и  в
крепости. Теперь оставалось ждать, когда раскроются ворота.
   Лисянский вовсе не собирался торопить осажденных. Он  понимал,  что
такому множеству семейств не так-то просто сразу собраться.  Но  время
шло, встало солнце и высоко поднялось над лесом, а обращенные  к  морю
ворота все не раскрывались.
   Обычно из крепости доносился гул многих голосов и лай собак. Теперь
все смолкло. Эта тишина удивила Лисянского. А когда он увидел, что над
крепостью кружатся большие стаи ворон, он встревожился.
   Лейтенант Арбузов, заглянувший в крепость  через  щель  в  воротах,
сообщил Лисянскому, что в крепости никого нет. Это было похоже на чудо
- все трое ворот оставались запертыми изнутри.
   Лисянский съехал на берег, ворота взломали, вошли в  крепость.  Под
одной из крепостных стен был обнаружен подкоп.
   Тогда  все  стало  ясно.  Ситкинцы  так  и  не  поверили  обещаниям
Лисянского. Они не могли себе представить, что русские  не  собираются
им отомстить. Они прорыли себе проход под стеной и в ночной тьме тайно
ушли из своей крепости в лес.
   7 октября Лисянский записал у себя в дневнике:
   "Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище,  которое  могло
бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание.  Полагая,  что  по
голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали
их всех смерти ".
   Так окончилась эта воина  с  индейцами  из  залива  Ситка,  которых
американцы сначала подучили напасть на русских,  а  потом  бросили  на
произвол судьбы, подвергнув опасности полного уничтожения.
   Рана Баранова заживала, и он  снова  принял  на  себя  командование
своим войском. Он добился того, чтобы ситкинцев действительно никто не
преследовал.  Для  этого  он  прежде  всего  увел  своих  союзников  в
Новоархангельскую  крепость.  Часть  из  них  он  занял  строительными
работами, а другую часть - охотой на моржей и  тюленей,  которая  была
очень успешна.
   "Неве" нужно было возвращаться на  Кадьяк,  чтобы  принять  в  свои
трюмы груз мехов со складов Российско-Американской компании. А так как
корабль нуждался в ремонте, решено было там и перезимовать.
   Баранов,  оставшийся  на  зиму  в  Новоархангельской,   приехал   к
Лисянскому попрощаться.
   - Будущим летом перед отплытием в Китай непременно заходите сюда, в
Ситкинский залив, - сказал он ему, - и вы увидите, как дружно мы будем
жить с ситкинцами.


                          Зимовка на Кадьяке

   10 ноября "Нева" покинула Ситку, а уже 15-го вошла в гавань Святого
Павла на острове  Кадьяк.  Приближалась  зима,  шел  снег,  и  команда
"Невы", готовясь к зимовке, прежде всего расснастила  спой  корабль  и
как следует укрепила его. Затем моряки переселились на  берег  в  избы
русских промышленников. "Читатель легко может себе вообразить радость,
- пишет Лисянский, - которую паши матросы выказали при этом,  так  как
после столь продолжительного плавания, а  особенно  после  ситкинского
похода,  даже  и  пустая  земля  должна  была  показаться  им  гораздо
приятнее, нежели самый лучший корабль".
   Зимовка команды "Невы" прошла спокойно. Зима на  Кадьяке  оказалась
многоснежной,  но  не  очень  холодной.  Часто  бывали   оттепели,   и
температура ни разу не падала ниже 17 градусов мороза.
   Потом пришла весна, снег растаял, горы покрылись зеленью,  и  нужно
было готовиться к дальнейшему плаванию. Трюмы "Невы"  приняли  в  себя
громадные запасы мехов. С  погрузкой  справились  довольно  скоро,  но
оказалось, что на "Неву" нужно поставить новый бушприт взамен старого.
Эта работа задержала моряков больше, чем они  рассчитывали,  и  "Нева"
вышла из гавани Святого Павла только 13 июня 1805 года.
   Она  направлялась   прежде   всего   в   Ситку,   чтобы   захватить
заготовленные Барановым за зиму меха, а оттуда - в Китай для встречи с
"Надеждой".


                         Опять в заливе Ситка

   22 июня "Нева" снова вошла  в  Ситкинский  залив  и  бросила  якорь
неподалеку от Новоархангельской крепости.
