Стивен Кинг.
        Мизери


        "ПОСВЯЩАЕТСЯ"

     Стефани и Джиму Леонард, они сами знают почему. Да, уж ОНИ-ТО знают!
     Мне  хотелось  бы  выразить  свою  признательность  за  предоставленный
материал и помощь в создании этой книги следующим людям:
     РУСС ДОРР
     ФЛОРЕНС ДОРР
     ДЖЭНЭТ ОРДВЕЙ.

     Как всегда они очень помогли  мне  и  если  вы  встретите  какую-нибудь
ошибку, то она будет на моей совести.
     Конечно, такого  лекарства,  как  Новрил,  не  существует,  но  имеются
некоторые другие препараты на  кодеиновой  основе,  которые  имеют  подобные
свойства. К сожалению, эти препараты зачастую  весьма  небрежно  хранятся  в
лечебных  заведениях,   что   может   привести   к   самым   непредсказуемым
последствиям. Место действия и персонажи вымышлены.
     С. К.

        "Часть 1. ЭННИ"

     Когда ты смотришь в бездну, бездна также смотрит в тебя.
     Фридрих Ницше.

     умбер вхунннн йеррннн умбер вхунннн О, эти звуки: даже в тумане.
     Но иногда звуки, как  боль,  постепенно  затихали,  и  тогда  в  голове
оставался только туман. Он помнил темноту: сплошная темнота наступила  перед
туманом. Означало ли это, что болезнь прогрессировала? Хорошо  бы  был  свет
(даже в виде тумана), свет всегда приятен... Действительно  ли  существовали
эти звуки в темноте? У него не было ответа ни  на  один  из  этих  вопросов.
Имело ли смысл задавать их? И на этот вопрос он также не знал ответа.
     Боль была где-то в звуках. Боль была восточнее солнца и южнее его ушей.
Вот все, что он знал наверняка.
     В определенный промежуток времени, показавшийся очень длинным (так  это
и было, поскольку существовали только две вещи - боль и густой  туман),  эти
звуки были единственной внешней реальностью. Он не имел понятия, кем он  был
и где находился, и не желал этого знать.  Ему  хотелось  умереть,  но  из-за
пропитанного болью тумана, наполнявшего его мозг, как летнюю грозовую  тучу,
он не осознавал, что желал этого.
     По прошествии времени он начал понимать, что были периоды  без  боли  и
что они носили циклический характер. В первый раз  после  выхода  из  полной
темноты, которая предшествовала туману,  у  него  появилась  мысль,  которая
существовала вне реального состояния. Это  была  мысль  о  сломанных  сваях,
выступающих из песка на пляжах Ривьеры. Когда он был ребенком, мать  и  отец
часто брали его на Ривьеру, и он настаивал, чтобы одеяло  расстилалось  там,
откуда он мог видеть эти сваи, которые напоминали ему одиноко торчащий  клык
похороненного монстра. Он любил сидеть и наблюдать за  тем,  как  подступала
вода, пока она не скрывала сваи. Затем несколько часов  спустя,  когда  были
съедены сэндвичи и картофельный салат, когда из  большого  папиного  термоса
добыты последние капли Кул-Эйда, и перед  тем  как  мама  скажет,  что  пора
собираться домой, снова начинала появляться верхушка сгнившей сваи - сначала
на мгновение между набегавшими волнами, а затем все больше и больше. К  тому
времени, когда мусор и объедки, оставшиеся после завтрака, были запрятаны  в
большой барабан с надписью на  боку  "Сохраним  наш  пляж  чистым",  пляжные
игрушки Паули поднимались над водой.
     "Это меня зовут Паули, я  -  Паули,  и  сегодня  вечером  мама  положит
детский крем Джонсона на мой загар", - промелькнула мысль  внутри  грозового
облака, в котором он теперь жил.
     Одеяло снова сложилось, свая почти полностью появилась  над  водой,  ее
скользкие от слизи, почерневшие бока окружала мыльная пена. Это был прилив -
пытался объяснить ему отец, но он всегда знал, что  это  была  свая.  Прилив
приносил воду, отлив - уносил, а свая  оставалась.  Иногда,  правда,  вы  не
могли ее видеть. Без сваи не было прилива.
     Эти воспоминания кружились и кружились в  голове,  сводя  с:  ума,  как
назойливая муха. Он доискивался, что бы это могло значить, но на  длительное
время звуки прекратились.
