и прислонил к не" ухо.
     Неясные, удаляющиеся шаги. И этот тихий звук чего-то падающего с глухим
стуком. И вдруг  его  мозг  пронзила  вспышка  панической  догадки  и  кровь
бросилась в лицо от охватившего его ужаса.
     Навес! Она ходила под навес за топором! Это опять топор!
     Но это был только минутный атавизм и он  грубо  отбросил  его.  Она  не
ходила под навес, она направлялась в подвал. Волочила что-то в подвал.
     Он услышал, что она снова поднимается по лестнице, и откатил  кресло  к
окну. И так как ее шаги замерли у его двери, а  затем  в  замке  зашевелился
ключ, он подумал: Она пришла, чтобы убить меня. И единственной  реакцией  на
эту мысль было усталое обленение.
     Дверь открылась. Энни стояла на пороге, задумчиво глядя  на  него.  Она
переоделась в свежую белую рубашку  и  хлопчатобумажные  брюки...  Маленькая
сумка цвета хаки болталась у нее на плече.
     Когда она вошла, он  с  удивлением  обнаружил,  что  может  говорить  и
говорить с большим достоинством.
     - Подойди и убей меня, Энни, если именно это ты собираешься сделать. Но
сделай это быстро, не отрезай от меня ничего.
     - Я не собираюсь убивать тебя. Пол, - она помедлила. - В  конце  концов
мне могло не повезти. Мне следовало бы убить тебя -  я  знаю  -  но  ведь  я
ненормальная, правда? А сумасшедшие часто не следуют собственным  интересам,
ведь так?
     Она прошла за него и покатила кресло из комнаты в холл. Он мог слышать,
как ее сумка хлопает ее по боку, и ему пришло в голову, что  никогда  прежде
она не носила такую сумку. Если прежде она отправлялась в город в платье, то
брала с собой нелепый огромных размеров кошелек, вроде тех, что тетеньки  из
общества трезвости мастерят для благотворительных аукционов. Если же на  ней
были брюки, то она ехала с бумажником в кармане, как мужчина.
     Солнечный свет, проникающий в кухню, был ярко золотым.  Тени  от  ножек
стула лежали на линолеуме горизонтальными полосами, напоминая тень  тюремной
решетки. Если верить часам над плитой, было четверть  седьмого,  и  хотя  не
было причин думать, что она помнит о них лучше, чем о календаре, который  до
сих пор показывал май, они казались  правильными.  Он  слышал,  как  в  поле
начинали петь сверчки.
     "Я не слышал этот звук с детства", - подумал он и  ему  стало  до  слез
жалко самого себя.
     Она втолкнула кресло в кладовку, дверь в  подвал  оставалась  открытой.
Желтый свет немедленно погибал, если ему случалось заглядывать  сюда  в  эту
затхлую темноту. Здесь еще сохранился  запах  дождя,  который  все  затопил,
тогда, в конце зимы.
     "Внизу пауки, - подумал он, - пауки, мыши и крысы".
     - Нуну, - сказал он, - значит, я выбываю из игры.
     Она поглядела на него с полным  безразличием  и  он  понял,  что  после
убийства полицейского  она  выглядит  вполне  нормально.  Лицо  у  нее  было
озабоченное, как будто она готовилась к большому приему гостей.
     - Ты отправишься вниз, - сказала она. - Так что выбирай:  отнести  тебя
на закорках или скатишься туда на собственной заднице.
     - Первое, - быстро произнес он.
     - Очень мудро. Иногда тебе  не  откажешь  в  сообразительности,  -  она
повернулась  так,  чтобы  он  мог  обхватить  ее  руками  за  шею.  -  И  не
предпринимай никаких глупых попыток задушить меня. Не делай глупостей.  Пол.
Я получила разряд по каратэ в Харрисбурге. Я им неплохо  владею.  Мне  стоит
только перекинуть тебя и ты поломаешь спину. Пол внизу хотя  и  грязный,  но
достаточно твердый.
     Она  легко  подняла  его.  Ноги  его,  криво  и  безобразно  сросшиеся,
бессильно свисали. Левая нога с солевым куполом вместо колена была на  целых
четыре дюйма короче правой. Он как-то раз попробовал встать на правую ногу и
ему, это удалось, правда ненадолго,  и  боль  была  такой  ужаснет,  что  он
несколько часов не мог прийти в себя.
     Даже лекарство не снимало эту  боль,  от  которой  внутри  у  него  все
дрожало.
