ют, покупают видеомагнитофоны, чтобы  посмотреть  эту  серию  вечером,
когда вернутся домой. Когда Артур Конан-Дойль убил Шерлока  Холмса,  сбросив
его в  Рейхенбахский  Водопад,  вся  Викторианская  Англия  потребовала  его
воскрешения. Протест был выражен в духе Энни Уилкз -  не  печаль  от  потери
близкого и любимого человека, а  возмущение  и  ярость.  Дойль  был  обруган
собственной матерью, когда написал ей, что собирается расстаться с  Холмсом,
он получил разгневанный  ответ:  "Убить  такого  чудесного  мистера  Холмса?
Глупости! ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ!"
     Или был случай с его другом Гари Рудмэном, который работал в библиотеке
"Боулдер  Паблик".  Когда  однажды  Пол  заехал,  чтобы  навестить  его,  он
обнаружил,  что  окна  его  зашторены,  а  на  двери  висит  траурный  креп.
Обеспокоенный Пол начала стучать к нему.  Он  стучал  довольно  долго,  пока
голос Гари не ответил ему: "Убирайся. У меня сегодня  депрессия.  Умер  один
человек. Очень близкий мне человек". Когда Пол спросил  кто.  Гари  ответил:
"Ван дер Вальк". Пол услышал, как Гари отходит от двери, и хотя он продолжал
ломиться в его дверь,  тот  так  и  не  открыл.  Ван  дер  Вальком  оказался
вымышленный персонаж в детективах Николаса Фрилинга.
     Пол был убежден, что в поведении Гари была фальшь, он  думал,  что  все
это слишком претенциозно и  искусственно.  Короче  говоря,  поза.  И  он  не
сомневался в этом до восемьдесят третьего года, тогда он  прочитал  "Мир  по
Гарпу". Он, конечно, напрасно стал читать перед сном сцену, где младший  сын
Гарпа погибает, наткнувшись на рычаг переключения скоростей.
     Прошло несколько часов, прежде чем он смог уснуть. Эта сцена очень живо
стояла у него перед глазами. Прежде он  считал  абсурдным  так  сопереживать
вымышленному человеку, переворачивающемуся в  машине.  Но  на  этот  раз  он
именно сопереживал. Он осознал, насколько серьезно относился Гари  Рудмэн  к
Ван дер Вальку.
     И это напомнило ему другой случай: когда  ему  было  двадцать  лет,  он
жарким летним деньком закончил читать "Повелитель мух"  Голдинга,  потом  он
пошел к холодильнику за лимонадом и вдруг... неожиданно для самого  себя  он
круто изменил направление и со все возрастающей скоростью побежал в  ванную.
Там он нагнулся над раковиной и его вырвало.
     Пол внезапно вспомнил другие примеры: как в доках Балтимора  собиралась
толпа, когда привозили новое издание романов Диккенса,  "Крошку  Дорри"  или
"Оливера Твиста"; вспомнил старую леди, ста пяти лет, заявившую,  что  будет
жить, пока мистер Годсуорси не закончит "Сагу о Форсайтах"; и умершую меньше
чем через час после того, как ей прочли последнюю страницу последнего  тома;
вспомнил молодого альпиниста, которого  госпитализировали  с  предположением
смертельной гипотермии, после того как его друг сутки читал  ему  "Властелин
Колец", пока тот не начал впадать в коматозное состояние; вспомнил  сотни  и
сотни подобных случаев.
     Любой "популярный" автор в художественной литературе, полагал  он,  мог
бы привести собственные примеры того, как читатели полностью  уходят  в  мир
своего  воображения,  который  населен  персонажами  вымышленными...   иными
словами пример комплекса Шехерезады. Пол думал в полудреме, под звуки мотора
сенокосилки, которые приливали и отступали, наполняя даль переливчатым Эхом.
Он вспомнил, как получил два письма, где предлагалось создать парк Мизери по
типу парков Диснея. К  одному  из  этих  писем  прилагалось  даже  несколько
набросков и план работы.
     Но главный приз и голубую ленту победителя получила некая миссис Роумэн
Д. Сэндлайпер, Инк Бич, Флорида (это было еще до того,  как  появилась  Энни
Уилкз). Миссис Роумэн Д. Сэндлайпер, крещенная Вирджинией,  превратила  свою
верхнюю комнату в гостиную Мизери. Она прилагала фотографии  прялки  Мизери,
секретера Мизери, (вместе с запиской  мистеру  Фаверей,  что  она  будет  на
школьном вечере двадцатого ноября - записка была  написана  каллиграфическим
почерком бесполого существа. Пол подумал, что он мало подходит  для  почерка
его героини), кушетка Мизери, образец вышивок Мизери (Пусть любовь  направит
тебя; но не ты направляй любовь!), и т. д.
