вмешивайтесь.  Дело  не
ваше", - передразнила она Шарковского. - Вот  тебе  и  не  наше  дело!  Меня
первую спросили про его шахер-махеры... Значит,  мое  это  дело?  А  я  что?
Слепая, что ли? Не видала, какую он  лавочку  у  нас  под  носом  устроил...
Картины ему три раза приносили. Говорят, многие тысячи  золотом  стоят...  Я
видела, все видела...
   Придя в аптеку, Аннушка первым делом отправилась в дефектарную.
   - Ну что... допрыгались,  Роман  Борисович?  -  спросила  она  дефектара,
отпускающего лекарства фасовщице.
   - Что такое? Как ты сказала?
   - А так!.. Допрыгались, говорю! В милицию вызывали и про ваши  комбинации
спрашивали.
   - Кто спрашивал?
   - Обэхаэс...
   К удивлению Аннушки, это сообщение не произвело  особенного  впечатления.
Шарковский внимательно посмотрел на санитарку и пожал плечами.
   - Каждая организация существует  для  какого-нибудь  дела,  -  равнодушно
сказал он. - Если там делать нечего, то пускай  спрашивают.  А  вы,  товарищ
Каряева, следите лучше за кубом. В дефектарной вам делать нечего.

   - Не указывайте! Я свои  обязанности  лучше  вас  знаю.  Вот  погодите...
Следствие начнется, не так запоете, - проворчала она себе под нос,  но  так,
чтобы это слышал Шарковский.
   В конце рабочего дня Шарковский подошел к рецептару.
   - Ольга Михайловна, в милиции действительно интересовались моей особой? -
вполголоса спросил он.
   - Да. Задавали вопросы, имеющие явное отношение к вам. Догадаться было не
трудно.
   - Странно... Неужели настучал кто-нибудь из ваших работников?
   - Поищите лучше среди ваших знакомых, Роман Борисович.
   - Мои знакомые доносами не занимаются. Я подозреваю новую кассиршу.
   - Валю! Не говорите глупости. Прекрасная, самоотверженная девушка. Чем вы
ей насолили?
   - Иногда личные мотивы не имеют особого значения. Она подослана к  нам  с
определенной целью,
   - А если и так... вас это тревожит?
   - Ничуть.
   - Меня тоже.
   Шарковский с минуту молчал, выжидая, пока Ольга Михайловна писала рецепт.
   - Вы думаете, что они затевают дело? - спросил он,
   - Думаю, что да.
   - Эх-хе-хе!.. - шумно вздохнул Шарковский, - Опять надо архив  поднимать.
Хорошо, что я человек предусмотрительный и  на  каждый  грамм  у  меня  есть
бумажное оправдание. Не там они ищут причины своих неудач... Кто  виноват  в
том, что война застала нас врасплох? Столько было разговоров, а как до  дела
дошло... Везде дефицит.
   - Роман Борисович, вы напрасно мне это говорите, -  резко  сказала  Ольга
Михайловна. - Оправдывайтесь там... Я отказалась давать  показания...  Я  не
имею фактов.
   - Так их и нет, Ольга Михайловна.
   - Тем лучше для вас.
   Не желая больше разговаривать с Шарковским, Ольга Михайловна  отправилась
в ассистентскую за готовыми лекарствами,

   28. АРЕСТ
   Вечером к Шарковскому пришел участковый инспектор.
   - Роман Борисович, разрешите войти? - с некоторым  смущением  сказал  он,
останавливаясь в дверях дефектарной.
   Участковый бывал в этой комнате не раз, и не только по  делам  службы.  В
дефектарной имелись весьма привлекательные снадобья, вроде чистого спирта.
   - Входите, входите, товарищ Кондратьев! Давно вас не видел. Как здоровье?
   - Здоровье вполне приличное. Устаю последнее время. Работы много.
   - Присаживайтесь, - предложил Шарковский.
   - Да нет... Я к вам  по  делу.  На  одну  минутку.  Видите  ли...  Такая,
понимаете ли, оказия... Не представляю, с какого боку и приступить, -  мялся
участковый.
   - Я знаю, зачем вы пришли, - криво усмехнувшись, сказал Шарковский. -  За
мной? В гости приглашать...
   - Вот-вот... - обрадовался Кондратьев, - приглашают вас завтра на площадь
для разговора. Комната двести вторая. Вот повестка, распишитесь...
   Участковый вручил розового цвета толстую бумажку V обнадеживающе похлопал
Шарковского по плечу.
   - Не расстраивайтесь и не огорчайтесь... Ничего особенного...  Я  уверен,
что у вас все в ажуре.
