очти  печальное
настроение.  И  опять  почему-то  вспомнился  Васька.  Лежит  он,   бедняга,
неподвижно на койке и думает... О чем он думает сейчас?  А  может  быть,  не
думает, а  слушает  радиопередачу  или  разговаривает  с  раненым  солдатом.
Вспомнились живые, насмешливые Васькины глаза, блестевшие в прорезях  марли.
Вспомнился последний их разговор, так сильно смутивший Степку...
   А между тем в госпитале, где находился Вася, в это время шла  напряженная
работа. Выметали штукатурку и мыли полы, в  окна  вставляли  фанеру,  трясли
одеяла, меняли белье, переставляли кровати,  укладывали  раненых  на  старые
места.  Три  снаряда  попали  сегодня  в  госпиталь  и   нанесли   серьезные
повреждения. В нижнем коридоре, в самом его конце,  на  деревянных  топчанах
лежали два тела. Им не нужен был ни уход, ни забота, и никто не обращал  уже
на них внимания. Длинный, сильно похудевший солдат в нижнем белье  лежал  на
боку, неестественно откинув  правую  руку  в  сторону.  Другой,  значительно
меньше, забинтованный с ног до головы, лежал  на  спине.  Умерших  следовало
давно унести в покойницкую, но для этого не было ни людей, ни  времени.  Все
думали только о живых, стараясь как можно скорее ликвидировать  повреждения.
В палате уже хватились мальчика.
   - А где же наш парнишка? Где Василий? Алексеевна. Слышишь? - громко  звал
раненый, которого только что принесли из убежища и положили  на  кровать.  -
Алексеевна...
   - Ну что ты кричишь? Видишь, некогда. С ног сбилась, - отозвалась наконец
сиделка.
   - Где Вася - я спрашиваю... Простудите вы мальчишку... Холодно в убежище.
   - Теперь уж нет, не простудим... -  начала  говорить  старуха,  но  вдруг
всхлипнула, заморгала глазами и полезла в карман за платком. - Все...  помер
наш Васенька... ни за что погиб...
   - Как помер? Что ты врешь!..
   - Ой не вру... ой не вру...
   Старуха села на ближайшую табуретку и,  не  скрывая  своих  слез,  горько
заплакала.
   Потрясенный страшным известием, солдат долго молчал.
   - Как же так... - растерянно проговорил он, - такой молодой.
   - Молодой, молодой... - всхлипывая и сморкаясь,  подтвердила  сиделка.  -
Совсем еще мальчик... Не довелось сердечному дожить до победы... А ведь  как
хотел!.. Бабушка, говорит, Алексеевна... скоро мы фашистов из-под Ленинграда
прогоним... Обязательно, говорит, прогоним...
   Но раненый солдат не слушал старуху. Не мигая  он  смотрел  в  потолок  и
думал свое.
   - Ну ладно... - сквозь  зубы  проговорил  он.  -  Поправиться  бы  только
поскорей.

   25. СМЕРТЬ
   В кабинете директора шло совещание, когда зазвонил телефон.  Трубку  снял
главный инженер завода, сидевший поблизости, и, прикрывая  микрофон  ладонью
руки, тихо сказал:
   - Алло. Позвоните, пожалуйста,  поздней.  Сейчас  он  занят...  А  в  чем
дело?.. Да что вы говорите!.. Неожиданность... Хорошо, я ему передам.
   Повесив трубку, главный инженер нагнулся к директору  и  шепотом  передал
содержание разговора. Выступавший в это время  начальник  участка  замолчал,
ожидая, когда внимание и слух директора  освободятся.  В  комнате  наступила
тишина. По выражению лица главного инженера все почувствовали, что произошло
нечто серьезное. Брови директора нахмурились.
   - Товарищи, - сказал он, поднимая зачем-то руку. - Я должен сообщить  вам
тяжелую весть. Погиб Кожух...
