что  идет",   -   решил
подполковник.
   - Где вы жили до войны?
   - В Ленинграде.
   - А как переехали в Ленинград? - Это долгая история.
   - Ничего, у нас времени хватит,
   - Приехал учиться и остался совсем.
   - Расскажите, пожалуйста, подробней.
   Арестованный начал рассказ о том, как в первые годы революции он  приехал
в Питер учиться. Раскрывалась биография обыкновенного человека, жившего  для
того, чтобы жить без особых стремлений, увлечений, идей.  Прожил  день  -  и
хорошо. В этой жизни были и радости. О них арестованный  вспоминал  с  явным
удовольствием, и по всему было видно, что говорил правду. Заминка  произошла
под конец.
   - Где вы работали перед войной?
   - Все там же.
   - Вас призвали в армию?
   - Нет. Я, как говорится, доходягой был. Списали но актировке.
   Бураков поднял голову и пристально посмотрел  на  арестованного,  но  тот
сидел опустив голову и не обратил па это никакого внимания.
   - А чем вы больны? - спросил Бураков прежним тоном.
   - А я точно не знаю.
   - Как же это вы не знаете свою болезнь? Что-то не так.
   - А так ли, не так, все равно вы не верите! - сказал вдруг с раздражением
арестованный.

   - Почему не верим? Наоборот, я верю  всему,  что  вы  говорите,  но  хочу
уточнить,  чтобы  поверили  и  судьи.  Если  вы  считаете,  что  следователь
заинтересован  приписать  вам  поступки,  которых  вы   не   совершили,   то
ошибаетесь. Мы заинтересованы только в одном... узнать правду. Если вы этого
тоже хотите, то наши интересы совпадают...
   Стенографистка покосилась на Ивана Васильевича и прикрыла рот  рукой.  Он
понял причину улыбки. Бураков даже в интонациях подражал ему, хотя сам и  не
замечал этого.
   - Если вы не хотите говорить, - продолжал серьезно Бураков,  -  это  ваше
дело, но тогда достается пробел.  Чем  его  заполнить?  Так  или  иначе,  но
отвечать вам придется на все вопросы.  Насчет  болезни  мы  установим  через
врачей, и они определят, чем вы больны. Оставим вопрос открытым. Вчера  рано
утром вас задержали на Невке. Так?
   - Да.
   - Что вы там делали?
   - Рыбу ловил.
   - Какую?
   - Какая попадется.
   - Поймали что-нибудь? - Не успел. Я только что приехал.
   - Почему вы бросили лодку и хотели скрыться?
   - Испугался.
   - Чего?
   - Думал, что не разберутся, арестуют. Время военное.
   - Как  оказался  бумажник  в  воде?  -  Я  его  достал,  чтобы  документы
предъявить, а как раз в это время лодка качнулась, когда я  хотел  на  катер
залезать. Он и выпал.
   - Где вы взяли лодку?
   - У товарища.
   - Как его фамилия?
   Арестованный задумался и снова сказал с горечью:
   - А что говорить зря. Все равно вы мне не верите.
   - Странный вы человек. Я же вам  сказал,  что  верю,  но  если  произошло
недоразумение и вас задержали при Таких обстоятельствах, надо все  выяснить.
Как фамилия Вашего товарища, который дал вам лодку?
   - Не буду я ничего говорить. Вы и товарища посадите.
   - За что?
   - А за что вы меня посадили?
   Допрос затягивался.
   Теперь Иван Васильевич разобрался в этом человеке и понял,  что  в  армию
Казанков не был призван потому, что сидел  в  тюрьме.  И  об  этом  Казанков
проговорился сам. "Доходяга" и "списать по  актировке"  -  типично  Тюремные
выражения. Если он их употребил, то  сделал  это  машинально  и,  значит,  в
тюрьме сидел  немало  времени.  Странно,  что  Бураков  не  использовал  эту
оговорку.
   - Сделаем перерыв,  -  сказал  Иван  Васильевич,  поднимаясь.  -  Надежда
Аркадьевна, вы пока свободны. Сходите в столовую.
   - Вы останетесь здесь? - спросил Бураков.
   - Да. Я вам позвоню.
