ал Иван  Васильевич  и,  увидев,  что  Маслюков  покосился  в  сторону
Каратыгина. прибавил: - Можно, можно. Он в курсе дел. Рассказывайте.
   - Да мне нечего особенно и рассказывать, товарищ подполковник.  Ехали  мы
молча. Он сидел забившись  в  уголок  и  только  глазами  моргал.  Все  было
нормально. А потом... Уже сюда, во двор, въехали, он вдруг бряк... и  готов.
Немного подергался - и все. Не понимаю... Инфаркт его хватил, что ли...
   - Все может быть. Возраст такой, как раз для инфаркта... Врача вызывали?
   - Вызывал. Констатировал смерть, но отчего и  почему,  не  говорит.  Надо
делать вскрытие.
   - Неприятность... - задумчиво проговорил Иван Васильевич. - Костя, ты еще
тут посидишь?
   - А что?
   - Попроси, чтобы с обедом подождали. Схожу посмотрю. Не нравится мне  эта
смерть.
   Длинными коридорами прошел Иван Васильевич в  здание  внутренней  тюрьмы.
Шарковский лежал в приемной на  широкой  деревянной  скамейке.  Первое,  что
бросилось в глаза, - это посиневшее лицо умершего. Рубашка была расстегнута,
и кожа на груди покрылась темно-синеватыми пятнами.
   "Что же это такое? - думал Иван  Васильевич.  -  Естественная  смерть  от
инфаркта или самоубийство? Может быть, разговор о  Тарантуле  привел  его  в
такое состояние, что он не выдержал и отравился. Но когда? Где он взял яд? А
может быть, отправляясь в милицию и зная о том,  что  ему  приготовлено,  яд
принял заранее?"
   - Сергей Кузьмич, в боковом кармашке пиджака у него вы смотрели во  время
обыска?
   - Кажется, смотрел...
   - Почему "кажется"?
   - Не уверен,  товарищ  подполковник.  Во  всяком  случае,  снаружи  рукой
прощупал, это я помню.
   - А не остался ли там какой-нибудь порошок?
   - Вряд ли... А вы думаете, что он принял порошок? Не-ет! Этого  не  может
быть. Всю дорогу я с него глаз не  спускал.  Сразу  бы  увидел,  -  уверенно
сказал Маслюков.
   - В инфаркт я не верю.
   - Почему?
   - С плохим сердцем в разведке не работают. Тут что-то другое. Вы обратили
внимание, какое на него впечатление произвело сообщение о Тарантуле?
   - Конечно. Он не знал, что Мальцев и Тарантул одно лицо.
   - В том-то и дело. Тут какая-то  тайна.  И  вот,  видите,  тайна  ушла  в
могилу.
   - Мальцев расскажет.
   - Он может и не знать... А что, если  и  Мальцев...  -  начал  было  Иван
Васильевич и, не договорив, задумался.
   - Что будем делать, товарищ подполковник? - спросил Маслюков после  того,
как Иван Васильевич, нагнувшись к телу, поднял веко и посмотрел глаз.
   - Что делать? - машинально переспросил Иван Васильевич, думая о другом. -
Явное отравление. Не знаю, почему врач не мог определить сразу...
   - Он у нас слишком ученый. Сто раз примеряет и только потом отрежет, -  с
усмешкой заметил Маслюков.
   - Н-да! Что делать? - опять повторил подполковник, не слушая помощника. -
Что делать? Пускай тут где-нибудь полежит до завтра...
   Назад  в  столовую  Иван  Васильевич  возвращался  с   тяжелым   чувством
совершенной ошибки. Что-то, где-то было не предусмотрено, недодумано, и  вот
результат.  Дело  осложнялось.  Многие  предположения,  которые  должен  был
подтвердить  и  уточнить  Шарковский,  повисли  теперь  в  воздухе.   Секрет
пластинки остается секретом. Облаву на кладбище придется проводить  вслепую.
