   - Очень далеко. Вам придется подождать полтора-два месяца.
   Крузенштерн знал, что Япония, в сущности, невелика и в ней не может
быть очень больших расстояний. Но японцы всякий раз отвечали ему  так,
что он не мог себе представить  географию  их  государства.  Очевидно,
расположение своих городов они считали военной тайной.
   Тогда Крузенштерн стал просить,  чтобы  русским  морякам  разрешили
гулять по берегу и чтобы послу Резанову позволили до получения  ответа
из Иеддо жить в городе.
   - Мы это обсудим. Мы передадим вашу просьбу губернатору. Мы  ничего
вам не можем сейчас обещать, - твердили японцы.
   Так же не дали они никакого ответа  на  вопрос,  что  делать  с  их
соотечественниками, привезенными из России. Секретари губернатора были
важные господа и брезгливо морщились,  когда  с  ними  заговаривали  о
нищих рыбаках, потерпевших крушение у русских берегов.
   - Пусть пока поживут у вас на корабле, - говорили они. - Если посол
поедет в Иеддо, он захватит их с  собой.  А  если  посол  в  Иеддо  не
поедет, мы еще успеем решить, что с ними делать.
   Побеседовав полчаса, секретари губернатора  потребовали,  чтобы  им
выдали весь порох и все ружья, находившиеся  на  корабле.  Крузенштерн
колебался, не зная, как поступить. Но, посоветовавшись с Ратмановым  и
Ромбергом, он решил согласиться на требования японцев: ведь все  равно
в этой  гавани,  окруженной   японскими   батареями,   "Надежда"   при
столкновении с японцами была бы разнесена, уничтожена, даже если бы ей
оставили порох. Одного только он хотел добиться во что бы то ни  стало
- чтобы не отбирались ружья у шести  матросов,  составлявших  почетную
стражу посла. После долгих споров японцы уступили - шестерым  матросам
оставили их ружья и  немного  зарядов.  Весь  остальной  порох  и  все
остальные ружья были свалены на барку и увезены.
   - И все же с  нами  поступили  милостивее,  чем  с  голландцами,  -
улыбаясь, сказал Ратманов Крузенштерну.  -  У  нас  не  отобрали  наши
шпаги.
   Прощаясь с гостями, Крузенштерн  попросил  их  послать  на  корабль
какого-нибудь купца, у  которого  он  мог  бы  покупать  провизию  для
команды, пока "Надежда" стоит в Нагасаки.
   - Одни только голландцы имеют право покупать провизию  и  товары  у
наших купцов, - ответил первый секретарь губернатора. -  С  Россией  у
нас нет еще торгового договора, и вы ничего здесь покупать  не  имеете
права.  Все,  что  вам   понадобится,   губернатор   будет   присылать
бесплатно.
   Японские чиновники уехали вместе со  свитой,  по  теперь  "Надежду"
чуть ли не каждый день стали посещать разные высокопоставленные особы,
и Крузенштерн скоро привык принимать гостей.
   Моряки давно уже заделали течь в днище своего корабля, и  "Надежда"
была готова к выходу в море. Но недели шли за неделями, а  дело  почти
не двигалось с места. Прошло полтора  месяца,  прежде  чем  губернатор
наконец  согласился  удовлетворить  просьбу  Крузенштерна  и  разрешил
морякам гулять по берегу. Но, конечно, он не позволил им  ходить  куда
угодно. Для прогулок русских моряков на  берегу  среди  пустырей  было
отведено место в сорок шагов длины и двадцать шагов ширины. Место  это
обнесли широким крепким забором и поставили кругом вооруженную стражу.
Моряки могли там гулять по измятой траве вокруг единственного  дерева.
Причем, когда шлюпка  "Надежды"  отвозила  моряков  в  это  место  для
гулянья, ее всякий  раз  сопровождала  целая  флотилия  лодок,  полная
солдат. Естественно, что  подобные  предосторожности  отбивали  всякую
охоту выходить на прогулку, и клочок суши, отведенный русским морякам,
пригодился только одному человеку - астроному Горнеру,  который  отвез
туда свой телескоп и устроил временную обсерваторию.
   - Там, по крайней мере, нет качки, - объяснил Крузенштерну  Горнер.
- С качающейся палубы очень трудно смотреть на звезды в телескоп.
   Резанову переселиться на берег  разрешили  еще  позже.  Японцы  все
отговаривались тем, что они не могут подыскать  помещения,  достойного
такой важной особы, как русский посол.
   В конце концов через два месяца после приезда японцы выполнили  эту
просьбу  Крузенштерна.  Они  выбрали   на   самом   берегу   небольшой
двухэтажный домик, стоявший особняком от других, и обнесли его со всех
сторон толстым, крепким забором. Забор этот отгораживал  дом  даже  от
моря. Единственные ворота, прорубленные в заборе, выходили  к  воде  и
запирались большим замком, ключ от  которого  находился  у  начальника
японской стражи. Когда забор был готов,  Крузенштерна  известили,  что
посол может переехать в дом.