   Помощник понимал начальника с полуслова и молча вышел за стенографисткой.
   Чтобы дать арестованному свыкнуться с  его  появлением,  Иван  Васильевич
несколько раз прошелся по комнате и сел  на  место  Буракова.  Арестованный,
смущенный неожиданным вмешательством, оправился и с любопытством разглядывал
Ивана Васильевича. Раньше, ослепленный яркой лампой, он его не видел.
   - Если вы хотите курить, - пожалуйста) - предложил Иван Васильевич, кладя
на край стола папиросы и спички.
   Арестованный, не разгибаясь, подошел к столу,  взял  папиросу,  прикурил,
пятясь вернулся на место и с наслаждением затянулся.
   - Спасибо
   - Вы, конечно, догадались, что я человек не посторонний, - начал медленно
говорить Иван Васильевич. - Слушал я ваш допрос и размышлял про себя. Откуда
у нас берутся преступники? Ведь человек рождается не преступником. У каждого
из них есть хорошее детство, юность, молодость, и каждый хочет себе добра. В
чем дело? Вы никогда не задумывались над этим вопросом?
   - Нет, - настороженно сказал арестованный.
   - Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется.  Я  вам
задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: "От сумы да от тюрьмы
не отрекайся". Она, может  быть,  в  какой-то  степени  и  устарела,  но  по
существу правильная. Бывает такое  стечение  обстоятельств,  которое  трудно
предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это  предусматривает  и  судит
строго, по справедливо. Закон дает  преступнику  возможность  искупить  свою
вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера... Неужели  вам
не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?
   - Здесь? - с удивлением спросил арестованный, и этого  восклицания  Ивану
Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.
   - Нет, раньше. Перед войной, - уже уверенно сказал он.
   - Откуда вы... Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?
   - Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете  себя
единственным. Ошибаетесь.  Вы  не  первый  и  не  последний.  Нацисты  умеют
использовать в своих интересах человеческие слабости.
   Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на
переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал  глубокие  затяжки,  а
значит, слушал внимательно и думал.
   - До войны у вас была растрата, что ли? - спросил подполковник.
   - Да Было такое дело... Проворовался.
   - Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?
   - Никто... Сам виноват.
   - А если виноваты, то надо и  отвечать...  Вы  пришли  в  эту  комнату  с
намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
   Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
   - Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
   - Не будем торговаться, - строго сказал Иван  Васильевич,  -  у  вас  два
пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в  ряды  самых  презренных
преступников Второй  путь  -  правда.  Чистосердечным  признанием  и  полной
правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
   - Хорошо. Я признаюсь! - твердо сказал арестованный Он  хлопнул  себя  по
коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать  невольный
жест, попросил: - Разрешите еще закурить?
   - Курите.
   Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока  закуривал.
Иван Васильевич взглянул на часы.
   - Хотите есть?
   - Не до еды сейчас.
   - Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать  допрос.  Придется  сидеть
всю ночь.
   - Ну ладно если можно, поем. Иван Васильевич снял трубку телефона.
   - Перерыв можно кончать.  Стенографистку  на  место.  Казанкову  пришлите
поесть.
   Когда Бураков и стенографистка вернулись  назад,  Иван  Васильевич  сидел
откинувшись на стуле, а пальцами  постукивал  по  столу.  Глаза  его  весело
блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого
настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
   Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял
ее при их приходе.

   3. ДОПРОС ПРОДОЛЖАЕТСЯ
   - При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали  при
немцах, расскажете позднее, -  начал  Иван  Васильевич,  когда  арестованный
поел. - Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
   - В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил  до  войны,  -  сказал
Казанков, глядя прямо в глаза следователю.
   - У вас есть родные?
   - Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала  или  с
голоду умерла. -
   - Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
   - Они меня спрашивали подробно обо всех
   - Вы им назвали фамилии и адреса?
   - Да. Некоторых назвал.
   - Кого именно?
   Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
   - У вас есть дети? - продолжал Иван Васильевич.
   - Нет.
   - Люди, о которых вы говорили  там,  ваши  друзья  или  просто  знакомые,
сослуживцы?
   - Друзьями я не могу считать их. Гуляли  вместе.  когда  деньги  были,  а
когда под суд попал - отшатнулись.