   - Отец? - вырвалось у мастера, работавшего  вместе  с  Васиным  отцом  до
войны.
   - Нет. Сын. Вася Кожух.
   - Так ведь говорили, что он ничего... поправляется.
   - Да. Но вчера во время обстрела он погиб...
   - Доконали, гады...
   И опять наступила тишина. Все  присутствующие  знали  Кожуха,  воевавшего
сейчас на фронте, знали его жену, знали и Васю,  работавшего  в  лаборатории
завода. Героическое поведение мальчика, спасавшего от пожара цех, полученные
при этом тяжелые ожоги были не единственной причиной, почему  Васю  знали  и
любили.  За  год  работы  он  показал  себя  достойной  сменой  и  настоящим
патриотом.
   - Одну минуточку, - сказал директор, берясь за трубку местного  телефона.
- Дайте мне комитет комсомола. Кто  это  говорит?  Вот  что,  Сычева...  Мне
сейчас сообщили из госпиталя, что  Вася  Кожух  погиб...  Нет,  умер...  Ну,
конечно, совсем... Да ты подожди. Слушай. Пошли сейчас ребят,  и  перевезите
тело на завод... Верно. Комсомольские похороны... Что? А  где  вам  удобней?
Нет, в лаборатории нельзя. Лучше всего у вас в комитете... Давай  организуй.
- Окончив разговор, директор повернулся к председателю  завкома.  -  Николай
Михайлович,  а  тебе  придется  взять  на  себя...  Надо  матери   сообщить.
Подготовить.
   - Ой... Не умею я, товарищи, - приложив руку  к  груди,  плаксиво  сказал
предзавкома. - Женские слезы для меня хуже всего...
   - Особого уменья тут и не нужно. Ничего, ничего... она ленинградка.
   - Ты, Николай Михайлович, привык больше о премиях людям сообщать, - глухо
произнес секретарь парткома и встал. - Я скажу матери.

   * * *
   Два дня Степа с Сашей ездили в Лавру и добросовестно ловили птиц. Поймали
двух синичек, в тайник попался воробей, неизвестно откуда и зачем залетевший
на кладбище, но того, что было нужно и ради чего Степа мерз тут  с  утра  до
вечера, не случалось. Человек в очках и в финской шапке больше не появлялся.
   Вечером, вернувшись домой, Степа застал чем-то рассерженную мать,
   - И где это тебя черти носят!  -  набросилась  она  на  сына.  -  Где  ты
пропадаешь целый день?
   - Ну, мама, чего ты кричишь?.. Я же по делу хожу.
   - Знать ничего не знаю... И не ври! Никаких  дел  у  тебя  нет.  Работать
надо, а ты где-то болтаешься.
   - Так я же по поручению завода...
   - Ох, господи, господи! Обстрел за обстрелом идет  а  ему  и  горя  мало.
Попадешь под снаряд, как Василий...
   - Так Ваську же на заводе ранило, во время работы, -  возразил  Степа.  -
Ничего, скоро он поправится
   - Поправится, дожидай!.. Бегает где-то, собак гоняет, и  даже  не  знает,
что его завтра хоронят.
   - Чего ты болтаешь... Кого хоронят?
   - Васю.
   - Да ты что!..
   - Вот еще Фома неверный. Русским языком  я  тебе  говорю.  Убили  Васю  в
госпитале во время обстрела. Сегодня лежит на заводе в комитете комсомола, а
завтра похороны.
   Минуты три Степа не мог произнести ни одного  слова.  Варвара  Васильевна
продолжала говорить о том, как она сегодня ходила проведать Наталью, как  та
сидит возле стола и не отрываясь  смотрит  на  сына,  словно  ждет,  что  он
откроет глаза и глянет на нее, как она спокойно, без слез отвечала ей...  Но
Степа не слышал. Он как бы раздвоился. В голове  у  него  вместе  с  пульсом
стучали слова: "Васька умер. Васьки нет", - но понять он их не  мог.  Где-то
глубоко в памяти стоял живой, веселый, решительный Васька, и сколько  бы  ни
долбила эта страшная мысль в одну точку, она не могла проникнуть в сознание.