И, наконец, последняя тайна. Единственным утешением может служить то, что он
успел выяснить назначение закрытой шкатулки, найденной при обыске у Лынкиса.
   За столиком с Каратыгиным  сидел  один  из  его  помощников  и  о  чем-то
оживленно рассказывал. При виде подполковника он встал и пересел за соседний
стол.
   - Ну что, Ваня? Действительно инфаркт?
   - Какой там к черту инфаркт!.. Отравился цианистым калием. Посинел весь.
   - Как же ты не предвидел? Я всегда считал,  что  ты  на  два  дня  вперед
заглядываешь...
   - Не издевайся, и без того на сердце кошки скребут.
   - Ничего, Ваня... Мало ли что в  жизни  бывает!..  А  у  меня  настроение
сейчас великолепное! Исход войны определился...
   Подполковник не  слушал  своего  друга.  Неожиданная  смерть  Шарковского
спутала все его планы. И чем больше он думал, тем  больше  росла  тревога  в
душе.
   "А что, если он никому не сообщил о вызове в милицию?  -  размышлял  Иван
Васильевич. - Что, если он понял и предупредил Мальцева о  том,  что  они  в
ловушке? Но ведь ловушка еще не захлопнулась, и Тарантул на свободе. Значит,
он может скрыться. И навряд ли такой человек уйдет просто так... Из мести он
оставит после себя память".
   И воображение нарисовало Ивану Васильевичу страшную картину. Вот  он,  не
дозвонившись по телефону, отправляется на квартиру  к  Завьялову,  открывает
дверь своим ключом и находит два безжизненных трупа... Мишу и Лену. Кожа их,
как и у Шарковского, будет покрыта темно-синими  пятнами...  Укус  ядовитого
паука! Ведь он не случайно взял себе такое прозвище - Тарантул.
   - Ты что нахмурился,  Ваня?  -  спросил  Каратыгин  и  тем  отвлек  Ивана
Васильевича от мрачных мыслей.
   - Да так... Сомнения мучают. Хочется скорей покончить с  этой  операцией.
Забрать Тарантула и всех, кого уже  знаем...  А  если  кто  и  останется  на
свободе...  черт  с  ними!  В  другой  раз  попадутся.  Все  равно  всех  не
переловить.
   - Нервочки пошаливают, - с улыбкой сказал Каратыгин. - А  горячку  пороть
не стоит. Это на тебя вид покойника так подействовал.  Не  надо  было  перед
обедом смотреть. Аппетит испортил...
   После обеда Иван  Васильевич  поднялся  в  кабинет,  вызвал  Маслюкова  и
приказал  немедленно  отправиться  на  квартиру  Шарковского  и   вместе   с
сотрудниками ОБХС произвести самый тщательный обыск. Сам он решил поехать  в
аптеку.

   * * *
   Евгения Васильевна до позднего вечера надеялась, что Шарковский  вернется
на работу,
   - Неужели он не придет и не  скажет,  что  у  него  там  случилось?  -  с
возмущением говорила она с ассистенткой. - Неужели не  понимает,  что  здесь
люди волнуются?
   - А я считаю, что из милиции он просто ушел домой и спит.  Наплевать  ему
на нас, - сказала одна из фасовщиц.
   - Нет, нет... Роман Борисович - человек педантичный. Он мне  сказал,  что
вернется сразу, как только его отпустят.
   - Ну, значит, его не отпустили.
   - И не отпустят! - уверенно заявила Аннушка. - Вот помяните мое слово!
   - Не надо так говорить раньше времени, - с досадой остановила ее  Евгения
Васильевна, - Я знаю, что вы его  не  любите...  Но  чужой  беде  радоваться
нехорошо.