   Крузенштерн никогда прежде не бывал в  японских  домах  и  поэтому,
приехав осмотреть будущее жилище посла, очень удивился. У японцев  нет
никакой мебели, и дом внутри был совершенно пуст.  Комнаты  отделялись
друг от друга большими ширмами из  плотной  бумаги,  которые  свободно
передвигались с места на место. Благодаря  этим  передвижным  стенкам,
живущие в доме могли по желанию придавать своим комнатам любую форму.
   С двигающимися стенками Крузенштерн кое-как еще  примирился,  но  с
отсутствием мебели он примириться не мог.  По  его  приказанию  в  дом
посла привезли с "Надежды" стулья, столы и кровать.
   Переезд Резанова в его новое жилище совершился 17 декабря.  Японцы,
к удивлению   моряков,   обставили   этот   переезд   с   чрезвычайной
торжественностью и оказали русским в этот день  множество  неожиданных
почестей. Какой-то богатый японский князь, живший в Нагасаки,  прислал
послу для путешествия на берег  свою  яхту.  Никогда  еще  русские  не
видали судна, отделанного с такой роскошью: стены  кают  были  покрыты
блестящим лаком, лестницы сделаны из красного дерева, пол всюду устлан
драгоценными коврами, занавески перед дверьми вытканы  золотом,  а  по
бортам всего судна  висели  огромные  шелковые  разноцветные  флаги  с
какими-то надписями. Едва Резанов вместе со своей свитой  спустился  в
яхту,  как  на  носу  ее  был  поднят  русский  флаг.  Яхта  плыла   в
сопровождении нескольких сотен разукрашенных лодок.  В  лодках  сидели
музыканты, которые играли на странных японских инструментах.
   Так въехал русский посол в свой дворец. Но, как только он  оказался
внутри, его  заперли  на  замок.  И  впоследствии  всякий  раз,  когда
Крузенштерн  ездил  к  послу  и  когда  посол  ездил  на  "Надежду"  к
Крузенштерну, приходилось вызывать привратника и отпирать ворота. Жить
с послом имело право только определенное число людей, и  каждый  вечер
остававшихся на берегу русских пересчитывали.
   На другой день после  переезда  посла  японские  чиновники  заявили
Крузенштерну, что губернатор поручил им  перевезти  с  корабля  в  дом
посла подарки, которые русский царь прислал японскому императору.  Так
как подарки эти заключались главным  образом  в  огромных  драгоценных
зеркалах, не помещавшихся ни в какой лодке, для перевозки их  пришлось
соорудить плот из толстых бревен.  Положив  зеркала  на  плот,  японцы
почему-то закрыли их ворохами красных, необычайно дорогих сукон.
   -  Стоит  ли  на  упаковку  тратить  такие  сукна,  -   сказал   им
Крузенштерн. - Зеркалам ничего  не  сделается,  если  вы  их  покроете
просто рогожей.
   Но  чиновники  пришли  в  ужас  от  его  слов.  Покрывать  подарки,
предназначенные для императора, рогожей - это кощунство!
   От  этих  чиновников  Крузенштерн  узнал,   что,   если   император
согласится принять подарки русского царя, эти зеркала  будут  отнесены
из Нагасаки в Иеддо на руках.
   - Нельзя иначе! - восклицали японцы. -  Два  года  назад  китайский
император прислал в подарок нашему императору слона, и  наш  император
приказал отнести этого слона из Нагасаки в Иеддо на руках.
   - И отнесли? - спросил Крузенштерн.
   - Отнесли! - ответили японцы.
   Время шло, а русские все никак не могли  узнать,  примет  император
посла или не примет.  Японцы  уверяли,  что  ответ  из  Иеддо  еще  не
получен.
   Моряки изнывали от скуки и безделья. Им запретили встречаться  даже
с голландцами. Директора Дуфа Крузенштерну не удалось повидать  больше
ни разу. Однажды голландский корабль, собиравшийся покинуть  гавань  и
поднявший якоря,  подошел  случайно  совсем  близко  к  "Надежде".  На
капитанском  мостике  этого  корабля  Крузенштерн  увидел  одного   из
капитанов, которые приезжали к нему в гости вместе с Дуфом. Поднеся ко
рту  рупор,   Крузенштерн   громко   пожелал   отъезжающему   капитану
счастливого  пути,  но  голландец  ничего  не  ответил  и  отвернулся.
Крузенштерн  рассердился,  но  потом,  узнав,  что  японцы   строжайше
запретили голландцам разговаривать с русскими, он понял,  что  капитан
иначе поступить не мог.
   Как-то рано утром в гавань пришли еще три голландских  корабля.  На
"Надежду" приехал японский офицер  и  предупредил,  что  новоприбывшие
будут сейчас салютовать Нагасакской крепости пушечными выстрелами.
   - Не примите этот салют на свой счет, - сказал он, - и не вздумайте
отвечать салютом.