   "То есть как это нет Васьки? А куда он может деваться? Ну  да,  я  видел,
что лежит он забинтованный в больнице. Ну и что? Поправится и встанет.  Ноги
у него целы... А когда кончится война, мы начнем вместе учиться. Ведь мы так
решили..."
   "Васька умер, Васьки нет", - настойчиво стучала  страшная  мысль.  "Ну  и
что? Сейчас умер, а потом опять будет жить", - протестовал Степа всем  своим
существом и никак не мог представить, что Васька ушел из жизни навсегда.
   - Мам, я пойду... - с трудом выговорил он.
   - Куда ты пойдешь?
   - Я пойду... Надо к Мишке сходить, - сказал  он,  хотя  точно  знал,  что
Алексеев дома не ночует.
   - Поел бы сначала. Голодный ведь, -  возразила  Варвара  Васильевна,  но,
видя, что сыну сейчас не до еды, не стала удерживать.
   Степа вышел во двор, невольно взглянул на темные окна комнаты,  где  жили
Кожухи, и вспомнил о Васькиной просьбе укрепить в окнах фанерки  и  заклеить
их газетой для тепла. А он до сих пор этого не сделал. Не выполнил последнюю
просьбу друга. Какое страшное слово "последняя"!
   "Значит, Васька больше никогда ни о чем не попросит... Значит, больше ему
ничего не надо. Это была последняя просьба".
   И вдруг Степа понял, что в его жизни  произошло  событие,  о  котором  он
раньше никогда не  задумывался.  На  своем  коротком  веку  он  видел  много
покойников. Зимой сорок второго года смерть косила людей направо  и  налево.
Они валялись на улицах, их накладывали штабелями и возили на  грузовиках.  С
фронта приходили известия о смерти разных людей, но  все  это  почему-то  не
трогало его душу.
   И только сейчас, когда из жизни ушел такой знакомый, такой близкий, такой
нужный ему человек, Степа почувствовал и понял, что значит смерть.
   Густой комок сдавил горло, закупорил дыхание, в груди  что-то  задрожало.
Он побежал на  второй  двор,  спрятался  там  за  бетонный  ящик  помойки  и
разрыдался. Горько всхлипывая, он долго плакал,  не  стыдясь  и  не  скрывая
слез. И вместе с рыданиями из груди вырывались слова:
   - У-у... гады проклятые!..
   Далеко в порту застучали зенитки. По проспекту,  шумно  фырча  и  хлопая,
прошли две машины.
   "Керосину лишнего в бак налили", - машинально подумал Степа  и  почему-то
вспомнил, как однажды они ехали в  ЦПКиО  на  "колбасе"  трамвая,  и  Васька
держал его левой рукой за шиворот, чтобы не свалиться на повороте...
   На другое утро Степа поднялся рано.
   - Что! Опять поручение? - подозрительно спросила мать.
   - Нет. Я поеду за Мишкой, а потом к Васе на завод... Ты же сама  сказала,
что сегодня похороны.
   - Ну смотри у меня... Я терплю, терплю, да и лопнет  у  меня  терпенье...
Тогда не обрадуешься.
   - Ладно уж... Чего ты с утра начинаешь!..
   Поев на скорую руку, Степа оделся, вышел из дома и  отправился  к  Сашке.
Восточная  сторона  неба  была  оранжево-красная.  Ясная,  морозная   погода
держалась. "Опять будут стрелять, гады", - подумал Степа. И, словно в  ответ
на это, до слуха донеслись хлопки пушек, а вскоре и далекий треск разрывов.
   Сашка готовился ехать  на  кладбище.  Пойманные  птицы  разбудили  в  нем
охотничий азарт, и, несмотря на смерть и похороны Васи, он решил поездку  не
отменять, тем более что вчера к  вечеру  опять  прилетала  стайка  снегирей.