   Сотрудники аптеки понимали, почему  волнуется  Евгения  Васильевна.  Если
Шарковский "засыпался" и попадет под суд за хищения, то управляющую в  покое
не оставят. Правда, она приняла аптеку недавно и  не  знает  всех  махинаций
позапрошлого  года,  но  к  Шарковскому  и  до  сих  пор  приходят  какие-то
подозрительные знакомые, и он их снабжает то порошками, то какими-то каплями
или патентованными средствами.
   - Евгения Васильевна, вас спрашивают! -  крикнула  рецептар,  приоткрывая
стеклянную дверь в ассистентскую.
   Иван Васильевич стоял возле кассы и, как показалось управляющей, о чем-то
расспрашивал Валю, Второй человек разглядывал  выставленные  под  стеклом  и
никому не нужные  сейчас  предметы  ухода  за  новорожденными.  Взглянув  на
пришедших.  Евгения  Васильевна  сразу  поняла,   что   пришли   по   поводу
Шарковского.
   - Вы меня звали? - спросила она, обращаясь к пожилому посетителю,
   - Да-да... Извините, что потревожили, но у нас серьезное дело,  -  сказал
Иван Васильевич.
   -  Пройдемте  ко  мне,  -  предложила  управляющая  и  двинулась  вперед,
показывая дорогу в свой кабинет. - Аннушка, займитесь в торговом  зале.  Там
грязи нанесли...
   Выпроводив санитарку, Евгения Васильевна, с  трудом  сдерживая  волнение,
снова обратилась к пожилому:
   - С кем имею честь говорить?
   Вместо ответа Иван Васильевич передал красную книжку. Прочитав  служебное
удостоверение,  Евгения  Васильевна  побледнела.  Раньше  ей  казалось,  что
Шарковским интересуются органы милиции, и ничего  удивительного  не  было  в
том, что они пришли в аптеку спрашивать о задержанном дефектаре. Но при  чем
здесь органы госбезопасности?
   - Не волнуйтесь, - мягко сказал Иван  Васильевич,  -  и  выслушайте  меня
внимательно. Мы вам вполне доверяем, поэтому я буду с вами откровенен,  хотя
и предупреждаю... Наш разговор - государственная тайна. До поры, до времени,
конечно. На вопросы работников аптеки можете сказать,  что  был  следователь
ОБХС по делу Шарковского.
   - Его арестовали?
   - Да.
   - За что?
   - Пока идет следствие, я не имею права говорить ничего плохого  и  ничего
хорошего. Работать в аптеке он больше не будет.  В  этом  я  уверен.  Можете
искать другого дефектара. Вот ключи... - сказал Иван  Васильевич,  передавая
управляющей связку ключей, отобранных у Шарковского при обыске.
   - Так неожиданно... Правда, я здесь  человек  новый...  Но  все  равно...
Никогда бы не подумала, что Роман Борисович так провинился,  -  пробормотала
Евгения Васильевна.
   - Да,  да,  -  с  иронической  улыбкой  согласился  подполковник.  -  Это
бывает... Бдительность в речах, подозрительность там, где не надо, а на деле
полная беспечность. Есть у вас такой грешок.
   При  этих  словах  на  щеках  управляющей  выступил  густой  румянец,  но
оправдываться и возражать она не решилась, молча проглотив эту "пилюлю".
   - Простите. Вот вы сказали, что я могу искать другого дефектара...  Но  у
меня нет оснований. Надо думать, что нам сообщат об этом официально.
   - Сообщим в свое время.
   - А пока придется его заменить. У вас есть еще вопросы?
   - Вопросов нет, но нам нужно посмотреть, не хранил ли он здесь что-нибудь
такое... постороннее.
   - Обыск?
   - Нет, нет... Не надо так шумно ставить вопрос.  Мы  хотели  бы  при  вас
посмотреть в шкафах...
   - Хорошо. Идемте в дефектарную.
   Посреди большой комнаты стоял длинный, покрытый линолеумом стол, а  вдоль
стен - высокие шкафы.
   - Что значат эти буквы? - спросил Иван Васильевич оглядываясь.