   - Да, конечно... Если кому-нибудь и отпускал незаконно немного спирта, то
без всякой корыстной цели.
   - Без корысти. Для внутреннего употребления, -  засмеялся  участковый.  -
Это точно... точно. Но вы про спирт ничего не говорите. Не  надо  давать  им
предлоги... Ни к чему. Зацепятся и начнут из мухи слона высасывать.  Есть  у
нас такие... Не давайте им повода... Боже вас упаси! Пускай сами докажут.  Я
говорил с оперуполномоченным, - переходя на шепот, сообщил он,  -  спрашивал
про ваше дело. Ерунда! Никакого дела еще  и  нет.  Помните,  что  признаться
никогда не поздно. Ну, да вы и сами не мальчик. Не мне вас учить...
   Шарковский пристально посмотрел  на  участкового  инспектора,  и  в  этом
взгляде Кондратьев увидел и злобу, и раздражение, и презрение, и что-то  еще
такое, отчего он сильно смутился.
   Стремительное наступление Советской Армии сильно подорвало фашистский дух
не только на фронте. Завербованные или  заброшенные  в  тыл  предатели  всех
мастей:  шпионы,  диверсанты,  разведчики  -  крепко  задумались   о   своей
дальнейшей судьбе и о том, как им спасать свою шкуру. Вызов  в  милицию  для
Шарковского, без сомнения, был выходом почти счастливым.  Если  его  отдадут
под суд за такие пустяки, как незаконная продажа лекарств, то он получит  от
двух до семи лет  и  скроется  в  тюрьме  до  окончания  войны.  Потом  дело
пересмотрят, возможна амнистия, и он освободится.
   Именно на это и рассчитывал Иван Васильевич.  Шарковский  был  опытный  и
очень осторожный враг. Не случайно органы госбезопасности его  "прохлопали",
как выражался подполковник. Долгое время резидент абвера (военной фашистской
разведки) Шарковский жил и действовал в самом центре  Ленинграда,  и  никто,
даже работники аптеки, общавшиеся с ним ежедневно,  ничего  не  подозревали.
Установлено, что к Лынкису на Васильевском острове  Шарковский  не  ходил  и
встречались  они  в  других  местах.  Получив  повестку,   Шарковский   имел
достаточно времени, чтобы сообщить Тарантулу о вызове его в милицию. Но  как
это было сделано, проследить не удалось.
   На другой день в начале пятого Шарковский отправился на площадь.  Шел  он
по  Невскому  пешком,  неторопливо,  иногда  останавливался  и   разглядывал
знакомые здания Александрийского театра, Гостиного двора,  Думы,  Казанского
собора. На площади  долго  стоял  против  Зимнего  дворца.  Может  быть,  он
чувствовал, что надолго расстается со свободой, и прощался с Ленинградом,  а
может быть, с этими местами были связаны какие-то воспоминания.
   На второй этаж Управления милиции он поднялся спокойно, но, увидев  пост,
остановился на площадке. Сейчас он предъявит  повестку,  дежурный  пропустит
его наверх, а  назад  он  может  не  вернуться.  Назад  выпускают  только  с
пропуском.
   В пять часов в кабинете Ивана Васильевича на Литейном раздался телефонный
звонок.
   - Товарищ подполковник, докладывает Маслюков. Шарковский пришел. Сидит  в
коридоре.
   - Хорошо. Пускай посидит с полчасика, а потом приступайте к допросу. Меня
беспокоит вопрос: сообщил ли он Мальцеву?
   - Полагаю, что да, - уверенно сказал Маслюков.
   - Мало ли, что  вы  полагаете.  Я,  например,  полагаю  другое.  Если  он
надеялся вернуться домой, мог и не сообщить.
   - Что же делать?
   - Начинайте допрос. Если он будет все отрицать, - значит, рассчитывал  на
благополучный исход. Если сознается, тогда другое дело...
   Томительно тянулось время. Шарковский сидел в длинном, тускло  освещенном
электрическими лампочками коридоре Управления на стареньком скрипучем  стуле
и ждал. Двери двести второй комнаты часто открывались.  Входили  и  выходили
сотрудники в форме, в штатской одежде, с бумагами, с папками дел,  но  никто
из них не обращал никакого внимания па сидящих  в  коридоре.  Неподалеку  от
Шарковского на узком стуле устроился совсем еще  молодой  человек,  беспечно
болтавший ногами. Немного дальше, на  скамейке,  сидела  полная  женщина,  а
рядом  с  ней  крупный  пожилой  мужчина.  Иногда  из  глубины  коридора   в
сопровождении милиционера проходили на допрос задержанные раньше люди. Минут
через сорок из комнаты вышел  молодой  следователь  с  розовой  повесткой  в
руках.