     Вся меблировка,  говорилось  в  письме  миссис  Роумэн  Д.  "Вирджинии"
Сэндлайпер, была подлинной, а не копией или подделкой.
     А поскольку Пол не мог предполагать ничего, он сразу поверил,  что  так
оно и есть.
     Тогда вся  эта  подлинность  должна  была  обойтись  миссис  Роумэн  Д.
("Вирджинии") Сэндпайпер в тысячи долларов. Миссис Роумэн  Д.  ("Вирджиния")
Сэндпайпер  поспешила  уверить  его,  что  она   не   использует   персонаж,
принадлежащий перу мистера Шелдона, в целях получения прибыли, и ни  в  коем
случае - упаси Бог - не собирается предпринимать в  этом  отношении  никаких
шагов. Но она хочет, чтобы мистер Шелдон посмотрел прилагаемые фотодокументы
и указал ей на ее ошибки и неточности, коих, по ее мнению, должно быть очень
много. Миссис Роумэн Д. ("Вирджиния")  Сэндпайпер  также  надеялась  на  его
мнение. Разглядывая эти изображения, он испытывал странное, почти неуловимое
чувство, будто кто-то подглядел и сфотографировал картины  его  собственного
воображения.  Он  уже  знал,  что  когда  бы  он  ни  пробовал  вспомнить  и
представить себе  маленькую  гостиную  Мизери,  в  голове  его  сразу  будут
выскакивать фотографии "Полароид" миссис Роумэн Д. ("Вирджинии") Сэндпайпер,
затмевая его воображение своей бодрой, но одномерной конкретностью.  СКАЗАТЬ
ЕЙ какие детали неточны? Это было бы безумием. С  того  момента  о  н  будет
единственным человеком в мире,  которого  будет  интересовать  этот  вопрос.
Поэтому он ответил ей кратким письмом, в котором  поздравлял  ее  и  выражал
свое восхищение, но где ни слова не говорилось об ошибках  или  неточностях.
Через некоторое время он получил следующее послание. Если  в  первом  письме
было две страницы, написанные от руки, и семь фотографий "Полароид", то  это
послание  включало  в  себя  десять  страниц  и  сорок  фотографий.   Письмо
представляло собой исчерпывающее (и  потому  ужасно  утомительное)  описание
того, где и как миссис  Роумэн  Д.  ("Вирджиния")  Сэндпайпер  нашла  каждый
предмет, сколько за него заплатила, сколько ушло  на  реставрацию  и  т.  д.
Миссис Роумэн Д. ("Вирджиния")  Сэндпайпер  рассказала  ему,  что  разыскала
некоего  джентльмена  по  имени  МакКиббон,  которому  принадлежало   старое
охотничье  ружье  мелкого  калибра,  и  он,  по  просьбе  миссис  Роумэн  Д.
("Вирджинии") Сэндлайпер, прострелил спинку кресла. Пока  миссис  Роумэн  Д.
("Вирджиния") Сэндпайпер не могла  поклясться,  что  это  было  точно  такое
ружье, но она точно знала, что калибр был именно тот.  Фотографии  были  еще
более детальными. И если бы не пояснительные надписи  на  обратной  стороне,
они бы напоминали картинкизагадки из  журналов,  ("Что  изображено  на  этой
картинке?"), где в увеличенном виде нарисованы или  сфотографированы  разные
вещи и так, что нельзя понять, что это такое, например,  человеческая  рука,
напоминающая огромный столб, или кольцо на крышке пивной банки,  похожее  на
скульптуру Пикассо. Пол не стал отвечать на это письмо,  что  не  остановило
миссис Роумэн Д. ("Вирджинию") Сэндпайпер, которая прислала еще пять  писем,
прежде чем обиженно замолчать. Последнее письмо было сухо  подписано  миссис
Роумэн  Д.  Сэндпайпер.  Прежние  настойчивые  намеки  называть  ее   просто
"Вирджиния" сами собой испарились.
     Чувства,   овладевавшие   этой   женщиной,   сильно    отличались    от
параноического "идафикс" Энни Уилкз, но Пол понял, что в сущности  это  были
одни и те же чувства. Комплекс Шехерезада. Обычная непоборимая сила "готта".