Пускай  Степан  отправляется  на  завод  хоронить  друга.  Это  его  долг  и
обязанность, но сам он с Васькой особенно не дружил и поэтому поедет  ловить
птиц.
   - А может, гам его и похоронят... на Никольском? - спросил он Степу.
   - Не-ет... Это кладбище закрытое. Там только знаменитых людей хоронят, по
особому разрешению, - ответил тот. - Ну ладно, езжай ловить... А  если  меня
кто-нибудь спроси г, то скажи, что я... Придумай чего-нибудь.
   - А кто тебя спросит? - поинтересовался Сашка.
   - Ну, мало ли?.. Есть у меня один знакомый. Может. заглянет.
   - А что ему сказать? - спросил Сашка. - До ветру побежал?
   - Нет. Это не годится. Ты лучше скажи, что я захворал... Или  нет.  Лучше
скажи правду. Зачем без надобности врать? Я бы ему позвонил, да рано.  Потом
вот что еще, Саша... Если тот опять сунется...  Помнишь,  в  очках,  липовый
сторож-то... Ты пошли его подальше. Понял? Не бойся. Он  никакого  права  не
имеет распоряжаться.
   - А ты откуда знаешь: имеет он или не имеет?
   - Точно знаю. Не сомневайся... Ну ладно. Ни пуха ни пера... Я  постараюсь
быстро обернуться. Закопаем  Ваську  -  и  сразу  к  тебе.  Я  вот  еще  что
надумал... Надо бы там какой-нибудь памятник стырить и поставить на Васькину
могилу. Их много на Никольском... Какой-нибудь красивый, мраморный...
   - Они все с крестами. Комсомольцу - и вдруг с крестом! - возразил Сашка.
   - Это ничего. Крест можно  зубилом  сбить.  -  А  ты  знаешь,  какие  они
тяжелые?
   - Не на себе же мы потащим. На грузовике.
   - А где его взять?
   - Это не твоя забота.
   Договорившись обо всем, приятели расстались. Степа отправился  на  поиски
Миши Алексеева, а Саша - ловить птиц.

   26. ЗАПАХ ТУШЕНКИ
   Иван Васильевич докладывая начальнику о ходе операции.
   - Теперь у меня не осталось никаких сомнений, товарищ генерал, -  говорил
он, перекладывая в папке листы исписанной бумаги. - Тарантул приехал с целью
активизировать деятельность немецкой разведки. Он у них какой-то чин,  и  не
маленький чин. Немцы чувствуют,  что  мы  готовимся  к  наступлению,  и  вот
задумали что-то серьезное. Уж если они посылают в  Ленинград  Тарантула,  то
надо ждать ядовитого укуса.
   - Осенью тарантулы мало ядовиты... Они весной опасны, -  шутливо  заметил
генерал.
   - Шестиногие - да, а двуногие - те в любое время года неприятны.
   - Согласен. Дальше?
   - Шарковский резидент, и через него поступают задания, -  продолжал  Иван
Васильевич. - Лынкис  Адам  -  его  правая  рука  и  заместитель.  Живет  на
Васильевском  острове,  в  квартире  дома,  принадлежавшего   когда-то   его
родителям. Это вторая явка. В ближайшие дни начнут прибывать люди. Если явка
к Шарковскому откажет, они должны идти на Васильевский к Лынкису.
   - А там вы задумали устроить засаду и всех переловить. Так?
   - Вы угадали, товарищ генерал. Я действительно так и думал.
   - Но для этого нужно убрать аптекаря.
   - Да. Лынкис признался, что с Шарковским они делали в Ленинграде неплохие
дела... Выгодно меняли лекарства, витамины, мыло на  всевозможные  ценности.
Под этим предлогом мы и хотим взять Шарковского. Дадим ему  время  известить
Тарантула, чтобы тот не беспокоился.