   Баранов немедленно явился  к  Лисянскому,  и  они  обнялись.  Летом
прошлого года они успели оценить и полюбить друг друга. Рана  Баранова
за зиму зажила, он был здоров и деятелен, как всегда.  Сейчас  он  был
занят строительством  Новоархангельской  крепости,  которую  собирался
превратить в настоящий город. Он тотчас же повез Лисянского на  берег,
спеша показать ему все, что уже успел выстроить.
   "К величайшему моему  удовольствию,  я  увидел  удивительные  плоды
неустанного трудолюбия Баранова, - пишет  Лисянский. - Во время нашего
краткого отсутствия он  успел  построить  восемь  зданий,  которые  но
своему виду и величине могут считаться  красивыми  даже  и  в  Европе.
Кроме того, он развел пятнадцать огородов  вблизи  селения.  Теперь  у
него находятся четыре коровы, две телки, три быка, овца с бараном, три
козы и довольно большое количество свиней и  кур.  Такое  имущество  в
этой стране драгоценнее всяких сокровищ".
   Конечно, Лисянский прежде всего спросил Баранова, как и где  теперь
живут ситкинцы и  удалось  ли  установить  с  ними  мирные  отношения.
Баранов рассказал ему, что  ситкинцы  за  зиму  построили  себе  новое
селение милях в десяти от Новоархангельской крепости, на берегу одного
пролива. Добрые отношения между ними и русскими начали устанавливаться
с середины зимы. Прежде всего возобновилась торговля.  Встречались  на
лесной  поляне,  лежавшей  примерно  на  середине  пути  между  обоими
селениями, и обменивались товарами. Однако в селения друг к  другу  не
заходили.
   - Но как раз сейчас здесь совершаются  великие  события,  -  сказал
Баранов. - Я отправил  к  ситкинцам  посольство  -  с  подарками  и  с
приглашением в гости. Посольство еще не вернулось, однако у меня  есть
сведения, что встречено оно отлично. И вот  я  жду  гостей.  Возможно,
гостем нашим будет сам тайон Котлеан.
   Посольство, отправленное  Барановым,  вернулось  16  июля  на  трех
байдарах. Рядом с тремя байдарами  шли  две  пироги.  В  пирогах  были
гости.
   К приему  гостей  Баранов  подготовил  пышную  церемонию,  главными
исполнителями которой были индейцы-чугачи. Чугачами  русские  называли
индейцев, обитавших по берегам Чугатского залива, к  северо-западу  от
Ситки. Это были вернейшие  союзники  Баранова,  и  многих  из  них  он
поселил в Новоархангельской крепости. По языку и обычаям они нисколько
не отличались  от  ситкинцев,  и  Баранов  воспользовался  ими,  чтобы
встретить гостей так, как здесь было принято.
   Чугачи разоделись, раскрасили лица и посыпали себе  головы  светлым
орлиным пухом. Подъехав к берегу,  ситкинцы  начали  плясать  в  своих
лодках. Неистовее всех  плясал  возглавлявший  их  тайон.  Он  прыгал,
размахивая орлиными хвостами.
   Это был не Котлеан, это был  единственный  из  ситкинских  тайонов,
который не участвовал в нападении на Архангельскую крепость.  Случайно
ли или из хитрости, но перед этим  нападением  он  отправился  куда-то
далеко на охоту и вернулся в Ситку только тогда, когда  все  уже  было
кончено. И то, что ситкинцы послали сейчас  к  Баранову  именно  этого
тайона, доказывало, что они все еще не вполне доверяли русским.
   Ситкинцы плясали и своих лодках минут пятнадцать. Едва они  кончили
плясать, как на берегу заплясали чугачи. Во время пляски  чугачей  обе
пироги ситкинцев подошли к берегу вплотную. Тогда кадьякцы, которых  в
Новоархангельской крепости тоже было немало,  пошли  в  воду,  подняли
пироги и на руках вынесли на берег вместе с сидевшими в  них  гостями.
Не выходя из лодок, ситкинцы любовались пляской чугачей  до  тех  нор,
пока  те  не  перестали   плясать.   Наплясавшись,   чугачи   посадили
ситкинского тайона на ковер и отнесли в предназначенный для него  дом.
Остальных гостей тоже отнесли на руках, но без ковра. В доме их  ждало
щедрое угощение.
   На следующий день ситкинский тайон вместе со свитой  направился  на
"Неву" в гости к Лисянскому. Для этого  Баранов  предоставил  им  свой
собственный ялик. Едва отвалив от берега, гости начали петь и плясать.