   На дверце шкафа был нарисован крупный белый квадрат и красная буква  "В",
Несгораемый шкаф, стоящий у входа, имел зловещий черный квадрат,  а  на  его
фоне белую букву "А".
   - В несгораемом шкафу яды, - пояснила Евгения Васильевна, плотно закрывая
дверь в дефектарную. - Под литером "В" - сильно действующие, а в этих шкафах
все остальное.
   Иван Васильевич и  Трифонов  начали  осмотр  с  лежащих  на  столе  и  на
подоконниках ворохов бумаги, кульков, бутылок, коробок. Затем  приступили  к
исследованию шкафов, где стояли банки,  бутылки,  лежали  нераспакованные  и
наполовину пустые пакеты. Переставляя  и  перекладывая  с  места  на  место,
поворачивая и переворачивая медикаменты, они заглядывали  всюду,  где  можно
было что-нибудь спрятать, но ничего интересного не находилось.
   - Товарищ управляющая,  я  попрошу  вас  внимательно  отнестись  к  нашей
работе, - сказал Иван Васильевич, видя,  что  Евгения  Васильевна  отошла  к
окну. - Вы можете заметить посторонний предмет скорей, чем мы.
   - Я не знаю, что вы ищете.
   - Все, что не имеет отношения к аптеке.  Вы  не  замечали  у  Шарковского
особой любви к патефонным пластинкам? Не хвастал  ли  он  когда-нибудь,  что
достал редкую пластинку?
   - Нет. К музыке он, по-моему, равнодушен. Я знаю, что он любил  живопись.
Говорят, что здесь, в дефектарной, довольно долго  стояла  хорошая  картина.
Чей-то портрет.
   - А что в этом кульке? - спросил Трифонов.
   - Сода.
   Больше часа ушло на тщательный осмотр шкафов, но  ничего  подозрительного
обнаружить не удалось. Пришла очередь несгораемого шкафа.
   - Кто его может открыть? ~  спросил  Иван  Васильевич,  пока  управляющая
возилась с замком.
   - Допуск к шкафу "А" разрешается  только  трем  человекам.  Это  отдается
специальным  приказом.  Смотрите,  пожалуйста.  Вот  морфий.  Это  стрихнин.
Мышьяк.  Здесь  тоже  морфий,  в  ампулах.  Сулема...  -  говорила   Евгения
Васильевна, переставляя банки.
   - А там что? - спросил Иван Васильевич, заметив в  углу  маленький  белый
сверток.
   - Сейчас посмотрю.
   Евгения Васильевна достала сверток, развернула бумагу, и. все увидели три
цилиндрические   ампулы,   формой   напоминающие   радиопредохранители,   но
значительно меньших размеров.
   - Тоже  какой-нибудь  яд?  -  спросил  Иван  Васильевич,  беря  ампулу  и
разглядывая на свет прозрачную жидкость.
   - Н-не знаю... Я вижу эти ампулы первый раз.
   - Да что вы говорите! - вырвалось у Трифонова.
   - И знаете что, товарищи, - это ведь не нашего происхождения, - в сильном
смущении сказала управляющая. - Наши ампулы совсем иначе запаиваются...
   - Та-ак! - с удовлетворением протянул Иван Васильевич. -  Неожиданно,  но
очень кстати. Разрешите-ка...
   Он взял ампулы из рук управляющей, неторопливо завернул их все в  бумагу,
затем в носовой платок и спрятал в карман.
   Через час  в  приемной  внутренней  тюрьмы  Иван  Васильевич  разглядывал
несколько осколков такой же ампулы, только что с большими предосторожностями
извлеченных изо рта Шарковского.

   30. СЕКРЕТ ПЛАСТИНКИ
   Поздно ночью вернулся с обыска Маслюков. Иван  Васильевич  уже  собирался
ложиться спать, когда зазвонил телефон.
   - Слушаю.
   - Товарищ подполковник, докладывает Маслюков.