     файуинн
     ред эврисинггг
     умберрр увхуинн
     Иногда звуки замирали. Иногда замирал он сам. Его первым  действительно
ясным  воспоминанием  теперь,  теперь  вне  штормового  тумана,   была   эта
остановка, когда он неожиданно осознал, что просто не мог сделать ни  одного
вздоха, и это было хорошо, это было  замечательно,  это  было  действительно
потрясающе; он мог воспринимать определенный уровень  боли,  но  всему  есть
предел, и он был рад выйти из игры.
     Затем был рот, плотно прижатый  к  его  рту,  рот,  который  несомненно
принадлежал женщине, несмотря на его грубые сухие губы; воздух  из  женского
рта вдувался в его собственный рот и далее в горло, наполняя легкие; и когда
губы оторвались от него, он впервые почувствовал своего стража, почувствовал
стремительность, с которой она насильно вдувала в  него  воздух,  точно  как
мужчина пытается насильно овладеть  нежелающей  его  женщиной,  почувствовал
зловонную смесь ванильных печений, шоколадного мороженого, жареных цыплят  и
арахисовых ирисок.
     Он услышал пронзительный голос: "Дыши! О проклятье!  Дыши,  Пол!"  Губы
прижались снова. Он снова почувствовал воздух, вдыхаемый  в  его  горло.  Он
напоминал  сырой  затхлый  ветер,  летящий  за  скоростным  поездом   метро,
увлекающий за собой листы газет и конфетные обертки, губы  оторвались  и  он
подумал: "Боже, не допусти, чтобы хоть часть его попала в нос", но ничего не
помогло, и эта вонь, о, эта вонь...
     "Дыши, будь ты проклят!" - взвизгнул невидимый голос и он  подумал:  "Я
буду... только, пожалуйста, не делай больше этого, не заражай меня  больше".
И он попытался, но прежде, чем он смог вздохнуть, ее губы снова прижались  к
его губам, таким сухим и мертвым, как полоски  соленой  кожи;  она  со  всей
силой выдохнула в него воздух.
     В тот момент, когда она оторвала свои губы, он не выпустил, а вытолкнул
ее дыхание с такой силой  и  воплем,  что  этот  толчок  превратился  в  его
собственный гигантский выдох.  Вон!  Он  ожидал,  что  его  невидимая  грудь
поднимется сама, как она это делала всю его жизнь без всякой  помощи  с  его
стороны. Когда  же  этого  не  произошло,  он  сделал  еще  один  гигантский
визгливый вздох и задышал самостоятельно.  Он  делал  это  так  быстро,  как
только мог, чтобы скорее очистить себя от ощущения ее запаха.
     Обычный воздух никогда не казался ему столь  прекрасным.  Сознание  его
опять начало угасать, заволакивая туманом мысли, но прежде чем он  полностью
погрузился в тусклый мир, он услышал бормотание женского голоса: "Фу! Он был
на волосок от смерти!"
     "Не так уж близко", - подумал он и заснул.
     Ему снилась свая такая реальная, что порой казалось, протяни он руку  и
сможет провести ладонью по ее зеленоваточерной растресканной округлости.
     Когда он вернулся в прежнее  полусознание,  он  смог  обнаружить  связь
между сваей и своим настоящим состоянием - она казалось сама приплыла к нему
в руки. Боль не была связана с приливом и отливом.  Это  предостережение  во
сне на самом деле было памятью. Боль только казалось  приходила  и  уходила.
Боль как свая иногда скрывалась из виду, а иногда была очевидна,  но  всегда
там. Когда боль не мучила его через глубокую каменную серость его облака, он
был безмолвно благодарен, но больше не обманывал себя - она была все  там  и
ожидала возвращения. И свая была не одна - их было две; боль была  сваями  и
часть его знала еще задолго  до  того,  как  весь  его  разум  осознал,  что
разрушенными сваями были его собственные раздробленные ноги.
     Должно было пройти еще много времени,  прежде  чем  он  смог  разорвать
засохшую пену слюны, склеившую его губы,  и  прохрипеть  "Где  я?"  женщине,
сидевшей у его кровати с книгой в руках. Автором книги был  Пол  Шелдон.  Он
узнал свою книгу без удивления.
     - Сайдуиндер, Колорадо, - сказала она после того, как он смог, наконец,
задать этот вопрос. Меня зовут Энни Уилкз. И я...
     - Я знаю, - сказал он, - вы моя самая большая поклонница.