Так, с пением и пляской, они взошли на корабль. На шканцах "Невы"  они
плясали еще не меньше получаса.
   Ситкинского  тайона,  человека  немолодого,   сопровождала   группа
воинов, а также родная его  дочь  со  своим  мужем.  Воинов  Лисянский
приказал угощать наверху, а тайона, его дочь и зятя  повел  к  себе  в
каюту. В каюте они пировали часа два, потом вышли на  палубу  и  снова
принялись плясать. "Эти люди непрерывно пляшут, - пишет Лисянский, - и
мне никогда не случалось видеть трех индейцев  вместе,  чтобы  они  не
завели пляски".
   Тайон очень интересовался пушками "Невы", внимательно рассмотрел их
и попросил у Лисянского  разрешения  выстрелить.  Лисянский  разрешил.
Тайон зарядил пушку и выстрелил из нее с полным знанием дела,  причем,
как отмечает Лисянский,  "ни  сильный  звук,  ни  движения  орудия  не
вызвали у него ни малейшего страха".
   Гости уехали на берег, а на другой день покинули  Новоархангельскую
крепость, провожаемые  Барановым  и  пляшущими  чугачами,  нагруженные
подарками.  Тайону   Баранов   подарил   алый   байковый,   украшенный
горностаями халат, а каждому его спутнику - по  синему  халату.  Кроме
того, он выдал им по большой оловянной медали  -  в  честь  заключения
мира между русскими и ситкинцами. Прощаясь с тайоном, он сказал:
   - А  все-таки  меня  удивляет  ваш  тайон  Котлеан.  Почему  он  не
приезжает ко мне? Неужели у него не хватает смелости? Передай ему, что
я жду его в гости, и, если он  не  приедет,  я  буду  думать,  что  он
замышляет против нас что-нибудь дурное.
   Эти слова Баранова безусловно были переданы Котлеану, потому что 28
июля  тайон  Котлеан  в  сопровождении  одиннадцати   воинов   посетил
Новоархангельскую крепость. Конечно, все они тоже  пели  и  плясали  в
пирогах. Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову  одеяло  из
чернобурых лисиц, прося, чтобы ему были оказаны  те  же  почести,  как
тому тайону,  который  приезжал  до  него.  Баранов  ответил,  что,  к
величайшему сожалению, такие почести никак не могут быть ему  оказаны,
потому что большинство чугачей и кадьякцев находятся далеко на  охоте.
Хотя действительно большинство чугачей и кадьякцев находилось  в  этот
день на охоте,  но  все-таки  со  стороны  Баранова  это  была  только
отговорка. Просто  ему  хотелось  подчеркнуть,  что  к  своему  гостю,
бывшему врагу России,  он  относится  вежливо,  но  холодно,  и  гость
безусловно понял это. Однако Котлеан  сделал  вид,  что  нисколько  не
уязвлен таким приемом, держался дружелюбно и добродушно.
   "Наши посетители, - пишет Лисянский, - были  так  же  раскрашены  и
покрыты пухом, как и прежние, но одежда их была несколько  богаче.  На
Котлеане был английский фризовый халат. На голове  он  носил  шапку из
черных лисиц. Роста он среднего и имеет весьма приятное  лицо,  черную
небольшую бороду и усы. Его считают самым искусным стрелком. Он всегда
держит при себе до двадцати хороших ружей. Несмотря  на  наш  холодный
прием, Котлеан погостил у нас до 2 августа и  плясал  каждый  день  со
своими подчиненными".
   Баранов и Лисянский подолгу беседовали  с  ним.  Котлеан  признавал
себя виновным во всем,  жаловался,  что  американцы  обманули  его,  и
обещал загладить свой  проступок  верностью  и  дружбой.  На  прощание
Баранов подарил ему табак и  синий  халат  с  горностаями.  Табак  был
роздан и его воинам. "Прощаясь с нами, - пишет  Лисянский,  -  Котлеан
изъявил свое сожаление, что  не  застал  кадьякцев,  при  которых  ему
сильно хотелось поплясать, уверяя, что никто не знает так много плясок
разного рода, как он и  его  подчиненные.  Удивительно,  как  ситкинцы
пристрастны к пляске,  которую  они  считают  самой  важной  вещью  на
свете".