   - Вы откуда говорите?
   - Я уже вернулся. Обыск закончили,
   - Нашли что-нибудь интересное?
   - Нашел.
   - Тащите сюда.
   - Есть!
   Первое, что увидел Иван Васильевич, когда Маслюков вошел в  кабинет,  это
характерная квадратная картонная коробка под мышкой.
   - Пластинки?
   - Совершенно точно. Стащил пластинки.
   - Почему стащили?
   - Чтобы старуха не заметила. Ох и вредная старуха! Сразу сообразила,  что
может  быть  конфискация.  Когда  начали  имущество  описывать,  все   время
скандалила. Это мое... это мое. Чуть что получше, -  мое,  говорит.  Цепного
добра у Шарковского много,  товарищ  подполковник.  Прямо  маленький  музей.
Удивляюсь я таким людям! Старый и жадный. Ну куда он  это  все  нахватал?  В
могилу ведь не потащит с собой...
   Говоря это, Маслюков положил коробку с пластинками на стол и развязал ее.
   - Пластинок много, но я отобрал только заграничные. Вы  говорили,  что  с
английским текстом.
   - Да, да. Думаю, что все  они  одинаковы.  Одной  фирмы,  -  сказал  Иван
Васильевич,  вынимая  пластинки  и  разглядывая  этикетки.  -   Вот   что-то
подходящее, но музыка какая-то другая, и номер не  тот...  Вот  еще...  Ага!
Кажется, эта...
   Принесли и завели патефон. Музыка на принесенной пластинке  оказалась  та
же, что и на пластинках Мальцева. Вальс и фокстрот. Но, слушая уже  знакомые
мелодии, Иван Васильевич по-прежнему не понимал, для какой  цели  привез  их
Тарантул.
   - Что за черт! Не для развлечения же он их тащил в Ленинград?
   - А может быть, и на самом  деле  пароль?  -  сказал  Маслюков.  -  Шесть
порошков аспирина - это не очень надежно...
   - Почему? Наоборот. Просто и хорошо. Нет, тут что-то другое.  Отложим  до
завтра и дадим инженерам. Пускай они поломают голову. Мы пошли, кажется,  по
неверному пути и забрались в тупик. А сейчас спать...
   Маслюков ушел, а Иван Васильевич долго еще сидел за  столом,  разглядывая
пластинки в сильную лупу. Неприятно  было  идти  с  докладом  к  генералу  и
признаваться в собственном бессилии.  Он  чувствовал,  что  разгадка  где-то
близко и очень проста, но, как это всегда и бывает,  в  голову  лезли  самые
невероятные, фантастические предположения. Уснул он уже под утро,  но  и  во
сне пластинка не давала покоя. Под музыку надоевшего  фокстрота  в  каком-то
сыром подвале он  танцевал  сначала  со  зловещей  старухой,  которая  потом
превратилась в Шарковского.
   Проснулся Иван Васильевич от резкого удара  и  не  сразу  сообразил,  что
случилось. Поднял штору затемнения. В комнате сразу стало светло.  По  улице
необычно быстро пробежал трамвай,  за  ним  два  грузовика.  Тяжелой  рысью,
сильно напрягаясь, битюг тащил телегу, нагруженную  мешками,  ящиками,  и  в
этом движении чувствовался какой-то испуг. Пешеходов не видно.
   Все  ясно:  начался  обстрел  района  и  где-то   поблизости   разорвался
разбудивший его снаряд. Через минуту удар повторился,  затем  еще  и  еще...
Снаряды  падали  недалеко,  громада  здания  вздрагивала,  но  в  душе  Иван
Васильевич был совершенно спокоен. Он  давно  убедил  себя,  что  жизнь  его
персоны, на фоне гигантской борьбы миллионов людей, настолько ничтожна,  что
и беспокоиться о ней не стоит.