   - Вы Шарковский? - обратился он к дефектару.
   - Я Шарковский, - поднимаясь со стула, сказал тот.
   - Проходите...
   Огромная комната, несмотря на то что там  стояло  пять  столов,  казалась
свободной. Три окна выходили во  двор,  но  света  было  вполне  достаточно.
Шарковский прошел за следователем и сел на приготовленный стул.  Он  обратил
внимание на  то,  что  все  присутствующие  в  комнате  сотрудники  при  его
появлении подняли головы и с любопытством проводили до места.
   - Ну  так  как,  гражданин  Шарковский?  Будем  признаваться?  -  спросил
следователь, перекладывая толстую папку на край стола.
   - Смотря по тому, в чем признаваться?
   - Вот  именно,  -  с  усмешкой  сказал  следователь.  -  Начнем  прямо  с
результатов... По скромным подсчетам, сколько стоили  государству  ценности,
которые вы приобрели за время войны? А? Во сколько вы их оцениваете?
   - Я не подсчитывал,
   - Значит, вы не отрицаете... Это уже хорошо. Чистосердечное раскаяние суд
всегда принимает во внимание.
   - А при чем тут суд? Если я приобретаю, скажем, картину,  пускай  слишком
дешево, на свои заработанные деньги, - значит,  меня  под  суд?  -  спокойно
спросил Шарковский.
   - На свои заработанные деньги?
   - Да. Только на свои.
   - Вы, очевидно, полагаете, что нам ничего не известно о ваших делишках  и
вызвали мы вас так... на всякий случай. А вдруг признаетесь?
   - Гражданин следователь... Посмотрите на мои седые  волосы...  И  давайте
говорить в другом тоне. Я вам в отцы гожусь.
   - Это верно. Но тогда и вы прекратите прикидываться невинным... У кого вы
купили картину Перова?
   - Не картину, а эскиз.
   - Неважно, У кого?
   - Не знаю.
   - Как это вы не знаете?
   - Я покупал ее через третьи руки.
   - А вам известно было, что эта картина украдена из Русского музея?
   - Нет, неизвестно.
   - Ну, конечно... Откуда вы могли знать! Картинами интересуетесь, а толком
в них не разбираетесь,  -  снова  переходя  на  издевательский  тон,  сказал
Маслюков. - Сколько же она вам все-таки стоила?
   - Не помню. Я купил ее в позапрошлом году. Дешево стоила.
   - Даром?
   - По ценам мирного времени, можно сказать, что и даром.
   - Но все-таки... Вы заплатили деньгами?
   - Да, в конечном счете деньгами. Я купил в аптеке бактериофаг  и  немного
глюкозы. За них я получил продукты, а за продукты мне принесли картину.
   - Сложная комбинация... Значит, в аптеке вы покупали дефицитные лекарства
и комбинировали. Так! А почему вам аптека отпускала эти лекарства?
   - Гражданин следователь, возьмем для примера такой  случай.  Вы  нарушили
правила уличного движения... Будете вы платить штраф постовому  милиционеру?
- спросил Шарковский.
   - Полагается платить.
   - Да, по закону вы должны  заплатить,  а  на  практике  будет  иначе.  Вы
предъявите служебное удостоверение, и милиционер вам козырнет... Этим дело и
кончится.
   - Ну, а вывод?
   - Вывод тот, что, работая в аптеке много лет, я имел какие-то привилегии.
   - Хорошо. Пускай суд  решает,  какие  вам  полагаются  привилегии.  Будем
говорить о фактах.
   С этими словами Маслюков вытащил из папки стопку чистой бумаги и, задавая
вопросы, начал записывать показания. Расчет Ивана Васильевича подтверждался.
Шарковский не запирался, не путал, не отрицал  того,  что,  по  его  мнению,
известно следователю. Держался  он  спокойно,  с  достоинством,  на  вопросы
отвечал коротко, продуманно, но фамилии  людей,  достававших  ему  продукты,
называть отказался.
   - Если я виноват, судите  меня,  -  твердо  сказал  он.  -  Других  людей
запутывать в это дело я не хочу. Тем более что это все  случайные  люди.  Не
забывайте, какая это была зима. Они цеплялись за  жизнь,  как  утопающие  за
соломинку, и не думали о  том,  что  совершают  незаконные,  с  вашей  точки
зрения, поступки,
   - А вы этим и пользовались.
   - Все пользовались. Кто не пользовался, те отправились на тот свет.