     Ой погружался все глубже и глубже. Он спал.
     В эти дни он много дремал, засыпая неожиданно, а иногда в  неподходящее
время, как обычно бывает со стариками, и спал, как спят старики,  т.  е.  от
внешнего бодрствующего мира его отделяла только тонкая  кожа.  Он  продолжал
слышать рычащий мотор, но его звук становился  глубже,  грубее,  резче,  как
звук электроножа.
     Он выбрал неудачный день, чтобы пожаловаться на машинку и выпавшую "Н".
И конечно это был неудачный день, чтобы сказать "нет" Энни Уилкз.  Наказание
можно было отсрочить... но избежать - никогда.
     Хорошо, если это так действует тебе на  нервы,  у  меня  есть  средство
отвлечь тебя от этой проклятой "н". Он услышал,  как  она  шарит  по  кухне,
разбрасывая венда и проклиная все кругом  на  своем  странном  языке.  Через
десять минут она вошла  в  комнату  со  шприцем,  наполненным  Бетадином,  и
электрическим ножом. Пол сразу же закричал. Он  чувствовал  себя  подопытным
животным, как собаки  Павлова.  Когда  Павлов  звонил  в  колокол,  у  собак
выделялась слюна. Когда Энни вошла в комнату со шприцем, бутылкой Бетадина и
острым режущим предметом, Пол начал кричать.  Она  положила  нож  на  выступ
кресла; он умолял ее, кричал и  обещал  быть  хорошим.  Когда  он  попытался
увернуться от шприца, она сказала ему сидеть спокойно и вести  себя  хорошо,
иначе то, что должно произойти, произойдет все  равно,  но  уже  без  всякой
анестезии. Но он продолжал увертываться от иглы, хныкая и  умоляя  ее.  Энни
высказала предположение, что при подобном поведении ей  придется  опробовать
нож на его горле и покончить с этим.
     После этого он утихомирился и позволил ей сделать укол. Бетадин  достиг
пальца левой руки одновременно с лезвием ножа  (когда  она  включила  нож  и
лезвие  начало  быстро  двигаться  взад  и  вперед  в  воздухе,  наполненном
мельчайшими капельками распыленного Бетадина,  она,  казалось,  не  заметила
этого) и в результате в воздухе было развеяно много красных  капель.  Потому
что, когда Энни решается на какое нибудь действие, она безусловно  выполняет
его. Энни невозможно было умолить, на нее не действовали крики, у  нее  были
непоколебимые убеждения.
     Когда гудящее, вибрирующее лезвие  погрузилось  в  мягкую  ткань  между
вот-вот исчезнувшим большим пальцем и указательным, она снова заверила его в
своей  любви   таким   голосом,   который   должен   был   обозначать,   что
материгораздобольнеечемПаули.
     Тогда в ту ночь...
     Это не сон. Пол. Ты думаешь о таких  вещах,  о  которых  ты  не  смеешь
думать, когда ты бодрствуешь. Итак, проснись! Ради бога, проснись!
     Он не мог проснуться.
     Она отрезала ему палец утром и тем же вечером она  весело  ворвалась  в
его комнату, где он сидел, одурманенный наркотиком и болью, прижав  к  груди
забинтованную левую руку. Она притащила торт и пропела своим глухим  голосом
"Поздравляю с днем рождения!". И хотя это совсем не был его  день  рождения,
весь торт был украшен свечами, а в самом центре его красовался, как  большая
дополнительная свеча, его серый отрубленный палец, воткнутый  в  глазировку.
Ноготь на нем был немного шероховатый, потому что Пол иногда обгрызал его  в
процессе подыскивания нужного слова. Она сказала ему: Если ты  обещаешь  мне
быть хорошим. Пол, я позволю тебе съесть кусочек именинного торт и  тебе  не
придется есть особые свечи. Итак, он обещал ей быть хорошим, потому  что  он
не хотел, чтобы его заставили есть особые свечи, а также  потому  и  главным
образом потому, конечно же  потому  что  Энни  была  великолепна  Энни  была
замечательна давайте поблагодарим ее за угощенье а также за  то  что  мы  не
должны есть девочек а только хотим подурачиться хотя  иногда  забавы  бывают
злыми пожалуйста не заставляй меня есть мой собственный палец Энни мама Энни
боже когда Энни рядом лучше оставаться честным она знает когда ты спишь  она
знает когда ты просыпаешься она знает был ли ты хорошим или  плохим  поэтому
будь хорошим ради бога тебе лучше не кричать тебе лучше не дуться не  вопить
не...