     Она понесла его вниз во все более усиливающийся  запах  старого  камня,
мокрого дерева, застоялой воды  и  гниющих  овощей.  В  подвале  висело  три
лампочки на кривых проволоках и без плафонов. По углам свисала толстая серая
паутина. Сами стены были каменными и побелены так неаккуратно, что  казалось
будто ребенок рисовал на них известью. Здесь было  прохладно,  но  это  была
промозглая неприятная прохлада подземелья.
     Он никогда не находился так близко возле нее,  как  сейчас,  когда  она
несла его на спине вниз по ступенькам. Но такая  близость  была  не  слишком
приятной. Он чувствовал запах пота и хотя на самом деле ему прежде  нравился
запах свежего  слегка  вспотевшего  тела,  он  ассоциировал  его  с  трудом,
физическими усилиями, работой человеческого  тела,  короче  говоря,  вещами,
которые он уважал, то этот запах, запах Энни, был отвратительным, похожим на
запах грязного белья. Он подумал, что с мытьем Энни вышла та же штука, что и
с ее календарем - она забыла про это. Он увидел желтокоричневую  серу  в  ее
ушах и с отвращением удивился, как она может еще что-то слышать.
     Здесь у одной из каменных стен находился вечного скрипа и нытья  пружин
-  матрац.  Подле  него  она  поставила  плоскую  одноногую  подставку   для
телевизора, на  которой  находилось  несколько  жестянок  и  бутылочек.  Она
подошла к матрацу, повернулась и сказала:
     - Слезай, Под.
     Он разжал руки и упал на матрац. Пока она рылась в  своей  сумке  цвета
хаки, он встревоженно наблюдал за ней.
     - Нет, - сразу сказал он, как только увидел,  что  она  достала  желтый
целлулоидный шприц и запечатанную иглу. - Нет! Нет!
     -  О,  малыш,  -  сказала  она.  -  Видишь,  Энни  сегодня  в  лупидуди
настроении. Мне бы хотелось, чтобы ты расслабился сегодня. Пол.
     Она положила шприц на подставку для телевизора.
     - Это скополамин, в основе которого морфий. Тебе повезло, у меня вообще
нет морфия. Я рассказывала тебе, как тщательно его охраняли  в  больнице.  Я
оставлю его,  потому  что  здесь  очень  сыро  и  твои  ноги  могут  страшно
разболеться, прежде чем я вернусь.
     - Минуточку. - Она заговорщицки подмигнула ему и  в  этом  мигании  был
какой-то беспокоящий скрытый смысл. Так один конспиратор  может  подмигивать
другому. - Ты выбросил  одну  кокадуди  пепельницу,  а  я  так  занята,  как
однорукий обойщик. Я сейчас вернусь.
     Она поднялась наверх  и  вскоре  вернулась  с  диванными  подушками  из
гостиной и простынями с ее кровати. Она поставила подушки за ним так,  чтобы
он мог удобно сидеть. Но он чувствовал  зловещий  холод  камней  через  них,
готовый заморозить его.
     На подставке появились три бутылки пепси. Она открыла две из них и одну
подала Полу.  Свою  она  перевернула  вверх  дном  и  выпила  полбутылки  не
отрываясь: затем она приглушила рукой отрыжку.
     -  Нам  нужно  поговорить,  -  заявила  она.  -  Или  скорее  я  должна
поговорить, а ты должен послушать.
     - Энни, когда я сказал, что ты сумасшедшая...
     - Тихо! Ни слова об этом. Может мы поговорим об этом позднее. Но  я  не
собираюсь заставлять тебя когда-либо изменять свое  мнение  о  чем  либо.  -
Мистер Красавчик, который полагает, что он жив.  Все,  что  я  сделала,  это
вытащила тебя из разбитой машины прежде, чем ты замерз  в  ней  насмерть,  и
наложила лубок на твои бедные сломанные ноги,  дала  тебе  лекарство,  чтобы
облегчить твои страдания. Я ухаживала за тобой,  заставила  тебя  уничтожить
плохую книгу  и  уговорила  написать  лучшую  из  твоих  книг.  И  если  это
сумасшествие, то посади меня в клетку.
     "О, Энни, если бы только кто-нибудь смог", - подумал он и,  прежде  чем
смог остановить себя, выпалил: - Ты также отрезала мою долбанную ногу.
     Ее рука взметнулась, как кнут, и раздался чмокающий звук оплеухи.
     - Никогда не выражайся так при мне, - сказала она. - Я была выведена из
себя. Скажи спасибо, что я не отрезала тебе твои яйца. А я думала об этом.
     Он посмотрел на нее и его желудок сжался и похолодел.