   Пока шел артиллерийский налет, он успел  одеться,  сделать  физзарядку  и
заправить кровать. Собираясь идти умываться, взял из ящика письменного стола
мыльницу и тут увидел пластинку, обратил внимание  на  фабричную  марку.  На
черной круглой этикетке была нарисована золотыми  штрихами  собака,  сидящая
перед длинной граммофонной трубой.
   "Где же  все-таки  зарыта  собака?"  -  подумал  он,  вспомнив  известную
поговорку.
   Этикетка была  несколько  вдавлена,  по  краям  шел  выпуклый  ободок,  и
создавалось впечатление, что текст напечатан прямо на пластмассе. Но это  не
так. Этикетка была из бумаги, покрыта лаком и приклеена. Ноготь  на  большом
пальце Ивана Васильевича длинный и острый. Проведя им между ободком и  краем
этикетки, он заметил, что в одном месте бумага отстала. Осторожно потянув за
оттопырившийся кончик, он увидел под этикеткой тонкие линии.  "Так  вот  она
где зарыта, собака! Запись! Дополнительная запись".
   Открытие так обрадовало Ивана Васильевича, что он выскочил с пластинкой в
коридор и почти бегом направился к своим помощникам.
   Маслюков не слышал обстрела и крепко спал.
   - Сергей Кузьмич! Сергей... Да проснись ты, голова...
   - А? Я уже... Все в порядке, товарищ подполковник... Можно ехать.
   - Куда ехать? Проснись, Сергей Кузьмич...
   - Уже проснулся, - с трудом проговорил Маслюков, садясь на кровати.
   - Знаешь, какая штука... Собака, оказывается, была зарыта под собакой!
   - Собака под собакой. Понимаю, - пробормотал  Маслюков,  очевидно  думая,
что все это происходит во сне.
   - Сергей Кузьмич, полюбуйся, - сказал Иван Васильевич, поднося  пластинку
к самому его носу и приподнимая краешек этикетки, - Видишь? Там  что-то  еще
записано...
   Только сейчас Маслюков  понял,  что  перед  ним  стоит  настоящий,  живой
начальник, взволнованный неожиданным открытием.
   - Вот оно что!.. Это здорово, товарищ подполковник!..  А  что  вы  насчет
собаки говорили?
   - Смотри сюда. Фабричная марка: собака перед граммофоном. Видишь?  Она-то
меня и навела на эту догадку.

   * * *
   В лаборатории сняли этикетку, промыли пластинку я установили, что  запись
произведена на тридцати оборотах. Новинка техники - долгоиграющая  пластинка
- не была уже секретом.
   Вместе с пластинкой в кабинет принесли специальную радиолу.
   - Ну, что тут за музыка? - спросил Иван Васильевич  инженера,  когда  они
остались вдвоем.
   - Речь Гиммлера.
   - Ого! Даже Гиммлера! - с удивлением сказал Иван  Васильевич.  -  Перевод
сделали?
   - Нет. Вот послушайте, товарищ подполковник, -  сказал  инженер,  опуская
иглу.
   В репродукторе  возникло  легкое  шипение,  и  вдруг  раздался  гортанный
мужской голос. Вначале Гиммлер  говорил  спокойно,  почти  дружеским  тоном.
Обращение его ко всем резидентам немецкой  разведки  походило  на  отеческую
беседу с сыновьями. Постепенно в голосе появились каркающие нотки приказа, а
закончил он почти криком.
   Иван Васильевич плохо знал немецкий язык,  но  главные  мысли  он  понял.
Гиммлер  говорил,  что  отступление  немецкой  армии  имеет   стратегический
характер.  Цель  отступления  -  измотать  и  обескровить  Советскую  Армию.
Говорил,  что  немецкая  армия  отступает  в  полном  порядке,  по   заранее
разработанному плану, сохраняя технику и людей, в  то  время  как  Советская
Армия несет громадные жертвы и потери.
   - Это нам известно со времен царя Гороха, - с  усмешкой  проговорил  Иван
Васи