   В комнату вошел Иван Васильевич. Увидев его,  Маслюков  встал.  Остальные
следователи,  не  зная  подполковника,  продолжали  сидеть,  с  любопытством
наблюдая за тем, что происходит за крайним столом.
   - Ну, как дела? - спросил Иван Васильевич, подходя к помощнику.
   - Вот протокол. Шарковский не отрицает...
   - Тем лучше.
   Иван Васильевич пододвинул к столу  стоявший  у  стены  стул,  сел,  взял
исписанные Маслюковым листы протокола и начал читать.
   Шарковский понял, что пришел какой-то крупный начальник,  и  с  интересом
разглядывал его. Маслюков стоял позади и через плечо  пальцем  показывал  на
некоторые наиболее существенные места в протоколе.
   - Ну, так... - деловито произнес  Иван  Васильевич,  закончив  чтение.  -
Придется вас задержать, гражданин Шарковский.  Какие  у  вас  есть  вопросы,
просьбы?
   Вместо ответа Шарковский безразлично пожал плечами.
   - Может быть, хотите кому-нибудь позвонить или написать письмо? Я  думаю,
что вы не скоро вернетесь домой.
   - А куда вы меня посадите?
   - Сюда. В дом предварительного заключения. Ход с Мойки.
   - Могу я написать своей хозяйке относительно передач?
   - Да, да. Я об этом как раз и говорю. Вот вам бумага, перо. Пишите.
   Шарковский вытащил из кармана платок, снял пенсне, неторопливо протер его
и, нацепив на нос, начал писать.
   - А как его отправить? - спросил он" передавая листок.
   - Я передам, - сказал Маслюков, складывая письмо. - Во время обыска.
   - Будет обыск? - с полным безразличием спросил Шарковский.
   - Безусловно.
   Равнодушие предателя раздражало Ивана Васильевича. Неужели он и  в  самом
деле ничего не подозревает или только притворяется?
   - Машина здесь? - тихо спросил  он  и,  когда  Маслюков  кивнул  головой,
прибавил: - Сначала обыщите.
   - Ну-с, гражданин Шарковский! - громко  сказал  Маслюков.  -  Поехали  на
новую квартиру. Виноват... Одну минутку. Удирать не собираетесь?
   - Куда мне удирать...
   - Поднимите  руки...  Вещи  с  собой  в  камеру  не  разрешаем...  Ничего
лишнего... Носовой платок? Это можно. Деньги? Нельзя. Здесь документы? Это в
дело, -  говорил  Маслюков,  вытаскивая  содержимое  карманов.  -  Ключ?  От
квартиры?
   - Да.
   - Оставим здесь. Он вам больше не нужен. А это что за ключи?
   - От шкафов в аптеке.
   - Это мы туда и передадим... Нож  перочинный?  Какой  интересный!  Полный
набор инструментов... Ну, кажется, все.
   - Все. Опыт, я вижу, у вас  большой,  -  криво  усмехнувшись,  проговорил
Шарковский, застегивая пиджак.
   - Разрешите везти? - обратился Маслюков к молча наблюдавшему  за  обыском
Ивану Васильевичу, но тот поднял руку.
   Скоро Шарковский  поймет,  что  вся  эта  история  с  вызовом  в  милицию
инсценировка  и  что   его   шпионская   деятельность   известна   советской
контрразведке. Следующий допрос должен быть на Литейном,  но  за  это  время
шпион  успеет  подготовиться.  Нужно  было  использовать   неожиданность   и
захватить его врасплох.
   - Гражданин Шарковский,  у  меня  к  вам  есть  еще  вопрос,  -  медленно
проговорил Иван Васильевич, глядя прямо в глаза врага. -  Григорий  Петрович
заболел и просил у вас шесть порошков аспирина. Ну как... поправился он?
   Зрачки у Шарковского расширились, а  лицо  сделалось  мертвенно  бледным,
отчего морщины превратились в складки. Можно  было  думать,  что  он  сейчас
потеряет сознание и грохнется на пол.
   Маслюков взглянул на начальника, не понимая, зачем он задал такой вопрос.
   - Садитесь, Шарковский. Вы должны понять,  что  ваша  игра  проиграна,  -
холодно сказал Иван Васильевич.
   - Откуда вы... Кто  такой  Григорий  Петрович?  -  тяжело  дыша,  спросил
Шарковский и плюхнулся на стул,
   - Ну вот опять... Вы же умный человек... Знаете пословицу: "Что  посеешь,
то и пожнешь"? Сейчас пришла пора собирать урожай. С Мальцевым -  Тарантулом
вы скоро встретитесь. Дадим вам очную ставку. Лынкис Адам тоже у нас...