   - Понимаю, - задумчиво произнес генерал. - Ну, а что с кладбищем?
   - Это мне еще не совсем ясно. Предполагаю, что они устроились в  каком-то
склепе. Там идет прием распоряжений по радио,  там  склад  боепитания,  если
можно  так  выразиться.  Передатчика  там  нет.  Мы  следим   и   давно   бы
запеленговали.
   - Ну, а секрет патефонной пластинки?
   - Остается секретом, - пожав плечами, ответил Иван Васильевич.  -  Скорей
всего это пароль... Но это надо выяснить. Думаю, что у Шарковского мы найдем
и пластинки.
   -  Хорошо.  У  меня  нет  возражений.  Единственно,  что   я   хотел   бы
порекомендовать: сократите сроки... Ты любишь вырывать все с  корешками,  но
для  этого  времени  у  нас  сейчас  мало.  Поторопитесь.  Мы  скоро  начнем
наступление на нашем участке.
   - Есть поторопиться!
   - Затем вот еще что... Осторожней с ребятами. Я понимаю, что это надежные
помощники, но по молодости слишком смелы, слишком горячи, слишком активны  и
могут сорваться. Вряд  ли  ты  хочешь  иметь  на  своей  совести  несчастный
случай... Согласен?
   - Согласен, товарищ генерал.
   - Тогда все.
   Вернувшись к себе в кабинет, Иван Васильевич вызвал Маслюкова.
   - Садитесь, Сергей Кузьмич, и слушайте  внимательно.  Получил  приказание
сократить сроки операции. В связи с этим вам серьезное задание.  Выясните  у
Вали Калмыковой, кто из работников аптеки наиболее болтливый, и вызовите  их
на допрос в отделение милиции. Пугать не нужно. Будете спрашивать  о  всяких
спекулятивных махинациях, комбинациях с лекарствами. Свяжитесь с  ОБХС.  Они
мастера на этот счет. Нам известно, что  Шарковский  менял  на  ценные  вещи
дефицитные лекарства. Спрашивайте, кто к  нему  ходил,  что  приносили.  Нам
важно, чтобы они сообщили Шарковскому, зачем их вызывали в милицию и что там
очень интересуются его личностью. На другой день вызовите в  милицию  самого
Шарковского и  привезите  сюда.  Его  старуха,  наверно,  будет  носить  ему
передачи. Это надо предусмотреть. Договоритесь с милицией, чтобы он был  там
в списках. Понимаете?
   - Да.
   - Вопросы?
   - Успеет ли Шарковский сообщить Мальцеву, что его вызвали в милицию?
   - Думаю, что если вы завтра днем побеседуете  с  работниками  аптеки,  то
ночью он постарается уже сообщить... Должен сообщить.
   - Еще  вопрос,  товарищ  подполковник.  Знает  ли  Шарковский  об  аресте
Лынкиса?
   - По моим сведениям, нет.
   - Мы берем лучший вариант.
   - Возьмем худший - знает. Что из этого следует?
   - Арест Лынкиса имеет для них большое значение. Он может сообщить об этом
Мальцеву.
   - Зачем?
   - Явка же провалена,
   - Допустим, что так. Дальше?
   -  Выходит,  что  обе  явки  провалены.  Что   будет   делать   Тарантул?
Приостановит свою операцию?
   - Об этом мы сразу узнаем.
   - И что же? - продолжал спрашивать Маслюков.
   - И все. Возьмем Тарантула и будем считать, что дело закончено.
   - Но мы захватим не всех... Только головку.
   - У нас нет времени, Сергей Кузьмич. Положение дел на фронте торопит.
   - Тогда у меня больше нет вопросов.
   - Продумайте мелочи. Рассчитываю на вашу осмотрительность.
   Резко звякнул телефон. Иван Васильевич снял трубку и услышал  торопливый,
взволнованный голос.
   - Алло! Попросите к телефону дядю Ваню. Срочно.
   - Я У телефона. Это Миша?