     Он не закричал.
     И теперь" когда он проснулся, он закричал, резко дернувшись вперед, что
отозвалось болью во всем теле, едва сознавая,  что  его  губы  плотно  сжаты
вместе, чтобы удержать крик внутри, хотя ампутация произошла  больше  месяца
назад.
     Он был так поглощен мыслью о  том,  чтобы  не  закричать"  что  несразу
заметил, что въезжало на подъездную аллею; и когда он увидел это, он сначала
принял это за мираж.
     Это была полицейская машина штата Колорадо.
     Вслед за ампутацией пальца наступил скучный период, когда  единственным
самым большим достижением Пола, кроме работы над  романом,  было  постоянное
нахождение в курсе событий дня. Он стал проявлять патологический  интерес  к
этому, проводя иногда по пять минут в оцепенении  и  прокручивая  обратно  в
памяти прошедший день, чтобы проверить, не забыл ли он чего нибудь.
     Я становлюсь таким же плохим, как она, - подумал он однажды.
     Но его разум ответил утомленно: Ну и что?
     После ампутации ноги во время так  жеманно  называемого  Энни  "периода
выздоровления" дела с книгой обстояли  прекрасно.  Нет,  прекрасно  не  было
напускной  скромностью,  если  вообще  существовало  такое  понятие.  Работа
продвигалась удивительно  хорошо  для  человека,  который  однажды  посчитал
невозможным писать без сигарет, или если у него  болела  голова  или  спина.
Было бы мило признать, что он вел себя героически, но он  полагал,  что  это
была единственная возможность убежать от  действительности,  ибо  боль  была
нестерпимой. Когда наконец начался процесс выздоровления,  он  подумал,  что
"дикий зуд" в ноге, которой больше не существовало, был даже хуже, чем боль.
Больше всего его беспокоил свод отсутствующей стопы.  Время  от  времени  он
просыпался по ночам и большим пальцем правой ноги пытался почесать воздушное
пространство на четыре дюйма ниже того места, где  теперь  оканчивалось  его
тело.
     Но он все равно продолжал работать.
     После ампутации пальца и того странного  празднования  дня  рождения  с
именинным тортом,  в  мусорной  корзине  снова  начало  увеличиваться  число
скомканных бумажек. Потеря ноги, почти смерть, возвращение к  работе.  Затем
потеря пальца и снова своего рода фатальные  неприятности.  Неужели  же  нет
спасения?
     У него поднялась температура и он  провел  в  связи  с  этим  неделю  в
постели. Но болезнь была несерьезной, самая высокая температура не превышала
100.7 и из-за такой ерунды  не  стоило  разыгрывать  мелодраму.  Температура
скорее поднялась в связи с его общей переутомленностью  и  слабостью,  а  не
была вызвана какой-нибудь специфической инфекцией. Для Энни не  существовало
проблем в борьбе с повышенной температурой. Среди многочисленных сувениров у
нее был Кефлекс и Ампицилин. Она дала ему их и ему стало лучше...  настолько
лучше, насколько это было возможно в  таких  странных  условиях,  во  всяком
случае.
     Но что-то все-таки было не в порядке. Казалось,  он  потерял  жизненную
силу, что и привело в результате к полной мешанине в  голове.  Он  попытался
обвинить в этом
     пропавшую "н" и раньше соглашался с этим; но  в  действительности,  что
означало недостающее "н" по  сравнению  с  недостающей  ногой,  а  теперь  и
пальцем?
     Но какова бы ни была причина, что-то разрушило мечту, что-то сводило на
нет то убежище на бумаге, являющееся для него окном в мир. Когда-то -  и  он
мог поклясться в этом! - это окно было таким большим, как тоннель Линкольна.
Теперь оно было не больше дырки от сучка, через  которую  можно  с  тротуара
подглядывать за интересующей частью здания.  Вы  вынуждены  всматриваться  и
вытягивать шею, чтобы что-нибудь увидеть, и чаще всего  наиболее  интересные
вещи происходят  за  пределами  вашего  поля  зрения...  и  не  удивительно:
обсуждаемое поле зрения так мало.
     Практически было очевидно, что произошло вслед за ампутацией  пальца  и
что вызвало приступ лихорадки. Язык книги стал опять напыщенным и  ветвистым
- это не была пародия, нет, но он постоянно развивался в том  направлении  и
Пол был беспомощен остановить это. То там, то сям начали появляться ошибки с
хитростью крыс, плодящихся по углам подвала:  на  тридцати  страницах  барон
превратился в виконта из "Приключений Мизери". Ему пришлось вернуться  назад
и все это вырвать.