     - Я знаю, ты бы сделала это, Энни, - сказал он тихо.
     Ее глаза расширились и Минуту она выглядела и озадаченной, и  виноватой
- Капризная Энни вместо Злобной Энни.
     - Послушай меня. Послушай меня внимательно. Пол. С  надо  будет  все  в
порядке, если до наступления темноты никто не спохватится этого парня. Через
полтора часа совершенно стемнеет. Если же кто-нибудь появится раньше...
     Она схватила сумку цвета хаки и вытащила из нее  пистолет  полицейского
44. Свет подвальных ламп молнией блеснул на затворе, пробитом косилкой.
     - Если кто-нибудь появится раньше, то... Кто бы ни появился  -  сначала
тебя, а
     потом себя.
     Как только стемнело, она сказала,  что  собирается  угнать  полицейскую
машину в Место Смеха. Рядом с лачугой имелась  пристройка,  куда  она  могла
безопасно припарковать машину, чтобы ее не было  видно.  Она  полагала,  что
единственная опасность быть замеченной может встретиться на Маршруте  9,  но
даже там риск будет малым, так как она  должна  проехать  по  этому  участку
всего четыре мили. Проскочив этот отрезок пути, она поедет вверх в  горы  по
малооживленной дороге, проходящей  среди  пастбищ  и  лугов;  многие  дороги
практически совсем не используются, потому что скот в этом высокогорье  стал
редкостью. Несколько дорог по ее словам  были  перекрыты.  У  нее  и  Ральфа
имелись ключи от ворот; они получили их, когда  покупали  этот  дом.  Им  не
нужно было спрашивать их у хозяев земли между дорогой и лачугой в горах. Это
были так называемые пограничные,  соседние  территории,  сказала  она  Полу,
умудряясь вложить в приятное слово столько неожиданных нюансов:  подозрение,
презрение, горькую радость.
     - Я бы взяла тебя с собой,  чтобы  все  время  приглядывать  за  тобой,
поскольку ты показал,  что  тебе  нельзя  доверять.  Но,  к  сожалению,  это
невозможно. Можно бы спрятать тебя в багажнике машины по дороге  наверх,  но
как тебя доставить обратно? Я лично воспользуюсь  велосипедом  Ральфа.  Есть
вероятность, что я свалюсь с него и сломаю себе шею!
     Она весело засмеялась, показывая, каким посмешищем она была  бы  в  том
случае; но Пол не поддержал ее.
     - Если бы это случилось, Энни, что было бы со мной?
     - О, все было бы прекрасно. Пол, -  сказала  она  безмятежно.  -  Боже,
какой ты мнительный!
     Она подошла к одному из подвальных окон и постояла там минуту, глядя на
улицу и оценивая, насколько стало темно. Пол уныло наблюдал за  ней.  Он  не
считал, что с ним будет все в порядке, если она упадет с велосипеда мужа или
разобьется на одной из немощеных  горных  дорог.  Во  что  он  действительно
верил, так это в то, что он умрет здесь собачьей смертью;  когда  все  будет
окончено, он станет добычей для крыс, которые и сейчас, несомненно,  следили
за этими непрошеными двуногими, захватившими  их  жилище.  Теперь  на  двери
кладовой красовался замок Крейга и  засов  толщиной  с  его  запястье.  Окна
подвала, как бы отражая паранойю Энни (и Пол подумал, что  в  этом  не  было
ничего странного; разве не все дома через какое-то время  начинали  отражать
индивидуальность  их  обитателей?)  являли  собой  не  более,  чем   грязные
амбразуры примерно дюймов двадцать на  сорок.  Он  не  думал,  что  смог  бы
пролезть через них даже в те дни, когда чувствовал себя  более  здоровым,  а
теперь особенно. Он мог бы разбить окно и позвать на помощь, если кто-нибудь
появится здесь до того, как он умрет с голоду; но это было малоутешительным.
     Первые приступы резкой боли просочились в ноги, как отравленная вода. И
потребность. Его тело вопило о Новриле. Это  была  "готта",  не  правда  ли?
Конечно же да.
     Вернулась Энни и забрала третью бутылку пепси.
     - Я принесу еще две перед уходом, - сказала она. -  Просто  мне  сейчас
необходим сахар. Ты не возражаешь?
     - Абсолютно нет. Мой пепси - твой пепси.
     Она сорвала крышку и  жадно  выпила.  Пол  подумал:  Чагалаг,  чагалаг,
заставь  ее  захотеть  прокричать  хидехо.  Кто  это  был?  Роджер   Миллер,
правильно? Забавно, что за чушь приходит мне в голову.