   Последние фразы подействовали на Шарковского самым  неожиданным  образом.
На лице появилась краска, а глаза заблестели, и казалось, что стекла  пенсне
отражают и увеличивают этот блеск.
   - Тарантул? - спросил он. - Вы думаете,  что  Григорий  Петрович  и  есть
Тарантул?
   - Не думаю, а точно знаю.
   - Боже мой!.. Нет, этого не может быть... Боже мой... - забормотал  вдруг
Шарковский. - Неужели это так?.. Правда, я подозревал... смутно... Я  думал,
что он... Боже мой!.. Теперь уже не поправить... Почему я не знал...
   Затем наступила реакция. Появилось какое-то безразличие и  слабость.  Это
было  видно  по  всему.  Глаза  потухли,  углы  губ  опустились,  а  морщины
расправились и превратились в тонкие линии.
   - Отвечайте мне на вопрос! - строго и четко сказал Иван Васильевич. - Нам
известно, что вещественный пароль на вторую явку, к Лынкису на  Васильевский
остров, - шкатулка. Софья Аполлоновна присылает  с  поручением.  Медальон  с
фотографией. Чтобы открыть шкатулку, нужно знать число. Какое это число?  Вы
меня слышите, Шарковский? Какое это число? - спросил Иван Васильевич.
   Шарковский поднял  полные  слез  глаза  на  Ивана  Васильевича  и,  мотая
головой, задыхаясь, с трудом проговорил:
   - Я не могу сейчас.
   Он долго сидел, опустив голову на грудь. Плечи его вздрагивали.
   - Отвечайте на вопрос. Я жду! - еще более твердо  приказал  подполковник,
когда Шарковский полез в карман за платком. - Какое это число?
   - Число?.. Не помню... забыл...

   - Число у вас записано? Может быть, здесь?  -  спросил  Иван  Васильевич,
пододвигая лежащие на столе документы.
   - Нет... я помнил... четырехзначное число... забыл... потом я вспомню...
   - Хорошо.  Вечером  поговорим.  Постарайтесь  вспомнить,  -  сказал  Иван
Васильевич поднимаясь.
   Арестованный был в таком состоянии, что продолжать допрос не было смысла.
Нужно было дать ему успокоиться и  прийти  в  себя.  Главное  сделано.  Иван
Васильевич ждал от Шарковского большого сопротивления и готовился к  упорной
психологической борьбе, но почему-то этого не случилось.  Он  понял,  что  в
отношениях между Шарковским и Тарантулом - Мальцевым есть какая-то тайна,  и
она сейчас сыграла решающую роль. Так или иначе, но Шарковский  "раскололся"
и сильно облегчил работу. Сделав Маслюкову знак отправлять арестованного, он
собрал отобранные при обыске вещи и протокол в портфель.
   - До свиданья, товарищи! - обратился он к работающим  за  своими  столами
следователям. - Большое вам спасибо за помощь!

   29. АМПУЛЫ
   Вернувшись из Управления милиции, Иван Васильевич спустился в столовую  и
только здесь почувствовал, как он проголодался.  Большинство  столиков  были
свободны. Обедали опоздавшие.
   - Иван! Иди сюда.
   Оглянувшись, он увидел солидного офицера в морской форме.
   - А-а! Костя! Ты когда вернулся?
   - Часа полтора назад. Садись.
   Устроившись за столиком с Каратыгиным, Иван Васильевич  заказал  обед  и,
откинувшись на спинку стула, с удовольствием вытянул ноги.
   - Ну, рассказывай, как путешествовал?
   - Долгая история... Поговорим лучше о тебе. Ребята в порядке? Аля и Коля?
   - Пока все идет хорошо. В основном распутали. Только что взял  одного,  а
на днях ликвидируем всю банду. Начальство торопит.
   - Это правильно. Надо торопиться, Иван, Скоро начнем наступать.
   Официантка принесла хлеб, столовый прибор, но пообедать Ивану Васильевичу
удалось только через полчаса. В дверях появился взволнованный и запыхавшийся
от быстрой ходьбы Маслюков.
   -  Что-то  у  нас  случилось,  -  проговорил  Иван  Васильевич,   заметив
приближающегося помощника, и, когда тот остановился в двух шагах, спросил: -
Ну? Сбежал, что ли?
   - Сбежал, товарищ подполковник. Совсем сбежал... на тот свет...
   - Что это значит?
   - Мертвый...
   - Новое дело... Как же так? Да вы успокойтесь, Сергей Кузьмич.  Садитесь,
- сказ