     - Да, - ответила она, улыбаясь. - Именно таковой я и являюсь.
     Темнота. Снова боль и туман. Затем осознание  того,  что  хотя  боль  и
постоянна, она
     иногда идет на нелегкий компромисс, который он принимал за  облегчение.
Первое реальное воспоминание - остановка сердца и  насильное  возвращение  в
жизнь женским зловонным дыханием.
     Следующее реальное воспоминание - ее пальцы, проталкивающие что-то  ему
в рот  через  регулярные  промежутки  времени,  что-то  напоминающее  Контэк
капсулы; из-за отсутствия воды они лежали во рту и по мере таяния  оставляли
невероятно горький вкус, немного похожий на вкус аспирина.  Хорошо  было  бы
выплюнуть эту горечь, но он понимал, что лучше не  делать  этого.  Вероятно,
именно этот горький вкус вызывал высокие приливы, затопляющие сваю...
     (сваи... сваи... их две о'кей две прекрасно  теперь  только  ты  знаешь
тише-е-е-е)
     ...и заставляющие ее ненадолго исчезнуть.
     Все эти мысли приходили через большие промежутки времени, но затем,  т.
к. сама боль начинала не то что утихать, а постепенно  разрушаться,  он  все
чаще начал наталкиваться  на  понятия  внешнего  мира,  пока  в  достаточной
степени не восстановился объективный мир со всем его грузом памяти, опыта  и
предрассудков.
     (должно быть эта свая на пляже Ривьеры сама разрушилась, - подумал  он,
т. к. нет ничего вечного, хотя ребенок, каким он был, поднял бы на смех  эту
ересь)
     Он  был  Пол  Шелдон,  который  писал  два  вида  романов:  хорошие   и
бестселлеры. Он дважды был женат и разведен. Он  слишком  много  курил  (или
делал это до всего того, что с ним произошло, что бы "все это" ни  было).  С
ним случилось что-то очень плохое, но  он  остался  жив.  Темносерое  облако
начало рассеиваться все быстрее и быстрее. Задолго до того,  как  его  самая
большая поклонница принесла ему старый трещащий Royal с  широко  улыбающимся
ртом и голосом Даки Дэддлз, Пол понял, что попал в чертовский переплет.
     Эта наделенная  даром  предвидения  часть  его  мозга  обнаруживала  ее
раньше, чем он осознавал, что видит ее, и, должно быть, раньше  воспринимала
ее, чем он понимал это - почему же  он  ассоциировал  с  ней  такой  мрачный
зловещий мысленный образ? Как только  она  входила  в  комнату,  он  начинал
думать об  идолах,  которым  поклонялись  суеверные  африканские  племена  в
романах Г. Райдер Хаггарда, камнях и роке.
     Представление Энни Уилкз африканским идолом из "Она" или  "Копи  короля
Соломона" с одной стороны было смехотворно нелепым, а  с  другой  -  странно
подходило ей. Она была крупной женщиной, которая кроме большой и  неприятной
груди под обычно серой кофтой, казалось, совсем не имела женских округлостей
- ни бедер, ни ягодиц, ни даже икр  под  бесконечным  количеством  шерстяных
юбок, которые она носила дома (она  удалялась  в  невидимую  спальню,  чтобы
надеть джинсы перед работой вне дома). Ее тело было крупным,  но  небольшим.
Она скорее ассоциировалась с заторами и  заграждениями  на  дорогах,  чем  с
открытыми проездами или даже пространствами.
     Больше всего его беспокоило чувство цельности, которое она  вызывала  в
нем, как будто у нее не было кровяных сосудов или даже  внутренних  органов,
как будто она была твердая сверху донизу. Он все больше и больше убеждался в
том, что ее глаза, которые иногда  двигались,  на  самом  деле  были  просто
нарисованы и двигались не больше, чем  глаза  портретов,  которые,  кажется,
следят за вами, куда бы вы ни  следовали  в  комнате,  где  они  висят.  Ему
казалось, что если он сложит первые  два  пальца  в  знак  V  и  постарается
просунуть их ей в ноздри, то они не  пройдут  и  восьмую  часть  дюйма,  как
наткнутся на твердую (может немного податливую)  преграду;  что  даже  серая
кофта, безвкусные  домашние  юбки  и  выгоревшие  джинсы  были  частью  того
твердого волокнистого тела. Итак, то, что она напоминала идола  из  романов,
было совсем неудивительно. Подобно идолу она вызывала только одно чувство  -
чувство ужаса.