   - Фу! Я думал, что не застану вас. У меня срочное дело.  Немедленно  надо
повидаться.
   - А по телефону нельзя?
   - Нет... Тут такая история неожиданная... Волнение мальчика передалось  и
Ивану Васильевичу. Если Миша говорит о срочности, о какой-то  неожиданности,
то, значит, действительно что-то случилось.
   - Не торопись. Говори спокойно, Миша. Ты откуда звонишь?
   - Да тут, в почтовом отделении, из автомата. На Старо-Невском.
   - Хорошо. Если нужно, то давай встретимся. Я сейчас приеду.  Какой  номер
почты?
   - Номер я не знаю. Недалеко от Лавры.
   - Найдем. Я сейчас выезжаю, а ты пройди в помещение почты и там жди. Купи
бумагу и напиши отцу письмо. Машину мою ты знаешь?
   - Знаю.
   -  Мы  остановимся  у  входа.  Я  пройду  на  почту,  спрошу  письмо   до
востребования, а ты тем временем садись в машину. Так можно?
   - А почему нельзя?
   - Ну мало ли что!.. Я же не знаю, какое у тебя дело Может быть, за  тобой
следят.
   - Нет. Тут ничего такого нет.
   - Значит, так и сделаем. Минут через десять я приеду.
   Иван Васильевич повесил трубку, взглянул на Маслюкова и,  пожав  плечами,
пояснил:
   - Звонил Алексеев. Что-то у него случилось.
   - Я нужен, товарищ подполковник?
   Иван Васильевич ответил не сразу. Все помощники из его группы  заняты,  и
если у Миши Алексеева были важные сведения, требующие  быстрых,  решительных
действий, то Маслюкова  следовало  взять  с  собой.  "Мальчик  находится  на
Старо-Невском  около  Лавры,  -  думал  Иван  Васильевич.  -  Там   недалеко
Никольское кладбище, где его приятель Степа Панфилов "ловит птиц"".
   - Хорошо, - сказал он, поднимаясь из-за стола. - Едемте вместе. В крайнем
случае, с Шарковским займется Трифонов.
   Миша Алексеев вышел из будки автомата, прошел в  небольшую  комнату,  всю
перегороженную невысоким барьером. Почта работала  с  большой  нагрузкой,  и
народу здесь  было  порядочно;  главным  образом  женщины.  Купив  бумаги  и
конверт, Миша прошел в конец комнаты, где около окна стояли стол и стулья. В
столе были врезаны две чернильницы и лежало несколько ручек.
   "Здравствуй, папа! Давно от тебя не было письма. По газетам мы знаем, что
вы гоните фашистов с нашей земли. Бейте их крепче. Люсенька здорова и сильно
выросла. Хотели нынче определить ее в школу,  но  тогда  ей  нельзя  жить  в
детском саду, нужно отдать в детский дом. А я не  хочу.  Она  же  у  нас  не
сирота. И отец есть, и брат взрослый Я бы взял ее домой, но  только  некогда
мне. Приходится учиться, и  дома  почти  не  бываю.  Сегодня  мы  похоронили
Василия Кожуха. А погиб он как настоящий герой. Сначала спасал от пожара цех
на заводе и так обжегся, что всего  перевязали  и  положили  в  больницу,  а
позавчера попал снаряд в их палату, и Вася погиб. И очень у меня  на  сердце
тяжело, папа. Хороший он был парень и лучший мой друг..."
   Горько вздохнув, Миша отвернулся к окну. Выступившие слезы кололи глаза и
заволокли все туманом...
   Сегодня утром его вызвали с урока В раздевалке ожидал Степа. Взглянув  на
него, Миша сразу понял, что произошло ЧП, или,  иначе  говоря,  чрезвычайное
происшествие.
   Умер Васька! Это страшное известие вначале удивило. Ведь он уже думал  об
этом. Предчувствовал... Как это может быть? Ничего не знать о смерти друга и
так беспокоить