   Предупреждение было вздорное, потому что русские все равно не могли
палить  из  пушек,  не  имея  ни  крупинки  пороха.  Голландцы  начали
салютовать и стреляли в течение шести с половиною  часов.  Крузенштерн
насчитал четыреста выстрелов. В те времена, по международным  обычаям,
судно, приходившее в порт дружественной страны, должно было салютовать
самое  большее  тринадцатью  выстрелами.  Каково  же  было   удивление
Крузенштерна,  когда  на  четыреста  выстрелов  голландских   кораблей
японская крепость не ответила ни одним!
   Живя на корабле, Крузенштерн, конечно, не мог узнать много о  жизни
и обычаях японцев. Но кое-что он все же узнал и записал.  Вот  отрывок
из его записей:
   "Одеяние японцев состоит из короткого верхнего  платья  с  широкими
рукавами и из узкого нижнего, длиною по самые  пяты,  которые  подобно
одежде европейских женщин, с тою притом разницей,  что  внизу  гораздо
уже и для ходьбы очень неудобно. Богатый отличается  от  бедного  тем,
что первый носит одежду из шелковой, а последний - из простой  толстой
ткани. Верхнее платье обыкновенно  черное,  однако  носят  и  цветное.
Праздничное по большей части пестрое.
   У многих на верхнем платье вышит фамильный герб величиной с большую
монету. С одного взгляда по гербу можно  узнать,  к  какому  семейству
принадлежит тот или другой знатный японец. Женщины до замужества носят
отцовский герб, а после замужества - герб  мужа.  Величайшая  почесть,
которую князь или губернатор кому-либо оказывает,  состоит  в  подарке
верхнего платья со своим гербом. Получивший такое отличие  носит  свой
фамильный герб на нижнем платье. Посланнику нашему твердили много  раз
о великом счастье,  которое  ждет  его,  если  император  подарит  ему
платье, украшенное гербом императорским.
   Зимою носят японцы часто по пяти и по шести одно на другое  надетых
платьев. Но из сукна и из мехов не видел я ни одного, хотя в январе  и
феврале бывает погода очень суровая.
   Странно, что японцы не умеют обувать ног  своих  лучше.  Их  чулки,
длиною до половины икр, сшиты из бумажной ткани. Вместо башмаков носят
они одни  подошвы,  сплетенные  из  соломы,   которые   придерживаются
ремешками, надетыми на большой  палец.  Полы  в  их  комнатах  покрыты
всегда толстым сукном и тонкими рогожами. И  потому  японец,  входя  в
дом, скидывает с ног свои подошвы.  Знатные  не  чувствуют  неудобства
такой бедной обуви, потому что они почти никогда  не  ходят,  а  сидят
весь день подогнувши ноги. Но простой народ, составляющий, может быть,
девять десятых всего населения, конечно, должен терпеть от того  много
в зимние месяцы.
   Голова японца, обритая до половины, не защищается ничем ни от  жары
в двадцать пять градусов, ни от холода в один и  два  градуса,  ни  от
пронзительных северных ветров, дующих во все зимние месяцы.  Во  время
дождя только носят они зонтик. Крепко намазанные  помадою,  лоснящиеся
волосы завязывают на макушке в пучок, который наклоняется вперед. Уход
за волосами должен стоить японцу много времени. Он не только ежедневно
их намазывает и чешет, но ежедневно же  и  подстригает.  Бороды  своей
японцы не стригут и не бреют,  а  выдергивают  по  волоску  щипчиками,
чтобы не скоро росло. Эти щипчики вместе  с  металлическим  зеркальцем
каждый японец держит в карманной своей книжке.
   Японцы так чистоплотны, что в  этом  отношении  им  нельзя  сделать
никакого упрека, несмотря на то что рубашек, без которых мы  не  можем
представить себе никакой телесной опрятности, они не  носят.  Судя  по
всему  нами  примеченному,  кажется,  что  соблюдение   чистоты   есть
свойство, общее всем японцам всех сословий.
   31 марта и 1 апреля японцы справляли праздник. Он  состоял  в  том,
что родители дарили  своим  дочерям  разные  игрушки.  Посвящая  такой
детской забаве два дня, японцы считают ее очень важной. Когда наступил
этот праздник, они даже  и  к  нам  прислали  переводчика  с  просьбой
прекратить временно на корабле все работы".


                              Дипломатия

   Только с середины  февраля  1805  года  начали  появляться  первые,
вначале  неясные,  сведения  о  том,  какая  судьба  ожидает   русское
посольство.
   На корабль однажды приехали японские чиновники  с  переводчиками  и
объявили,   что   из   Иеддо   в   Нагасаки   императором    отправлен
уполномоченный, которому поручено вести переговоры с  русским  послом.
По их  словам,  уполномоченный  находился  в  пути.  Он  очень  важный
сановник, настолько важный, что  имел  право  смотреть  императору  на
ноги.
   - Почему на ноги? - удивил