     Нет, подождите, это было не совсем справедливо. Она давала ему  что-то.
Она давала ему пилюли, которые вызывали прилив и затопление свай.
     Пилюли были приливом; Энни  Уилкз  была  луной,  которая  силой  своего
воздействия толкала их ему в рот. Она приносила по две  штуки  через  каждые
шесть часов, сначала обнаруживая  свое  присутствие  только  парой  пальцев,
всовывая их в рот, (довольно скоро он научился энергично сосать  эти  пальцы
назло горькому вкусу), а затем  появлением  в  серой  кофте  и  в  одной  из
полдюжины юбок обычно с одним из его романов, зажатым под мышкой. По вечерам
она появлялась перед ним  в  ворсистой  розовой  робе  с  лицом,  намазанным
каким-то кремом (он мог бы с легкостью  назвать  основной  ингредиент,  хотя
никогда не видел пузырька,  из  которого  она  выдавила  его,  т.  к.  запах
ланолина был резким и говорил сам за  себя)  и  вытрясала  его  из  богатого
сновидениями забытья пилюлями, которые удобно гнездились у  нее  в  руке,  а
сифилисная луна заглядывала в окно из-за ее твердого плеча.
     Через некоторое время - когда его тревога настолько усилилась,  что  ее
невозможно было игнорировать - он был способен  выяснить,  чем  она  кормила
его. Это было обезболивающее средство  с  большим  содержанием  кодеина  под
названием Новрил. Причина, по которой она  редко  приносила  ему  подкладное
судно, была не только в
     том, что он был на диете, состоящей в основном из жидкости  и  желатина
(раньше, когда он был в облаках, она кормила его внутривенно), но также и  в
том, что Новрил имел тенденцию вызывать запор у  больных,  принимающих  его.
Другим побочным и довольно серьезным эффектом была дыхательная  депрессия  у
чувствительных пациентов. Пол не  был  особенно  чувствительным,  хотя  слыл
заядлым курильщиком  почти  восемнадцать  лет.  Тем  не  менее  его  дыхание
остановилось по крайней мере по  одной  из  причин  (могли  быть  и  другие,
которые он  не  помнил  в  тумане).  Именно  в  это  время  она  делала  ему
искусственное  дыхание.  Такие  вещи  случались,   но   позднее   он   начал
подозревать, что она чуть не убила его случайной передозировкой. Она  многое
не знала о том, что делала, но полагала, что знала.
     Через 10 дней после выхода из  темного  облака  он  почти  одновременно
сделал три открытия: первое, что Энни Уилкз имела большое количество Новрила
(она действительно имела очень много разных лекарств). Второе,  что  он  был
пойман на крючок на Новрил. И третье, что Энни Уилкз была сумасшедшей.
     Темнота продлила  боль  и  грозовую  тучу;  он  начал  вспоминать,  что
продлило темноту, когда она сказала ему,  что  с  ним  случилось.  Это  было
вскоре после того, как он задал ей традиционный неожиданный  вопрос,  и  она
ответила, что он был в маленьком городке Сайдуиндер, Колорадо.  Кроме  того,
она сказала, что прочитала каждый из его  восьми  романов  по  крайней  мере
дважды, а самый любимый сериал Мизери - четыре, пять, а может быть  и  шесть
раз. Ей хотелось только, чтобы он поскорее написал продолжение. Она сказала,
что  с.  трудом  могла  поверить,  даже  после  проверки  его  документов  в
бумажнике, что ее пациентом был тот самый Пол Шелдон.
     - А где мой бумажник, между прочим? - спросил он.
     - Я сохраним его для вас, - сказала она. Ее улыбка неожиданно  выразила
настороженность, которая ему  не  понравилась.  Это  напоминало  неожиданное
открытие  глубокой  расселины,  почти   скрытой   летними   цветами,   среди
улыбающегося веселого луга.
     - Неужели вы думаете, что я украла что-нибудь из него?
     - Нет, конечно нет.  Дело  в  том,  что  -(Дело  в  том,  что  вся  моя
оставшаяся жизнь заключается в нем, -  подумал  он.  -  Моя  жена  вне  этой
комнаты. Вне моей боли.  Вне  времени,  которое  кажется  растягивается  как
длинная розовая резинка-жвачка, вытягиваемая ребенком изо рта, когда она ему
надоела. Потому что это, как в последний час или перед принятием пилюль).