   Баранову и Лисянскому вскоре пришлось принимать у себя  еще  одного
ситкинского тайона. Дело в том, что племя не хотело больше  признавать
Котлеана своим главным вождем. Ошибочность всей его  прежней  политики
была теперь настолько очевидна, что он  не  мог  оставаться  на  своем
посту. Племя избрало себе нового главного тайона, и этот новый главный
тайон начал с того, что поехал показывать свою особу русским.
   Он прогостил в Новоархангельской крепости несколько  дней.  Никогда
еще Лисянскому не приходилось встречать такого чванливого человека. Он
упивался своим высоким званием и требовал, чтобы его всегда носили  на
плечах. Он не соглашался ни одного шага сделать собственными ногами  и
слезал с чужих плеч только тогда, когда ему хотелось поплясать. Плясал
он не меньше остальных своих соплеменников. При всей своей  заносчивой
важности он постоянно говорил о любви к русским и о верности им.
   Лето шло к концу, и приближалось то  время,  когда,  по  уговору  с
Крузенштерном, "Нева" должна была отправиться в Китай на соединение  с
"Надеждой". Приняв в свои трюмы заготовленные Барановым  меха,  она  2
сентября подняла паруса, снялась с якорей и двинулась в путь.  Но  при
выходе из Ситкинского залива ветер вдруг упал, наступил полный  штиль,
и "Нева" остановилась. Баранов на ялике догнал "Неву"  и  поднялся  на
палубу, чтобы еще раз пожать руку Лисянскому.
   "С Барановым я распрощался не без сожаления, - записал Лисянский. -
Он по дарованиям своим заслуживает всякого уважения. По моему  мнению,
Российско-Американская компания  не  может  иметь  в  Америке  лучшего
начальника. Кроме познаний, он имеет уже привычку к выполнению  всяких
трудов и не жалеет собственного  своего  имущества  для  общественного
блага".
   Ночью подул ветер, и  "Нева",  покинув  берега  Америки,  понеслась
через Тихий океан.


                          Остров Лисянского

   Намечая заранее по карте  курс  своего  корабля  между  Америкой  и
Азией, Лисянский старался избрать такой  путь  через  необъятную  ширь
Тихого  океана,  по  которому  до  него  не  проходил  еще   ни   одни
мореплаватель. Он надеялся  в  этих  безграничных  просторах  отыскать
какую-нибудь  неведомую  землю.  Всей  команде  было  приказано  зорко
следить за горизонтом - не покажется ли где-нибудь земля.
   Однако миновало уже полтора месяца с тех пор, как  "Нева"  покинула
Ситкинский залив, а они не видели ни малейшего признака земли.  Только
волны да небо - день за днем, неделя за  неделей.  Они  уже  пересекли
тропик Рака и, несмотря на то что стояла середина октября, страдали от
жары. Весь день сверкало солнце, но едва оно закатывалось, как  сразу,
без всякого перехода, опускалась непроглядная тьма тропической ночи.
   15 октября, в десять часов  вечера,  все  находившиеся  на  корабле
почувствовали  сильный   толчок.   Было   совершенно   темно.   "Нева"
остановилась и стала медленно крениться набок.
   Лисянский  сразу  понял  -  мель!  Всю  команду   вызвали   наверх,
немедленно спустили все паруса, чтобы "Неву"  не  перевернуло  ветром.
"Нева" несколько выпрямилась, но по-прежнему  осталась  неподвижной  -
она прочно застряла на мели.
   Впереди, за ночною тьмой, Лисянский слышал глухой  и  мрачный  шум.
Опытным слухом моряка он сразу определил, что это  такое.  Это  шумели
буруны, это грохотали волны, набегая на берег.
   Стараясь облегчить корабль, Лисянский приказал сбросить с палубы  в
воду все,  что  возможно.  К  каждому  предмету,  перед  тем  как  его
выбросить, привязывали поплавок, чтобы он не  затонул  и  потом  можно
было подобрать его. Но сбрасывание вещей за борт нисколько не помогло.
"Нева" не двигалась.
   Положение было отчаянное. Стоит ветру немного усилиться - и корабль
перевернется. Нужно было немедленно принимать самые решительные меры.
   Спустили на воду все гребные суда, привязали их к корме  "Невы"  и,
гребя изо всех сил, старались стащить ее с мели.