   - Больше вы никого не называли там?
   - Нет.
   - Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
   - Послали меня с письмом. Я  должен  был  разыскать  одного  специалиста,
Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он  живет  и  где  работает,  а
потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
   - Дальше?
   - Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора, по
фамилии Шарковский, и сказать ему так: "Григорий Петрович заболел  и  просил
шесть порошков аспирина" На порошках он напишет  или  отзовет  в  сторону  и
скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что
Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет,  и  рассказать
про письмо... которое привез.
   - Что именно рассказать про письмо?
   - Ну, как у меня все получилось...  Нашел  ли  я  Завьялова,  передал  ли
письмо, живет ли он по старому адресу.
   - Все это можно рассказывать своими словами?
   - Да.
   - Дальше?
   - Потом я могу делать что хочу. Искать  жену,  знакомых...  Велели  найти
всех, кого могу, и восстановить старую дружбу. Денег дали, чтобы угощать.
   - Как вы должны были объяснить свое появление в Ленинграде вашим знакомым
и жене?
   - Объяснить так, что, дескать, выпустили раньше  срока  из  тюрьмы  ввиду
войны.
   - Значит, предполагалось, что вы приехали с Большой земли?
   - Почему с Большой земли? - не понял Казанков.
   - Ленинградцы так называют всю страну, - пояснил Иван Васильевич.
   - Да, да. Мне говорили, - вспомнил арестованный. - Правильно. Нужно  было
сказать, что я вернулся из Сибири.  Будто  бы  туда  меня  эвакуировали  при
наступлении немцев.
   - Почему вы выбросили бумажник?
   - Мне велели уничтожить письмо, если что-нибудь случится. А письмо  я  не
успел вынуть. Моряк меня захватил врасплох.
   Казанков отвечал охотно и даже несколько торопливо, видимо боясь, что его
могут заподозрить в неискренности. Иван Васильевич не спускал с него глаз, и
малейшее изменение в выражении лица не ускользнуло бы от его  внимания.  Без
сомнения, он говорил правду.
   - Что вам сообщили про Завьялова?
   - Ничего особенного. Просто приказали передать  ему  письмо...  Разрешите
еще закурить?
   - Курите.
   Пока арестованный закуривал,  Иван  Васильевич  делал  пометки  на  листе
бумаги. Бураков сидел плотно сжав губы, стараясь  не  пропустить  ни  одного
слова.  Стенографистка,  записывавшая  показания,   подняла   голову   и   с
любопытством разглядывала арестованного.
   - Я попрошу вас повторить слово в слово ту фразу, которую вы должны  были
сказать при явке в аптеку, - продолжал Иван Васильевич.
   Арестованный повторил.
   - Ее нельзя перефразировать или переставить слова по-другому?
   - Нет. Заставили выучить наизусть и несколько  раз  спрашивали.  Это  как
пароль.
   - Так. А все остальное можно говорить своими словами?
   - Да. Он уже будет знать, что "свой".
   - Дальше. Что вы должны делать после того, как разыщете знакомых?
   - После двадцатого числа нужно было прийти опять  в  аптеку  и  спросить,
какие сведения есть от Григория Петровича? Не заходил ли он к нему?
   - К кому?
   - К этому... к  Шарковскому.  Тогда  он  скажет,  где  искать  или  ждать
Григория Петровича.
   - Дальше?
   - Все. Остальное будет приказывать Григорий Петрович. Я должен быть в его
подчинении.
   Иван Васильевич снова сделал несколько пометок.
   - Теперь скажите, кто такой Григорий Петрович. Вы его знаете?
   - Видал два раза. Очень серьезный человек.
   - Как его фамилия?
   - Мальцев.
   - А еще как?
   - Больше мне ничего про него не говорили.  Правда,  один  раз,  когда  он
проходил по коридору, так мне шепнули: "Тарантул".
   - Кто шепнул?
   - Один из наших полицаев.
   Иван Васильевич переглянулся с помощником, и тот понял начальника.
   - Разрешите сейчас сходить? - спросил он вполголоса, наклоняясь к нему.
   - Да. Там есть отдельный пакет... - Принести фотографию?