     - Так в чем же дело, мистер Мэн? -  настаивала  она  и  он  с  тревогой
заметил, что ее узкий взгляд  становится  все  темнее  и  темнее.  Расселина
раскрывалась, как будто за ее бровями было землетрясение. Он услышал ровный,
резкий, пронзительный вой ветра и вдруг представил себе, как  она  поднимает
его и закидывает за твердое плечо, где он лежит подобно джутовому  мешку  на
каменной стене, как выносит его на улицу и с  силой  швыряет  в  сугроб.  Он
замерз бы насмерть,  но  прежде  чем  это  произошло,  его  ноги  болезненно
пульсировали и пронзительно кричали.
     - Дело в том, что мой отец учил меня всегда следить  за  бумажником,  -
сказал он, изумившись, как легко слетела эта ложь. Его отец  сделал  карьеру
на том, что не уделял Полу внимания больше, чем было  абсолютно  необходимо,
и, насколько Пол мог помнить, только раз дал ему совет  за  всю  его  жизнь.
Когда Полу исполнилось четырнадцать лет,  отец  подарил  ему  презерватив  в
конверте из фольги.
     - Положи это в свой  бумажник,  -  сказал  Роджер  Шелдон.  -  Если  ты
когда-нибудь так возбудишься, что не сможешь устоять перед желанием  и  тебе
будут  безразличны  последствия,  улучи  момент  и  надень  это,   пока   не
разберешься, куда ты влип. В мире и  так  слишком  много  незаконнорожденных
детей и я не хочу увидеть тебя в Армии в 16 лет.
     Теперь Пол продолжал: Я полагаю, что он так часто учил меня следить  за
бумажником, что это прочно застряло во мне. Если я обидел  вас,  я  искренне
сожалею.
     Она расслабилась. Улыбнулась. Расселина закрылась. Летние  цветы  снова
весело кивали головами. Он подумал, что если запустить руку в эту улыбку, то
ничего не встретишь, кроме гибкой темноты.
     - Никаких обид. Он в надежном месте. Подождите - у мен что-то  для  вас
есть.
     Она исчезла и вернулась с чашкой парящего бульона. В нем плавали овощи.
Он не мог много есть, но  съел  больше,  чем  сначала  думал.  Она  казалась
довольной. Пока он ел суп, она рассказывала,  что  с  ним  произошло,  и  он
вспоминал все, о чем она говорила. Он полагал, что  неплохо  знать,  как  ты
остаешься с раздробленными ногами, но то, как он подходил  к  этому  знанию,
беспокоило его: как будто он  был  героем  романа  или  пьесы,  чья  история
подробно излагается не как история, а как фантастика.
     Она отправилась в Сайдуиндер на машине, чтобы закупить корма для  скота
и немного бакалейных товаров, а также проверить, не появилось ли  что-нибудь
новенькое среди дешевых книг в мягких переплетах в торговом центре  Уилсона.
Была среда, почти две недели назад, а  новые  издания  всегда  приходили  по
вторникам.
     - Я думала о вас, - сказала она, отправляя  ложку  супа  ему  в  рот  и
профессионально
     вытирая каплю с губ салфеткой. - Неправда ли, это  такое  замечательное
совпадение? Я надеялась, что наконец выйдет книга "Ребенок Мизери", но не на
такую удачу.
     - По дороге началась гроза, - сказала  она,  -  но  вплоть  до  полудня
метеопрогноз утверждал, что она повернет на юг в сторону Нью-Мехико и Сангре
де Кристос.
     - Да, - сказал он, вспоминая, - говорили, она повернет. Вот почему я  и
отправился в путь.
     Он попытался передвинуть ногу -  в  результате  страшная  боль  молнией
пронзает его; он застонал.
     - Не делайте этого, - сказала она. - Если вы не оставите  свои  ноги  в
покое во время нашего разговора. Пол, они не успокоятся... а я не смогу дать
вам больше пилюль в течение следующих двух часов. Я и так  даю  вам  слишком
много.
     - Почему я не в больнице? - Это был вопрос, который нужно было  задать,
но он не был уверен, что кто-нибудь из них хотел, чтобы  он  был  задан.  Не
сейчас во всяком случае.
     - Когда я приехала в магазин. Тони Роберте сказал мне,  что  лучше  мне
поторопиться, если я собираюсь вернуться сюда до грозы, и я сказала...
     - Как далеко мы от этого города? - спросил он.
     - Далеко, -  сказала  она  неопределенно,  глядя  в  окно.  По