     - Ничего страшного. Пол, - говорил он себе снова и  снова  в  последние
дни перед тем, как машинка выплюнула  "н",  а  затем  "е"  (проклятая  штука
совсем развалилась). Так это и было. Работать на ней было  просто  мучением,
но завершение работы означало конец его жизни. Второе начало казаться  более
привлекательным  по  сравнению  с  первым,  учитывая  все   то,   что   было
вышеупомянуто об ухудшении состояния его тела, разума и духа.
     И книга продвигалась несмотря ни на что, казалось, независимо  от  них.
Ошибки в работе были досадными,  но  незначительными.  У  него  было  больше
хлопот с фантазией, чем когда-либо раньше. Игра "Сможешь  ли  ты?"  казалась
надуманной церемонией, а не простым хорошим развлечением.  И  все  же  книга
продолжала раскручиваться  несмотря  на  все  ужасные  пытки,  которым  Энни
подвергала его. Он  мог  "совать  на  то,  что  вместе  с  полпинтой  крови,
потерянной при ампутации пальца, из него вытекло  что-то,  может  быть,  его
мужество, но все же, черт возьми, это был хороший  роман,  лучший  из  всего
сериала о Мизери. Сюжет был мелодраматичным, но хорошо построенным, и по его
собственному скромному суждению вполне  увлекательным.  Если  он  когда-либо
будет  опубликован  где-нибудь  еще  помимо  Издательства   Энни   Уилкз   с
ограниченными  правами  (один  экземпляр),  он  полагал,  его  можно   будет
продавать как сумасшедшую смесь всех жанров. Да, он надеялся, что он пройдет
через все испытания, если выдержит проклятая машинка.
     Ты такой стойкий, - подумал  он  однажды  после  выполнения  очередного
упражнения по поднятию машинки. Его худые руки дрожали, а  обрубок  большого
пальца  ужасно  болел,  на  лбу  выступил  пот.  Ты  был   стойким   молодым
бездельником, желающим  сохранить  свою  жизнь  с  помощью  этого  усталого,
старого, гнусного куска дерьма, правда? Только ты уже выбросил одну  клавишу
и я вижу, что некоторые другие - т, и, и  например  -  начинают  пошаливать:
иногда наклоняясь в одну сторону, иногда - в другую, иногда взлетая  немного
выше линии, иногда опускаясь ниже. Боюсь, что эта старая развалина  окажется
победителем, мой друг. Как бы она не доконала тебя  до  смерти...  и  похоже
старая ведьма знает об этом. Может  поэтому  Она  отрезала  мой  палец.  Как
говорится в старой поговорке, она может быть сумасшедшей, но не глупой.
     Единственное, что я не буду делать, так это кричать.
     Я не закричу.
     Я.
     Не буду.
     Я не закричу!
     Он сел у окна совсем проснувшись, проснувшись настолько,  чтобы  видеть
теперь, что въезжающая на аллею машина была такая же  реальная,  какой  была
когда-то его левая нога.
     Кричи! Черт тебя возьми, кричи!
     Он очень хотел, но авторитетное мнение  было  слишком  сильным  -  даже
очень сильным. Он не мог открыть рот.  Он  попытался  и  перед  его  глазами
встала картина капающих с  лезвия  ножа  коричневатых  капель  Бетадина.  Он
попытался и в ушах у него зазвенел топор, ударяющийся о его кость, и  мягкий
звук "фламп", когда от спички у нее в руке вспыхнула паяльная лампа.
     Он попытался открыть рот и не смог. Попытался поднять руки и не смог.
     Ужасный стон раздался между сжатых  iy6  и  его  руки  легонько  наугад
забарабанили о бока машинки. Но это было все, что он мог сделать,  все,  что
позволяло сделать его самообладание. Ничто, что было раньше, за исключением,
пожалуй, того момента, когда он понял, что  его  левая  ступня  остается  на
месте, хотя его левая нога двигалась, не было столь ужасным, как эта чертова
неподвижность. Все это промелькнуло у него в голове не более,  чем  за  пять
десять секунд, но Полу Шелдону показалось, что прошли годы.
     Невооруженным глазом было видно, что это спасение: все, что  ему  нужно
было сделать, это разбить окно и сломать замок, на который су