   Иван Васильевич кивнул головой, и Бураков ушел в архив разыскивать нужный
документ.
   - Какой он из себя, этот Мальцев?
   - Невысокого роста, широкоплечий... лицо бритое, немолодой. Одет...
   - Каких-нибудь особых примет не заметили? - перебил его Иван Васильевич.
   - Нет. Ничего такого...
   - Кроме Шарковского, вам не давали других адресов? - Нет.
   - Ну, а если, предположим, Шарковский арестован или убит снарядом?
   - Тогда приказано  двадцатого  с  утра  дежурить  где-нибудь  поблизости,
ловить Григория Петровича и предупредить его.
   - А если он не приедет?
   - Три дня приказано ждать по утрам.
   - На чем должен приехать Мальцев? Тоже через залив?
   - Нет. Точно я не знаю, но полагаю, что его сбросят на самолете.
   - В каком месте?
   - Не могу знать, но, наверно, не под Ленинградом. В Ленинград  он  должен
приехать законно.
   - Почему вы так думаете?
   - Да видите ли... Как-то в прошлом году  был  у  меня  разговор  с  одним
полицаем. Раньше, до суда, мы с ним вместе сидели в камере и  познакомились.
Говорили мы про партизан. Боялись, конечно... Нам  от  партизан  доставалось
крепко. Вот он  мне  и  рассказал,  что  партизаны  через  линию  фронта  на
самолетах получают боеприпасы... И людей им скидывают на парашютах. Потом  и
про  фашистов  рассказал.  Немцы,  говорит,  тоже  в  советский  тыл   своих
забрасывают. Пятую колонну. Говорил, что есть где-то такое  место,  куда  по
ночам самолеты с людьми летают, а назад пустыми возвращаются.
   - А где это место?
   - Этого он не знал. Ему, видите ли, пришлось некоторое время на аэродроме
работать, так он приметил.
   - Кто, кроме вас, должен быть еще заброшен в Ленинград?
   - Должны приехать, но только после двадцатого,  когда  Григорий  Петрович
сигнал даст.
   - Расскажите об этом точнее.
   - Точнее не могу. Я только догадываюсь, потому что опрашивали многих, кто
раньше в Ленинграде бывал. Ну они и проболтались в разговоре между собой.  А
вообще это все под секретом держат. У них просто. Чуть заподозрили,  пуля  в
затылок - и весь разговор. Они с нашим братом не очень миндальничают.
   - О чем вы говорили с Мальцевым?
   - Знакомились. Он меня спрашивал про жизнь, про семью, про суд... Человек
он серьезный и обстоятельный. Глаза острые... Кажется, всего насквозь видит.
   - Он русский?
   - Вот не могу сказать. Говорит чисто, не отличишь. Наверно, русский.
   - Все, что вы говорите, - правда?
   - Все правда. Какой мне смысл сейчас врать?
   - Курите, не стесняйтесь, -  предложил  Иван  Васильевич  и  прошелся  по
комнате. - Я верю вам, но, конечно, все, что вы сказали, придется проверить.
   - Пожалуйста, проверяйте.
   - Сколько денег вы получили?
   - Тридцать тысяч.
   - Они фальшивые?
   - Кто их знает... Полагаю, что фальшивые. Уж очень все новые.
   Вернулся Бураков и передал начальнику две фотографии.  На  одной  из  них
Жора Брюнет был снят с отцом, на другой только отец, но в молодых  годах,  в
студенческой форме.  Ровно  год  пролежали  фотографии  в  архиве  советской
разведки и вот пригодились.
   Иван Васильевич передал фотографию арестованному.
   - Этого человека вы не встречали там? Нахмурив брови, Казанков  уставился
на карточку. Поднес ее к свету. Брови его удивленно поднялись.
   - Так это же он... Григорий Петрович.  Только  помоложе.  А  мальчика  не
знаю,
   - Вы уверены, что на фотографии снят Тарантул?
   - Насчет Тарантула не  уверен,  потому  что  слышал  случайно,  а  насчет
Мальцева Григория Петровича уверен. Это он и есть.
   Иван Васильевич взял фото и положил в папку.
   - Что вам говорил Мальцев про Завьялова? Вспомните хорошенько.