     Веселая чушь.
     - Я собираюсь положить  его  в  машину  и  отвезти  в  Место  Смеха.  Я
собираюсь забрать все его вещи. Я поставлю машину в пристройку, похороню его
и его... ну, ты знаешь, его останки в лесу.
     Он ничего не сказал. Он продолжал думать о Босей,  мычащей,  мычащей  и
мычащей до тех пор, пока она уже больше не смогла мычать,  потому  что  была
мертва. Еще одна из великих аксиом Жизни на Западном  Склоне  заключалась  в
следующем: Мертвые коровы не мычат.
     - У меня есть цепь. Я хочу использовать ее. Если появится полиция,  это
может вызвать у них подозрение; но лучше пусть  они  заподозрят  что-нибудь)
чем я позволю им добраться до дома и услышать, как  ты  поднимаешь  кокадуди
щум, чтобы привлечь к себе внимание. Я уже подумывала о том, чтобы  вставить
тебе в рот кляп, но это опасно особенно потому, что ты принимаешь лекарства,
влияющие на дыхание. Или тебя может вырвать.  Или  у  тебя  заложит  нос  от
слишком большой сырости. Если так произойдет и ты не  сможешь  дышать  через
рот...
     Она отвела взгляд и заткнулась; она молчала, как камни в стене подвала,
и ее взгляд был так же пуст, как бутылка из-под пепси, выпитого ею.  Заставь
ее захотеть прокричать хидехо. А сегодня Энни  кричала  хидехо?  О,  братья,
Энни будет кричать
     хидехо до тех пор, пока весь двор не станет ути. Он засмеялся.  Она  не
подала признака, что слышала его.
     Через   некоторое   время   Энни   медленно   начала   возвращаться   к
действительности; осмотрелась вокруг, моргая.
     - Я хочу воткнуть записку в одно из звеньев в  заборе,  -  сказала  она
медленно. - В пятидесяти пяти милях отсюда  есть  город  Стимбоут  Хеви;  не
правда ли смешное название? Там на этой неделе, как говорят.  Самый  Большой
Блошиный Рынок. Он проводится  там  каждое  лето.  Там  всегда  очень  много
торговцев керамикой. Я напишу в записке,  что  уехала  в  Стимбоут  Хеви  за
керамикой и останусь там на ночь. И если кто-нибудь  потом  спросит,  где  я
была, они смогут проверить запись; затем я скажу, что там не оказалось того,
что мне нужно, и я поехала домой. Я только устала. Вот что я скажу. Я скажу,
что остановилась у края дороги, чтобы вздремнуть немного, потому что боялась
заснуть прямо за рулем. Я скажу, что собиралась только  немножко  отдохнуть,
но оказалось, что я так устала, что проспала всю ночь.
     Это заявление привело Пола  в  полное  смятение  своим  коварством.  Он
неожиданно понял, что Энни делала именно то, чего он не мог:  она  играла  в
игру "Можешь ли ты?" в настоящей жизни. Может быть, -  подумал  Пол,  -  вот
почему она не пишет книг. Ей этого не нужно.
     - Я вернусь домой так скоро,  как  только  смогу,  потому  что  полиция
обязательно приедет сюда, - сказала она. Эта  перспектива,  казалось,  ни  в
коей мере не нарушила фантастического спокойствия  Энни,  хотя  Пол  не  мог
поверить в это. Она не совсем понимала, как близки они были теперь  к  концу
игры.
     - Я не думаю, чтобы они  приехали  но4ыо;  только  может  проездом  они
заглянут сюда. Как только они убедятся в его отсутствии, они поедут  по  его
маршруту, пытаясь выяснить, где он останавливался. Как ты думаешь, Пол?
     - Да.
     - Мне следует вернуться  перед  их  прибытием.  Если  я  отправлюсь  на
велосипеде в первую ночь, я может даже успею вернуться до полудня. Я  должна
опередить их, потому что, если он отправился из Сайдуиндера, он мог  сделать
множество остановок перед тем, как добраться сюда.
     - К тому времени, как они приедут сюда, ты должен снова  быть  в  своей
очень уютной комнате. Я свяжу  тебя,  или  заткну  рот  кляпом,  или  сделаю
что-нибудь вроде этого. Ты можешь даже украдкой подглядывать, когда я  пойду
разговаривать с ними. Потому что я думаю, их  будет  двое  на  сей  раз.  По
крайней мере двое, как ты думаешь?
     Пол был согласен.
     Она удовлетворенно кивнула.