   Какова  была  их  радость,  когда  они  почувствовали,  что  "Нева"
чуть-чуть движется! Но  двигалась  она  чрезвычайно  медленно.  Гребцы
совершенно выбивались из сил, прежде чем им удавалось сдвинуть  ее  на
дюйм. Матросы, сидевшие за веслами, сменялись каждые десять минут.
   Так прошла ночь.
   И только в то мгновение, когда солнце  выглянуло  из-за  горизонта,
освобожденный корабль закачался наконец на волнах.
   И при солнечном свете моряки на расстоянии  мили  от  себя  увидели
низкий плоский берег, не обозначенный ни на одной карте.
   Это было важное открытие.
   Однако в тот день им не только не удалось побывать на  новооткрытой
земле, но  даже  как  следует  посмотреть  на  нее.  Беды  их  еще  не
кончились. Налетел шквал, подхватил только что освобожденную "Неву"  и
снова швырнул на мель.
   Положение стало еще опаснее, чем было, потому что ветер усилился. И
всю работу пришлось начать заново. Утомленные ночной  греблей  матросы
снова сели на весла. Теперь  грести  было  куда  тяжелее,  потому  что
тропическое  солнце,  подымаясь  все  выше,  жгло  без  пощады.  Опять
началась отчаянная борьба за каждый дюйм. Так прошел весь день. Только
на закате "Неву" удалось освободить вторично.
   Ночь прошла тревожно, потому что шум бурунов доносился с нескольких
сторон, пена белела на торчавших из воды камнях, и только на  рассвете
"Неве" удалось отойти на безопасное расстояние от страшной мели.  Весь
следующий день охотились за сброшенными  в  воду  предметами,  которые
успели отплыть уже довольно  далеко.  И  лишь  18  октября  Лисянскому
удалось заняться исследованием неведомого острова.
   Вместе  со   штурманом   Калининым,   лейтенантом   Повалишиным   и
несколькими матросами он с утра отправился в ялике на берег.  Пристать
к острову оказалось не просто, потому что пришлось перебираться  через
бушевавшие вдоль берега буруны. Выпрыгнув из ялика на берег, они сразу
очутились в густой и высокой траве.
   Остров имел в длину немногим более мили, был совершенно  плоским  и
весь порос травой, колыхавшейся на морском ветру. На всем  острове  не
видно было не только ни одного дерева, но даже кустика.  Однако  голый
этот остров был чрезвычайно  густо  населен.  На  берегах  его  лежали
жирные  тюлени,  не  обратившие  на  моряков  ни  малейшего  внимания.
Нескольких из них матросы тут же убили веслами и кинули в ялик,  чтобы
захватить с  собой.  А  над  островом  и  в  траве  было  бесчисленное
множество морских птиц.
   По траве оказалось трудно ходить, потому что с каждым шагом  моряки
наступали на птичьи гнезда и давили птенцов, которые пищали у них  под
ногами. Птицы относились к людям с таким же бесстрашием, как и тюлени,
- им никогда еще не приходилось  видеть  человека.  Ничего  не  стоило
ловить их руками.
   Солнце жгло немилосердно,  и  укрыться  от  него  на  острове  было
невозможно. Но Лисянский решил во что бы то  ни  стало  обойти  остров
кругом, чтобы занести все его берега на карту  и  посмотреть,  нет  ли
где-нибудь пресной воды.
   Это была длинная и однообразная прогулка, которая  не  принесла  им
никакой радости. Они не нашли ни малейшего признака пресной воды -  ни
родника, ни ключа. "Воткнув шест в землю, - пишет Лисянский, - я зарыл
подле него бутылку с письмом о нашем открытии этого острова,  а  потом
возвратился на корабль в полной уверенности, что если судьба не удалит
нас от этого места, то следует ожидать скорой смерти. При  совершенном
недостатке в пресной воде и лесе,  какие  можно  было  бы  предпринять
средства к спасению? Правда, нас снабдили бы пищей рыбы, птицы, тюлени
и черепахи, которых на острове большое количество, но чем мы могли  бы
утолять жажду? Этот остров, кроме явной  и  неизбежной  гибели, ничего
не обещает предприимчивому путешественнику.  Находясь  посреди  весьма
опасной мели, он лежит почти наравне с поверхностью воды".
   По настоянию всей команды, Лисянский  назвал  открытый  ими  остров
островом Лисянского.
   И "Нева" на всех парусах понеслась прочь  от  этого  предательского
места. Чтобы попасть в Китай,  ей  еще  предстояло  пересечь  половину
океана.


                                Китай