   Казанков подумал, потер рукой лоб.
   - Ничего такого:.. Только чтобы письмо передать.
   - Не говорил он вам, что это человек "свой", надежный... или что-нибудь в
этом роде?
   - Наоборот.  Он  сказал,  чтобы  я  с  Завьяловым  вообще  ни  о  чем  не
распространялся.  Если  дома  его  не  застану,  то  это  даже  лучше.  Если
домработница есть или дети дома, то письмо отдать  им,  а  самому  лучше  не
показываться старику. Главное, нужно узнать, живет ли он на  своей  квартире
или где в другом месте, и туда передать письмо.
   Иван Васильевич посмотрел на часы и встал.
   - Так. Я должен уйти. Завтра  вызову  еще  раз.  А  сейчас  допрос  будет
продолжать мой помощник. Начинайте сначала.
   Он собрал записки, кивнул головой стенографистке и ушел в  свой  кабинет.
Здесь он первым делом позвонил по телефону и доложил:
   - Арестованный сознался и дал ценные показания. Мы  опять  встречаемся  с
Тарантулом... Да. Дело с аммиаком. Казанков узнал его на фотографии.  Завтра
утром собираюсь к Завьялову, а уж потом разрешите доложить подробно  план...
Нет. Думаю, что Завьялов ни при чем... Выводов еще никаких.

   4. НАЧАЛЬНИК ОБЪЕКТА
   В утренние часы, когда рассвет  еще  только  приближался,  Ленинград  был
оживленнее и люднее, чем во все  остальные  часы  дня.  Люди  торопились  на
работу. Трамвайные остановки перенесены. Гитлеровцы пристрелялись  к  ним  и
часто начинали свои бессмысленные обстрелы в эти часы.
   - Живешь, а смерть за тобой  по  пятам  ходит,  -  пробормотала  какая-то
женщина па остановке, прислушиваясь к далекой артиллерийской канонаде.
   Недалеко  раздался  звонок,  и  трамвай  вынырнул   из   темноты.   Через
единственное стекло около кондуктора, при свете синих лампочек,  была  видна
внутренность вагона. Остальные окна забиты фанерой.
   Иван Васильевич вошел в вагон. Он собрался ехать на завод, но  по  дороге
передумал и решил сначала побывать на квартире у Завьялова,  адрес  которого
стоял на конверте. "Может быть, застану дома", - подумал он. Кроме  того,  в
голове созревал интересный план  операции,  и  нужно  было  самому  выяснить
возможности его осуществления.
   Несмотря на темноту,  трамвай  бойко  бежал,  и  вожатый  только  изредка
позвякивал на перекрестках,  которые  угадывал  по  каким-то  ему  известным
приметам.  Синие  лампочки  под  воротами  домов,  карманные   электрические
фонарики, приспособленные для регулировщиков, изредка узкие полоски света  в
фарах встречных автомобилей -  это  все,  что  видел  вожатый.  Остальное  -
чернота, словно они  ехали  в  туннеле.  Удивительнее  всего  было  то,  что
несчастных случаев, столкновений в эти темные часы было меньше, чем в другое
время. Пешеходы на себе испытывали неудобства затемнения и были осторожны.
   Иван Васильевич смотрел на пассажиров и  думал,  что  вчера  он  встречал
нарядных женщин, у мужчин были  надеты  галстуки,  а  сегодня  снова  все  в
ватниках, в старых  пальто,  на  головах  простые  шапки,  платки.  Праздник
кончился, и вновь начиналась напряженная работа.  Некоторые  спали,  положив
головы на плечи соседей, и те не протестовали.
   У Самсониевского моста Иван Васильевич сошел  и  зашагал  по  набережной.
Где-то здесь недалеко жил Завьялов. Он скоро разыскал дом, вошел под  ворота
и, споткнувшись, остановился. Двор оказался  заваленным  кирпичом,  балками.
Было ясно, что  сюда  упала  бомба.  Сбоку  показался  силуэт  женщины.  Она
медленно пробиралась через кучи мусора.
   - Скажите, гражданка, здесь кто-нибудь живет?
   - В том флигеле живут. А вам кого нужно?
   - Где у вас тут управхоз?
   - А упра