     - Но я справлюсь с двумя, если придется. - Она погладила сумку хаки.  -
Я хочу, чтобы ты помнил о пистолете того ребенка, пока будешь пищать. Пол. Я
хочу, чтобы ты запомнил, что я только собираюсь  поговорить  с  полицейскими
завтра или послезавтра. Мешок не будет закрыт на молнию. Ты сможешь  увидеть
их, но если они увидят тебя.  Пол  -  либо  случайно,  либо  потому  что  ты
попытаешься сделать завтра то же, что сделал сегодня, если такое произойдет,
я тут же выхвачу пистолет и начну стрелять. На твоей совести уже смерть того
ребенка.
     - Ерунда, - сказал Пол, понимая, что она ударит его, но не заботясь  об
этом.
     Но она не ударила. Она только улыбнулась своей невозмутимой материнской
улыбкой.
     - Меня не обманешь, что тебе все  равно,  -  сказала  она.  -  Меня  не
обманешь и ты знаешь это. Я хорошо понимаю, что тебя мучило бы убийство  еще
двух человек, если бы это помогло тебе... Но это  не  поможет.  Пол.  Потому
что, если мне придется стрелять в двух, то я убью четырех. Их...  и  нас.  И
знаешь что? Я думаю, что тебя также волнует твоя собственная шкура.
     - Не очень, - ответил он. - Я скажу тебе правду, Энни,  я  каждый  день
все больше и больше хочу избавиться от моей шкуры.
     Она засмеялась.
     - О, я уже это слышала. Но тогда пусть они увидят, что ты приложил руку
к их гибели! Тогда это другое дело! Да! Когда они поймут это, они разразятся
громкой бранью и закричат, и станут настоящим отродьем!
     Но даже это не остановит тебя, правда, Энни?
     - Во всяком случае, - сказала она, - я только хотела,  чтобы  ты  знал,
как обстоят дела. И если  тебе  действительно  наплевать,  то  выстави  свою
голову, когда они приедут. Делай, как знаешь. Тебе решать.
     Пол ничего не сказал.
     - Когда они приедут, я встречу их прямо здесь на дороге  и  скажу,  что
да, здесь был полицейский.  Я  скажу,  что  он  приезжал  как  раз  когда  я
готовилась поехать в Стимбоут  посмотреть  на  керамику.  Я  скажу,  что  он
показывал мне твою фотографию. Я скажу, что не видела тебя.  Затем  один  из
них спросит меня: Это было прошлой зимой, миссис Уилкз, как вы  можете  быть
так уверены? А я скажу: Если бы Элвис Пресли был еще жив  и  вы  видели  его
прошлой зимой, вы бы узнали его, увидев фотографию?
     И он ответил бы да, вероятно, так.  Но  какое  это  имеет  отношение  к
стоимости кофе в Борнео, и я скажу ему, что Пол Шелдон мой любимый  писатель
и я видела его фотографии много раз. Я должна сказать это. Пол. И ты  знаешь
почему?
     Он знал. Ее хитрость  и  изворотливость  продолжали  изумлять  его.  Он
полагал, что этого не должно бить больше, но это было. Он вспомнил заголовок
под фотографией Энни в камере предварительного заключения;  фото  сделано  в
перерыве между концом совещания и возвращения суда. Он помнил  его  слово  в
слово: СТРАДАЯ? ТОЛЬКО НЕ ЛЕДИ-САТАНА.
     Энни спокойно читает в ожидании вынесения приговора.
     - Так что, - продолжала она, - я скажу, что полицейский записал  все  в
свою записную книжку и поблагодарил меня. Я скажу, что приглашала зайти  его
в дом на чашку кофе, хотя очень торопилась и они  спросят  меня,  почему.  Я
скажу, что он вероятно знал о моих прежних бедах и я хотела убедить его, что
у меня здесь все в порядке. Но он отказался от кофе, потому  что  ему  нужно
было ехать дальше. Итак,  я  спросила,  не  захочет  ли  он  взять  с  собой
холодного пепси,  потому  что  день  был  очень  жаркий,  и  он  сказал  да,
поблагодарил меня за мою любезность.
     Она выпила вторую бутылку пепси и держала пустую  пластиковую  упаковку
между ними. Через прозрачный пластик ее глаз казался  огромным  и  дрожащим,
как  глаз  циклопа.  Сбоку  ее  головы  выросла  волнистая,   гидроцефальная
выпуклость.
     - Я остановлюсь примерно в двух милях выше по дороге, - сказала она,  -
и брошу бутылку в канаву.  Но  сначала  я  поставлю  на  нее  его  отпечатки
пальцев, конечно.
     Она