оял  на  пороге  домика  в  перекошенной  позе,  словно  его
позвоночник деформировался от  долгого  лежания  в  мешке.  Правую  руку  он
прижимал к левому боку. Волосы были спутаны, а темнокарие глаза ярко  горели
на белом лице. Одежда его тоже заслуживала внимания  -  кое-кто,  зная,  как
обычно одевался Джеффри Элибергон, назвал бы его щеголем. Сейчас же  на  нем
был старый смокинг, пояс перекошен, воротник  белой  рубашки  расстегнут,  а
грубые саржевые панталоны куда больше подошли бы к странствующему садовнику,
чем самому богатому человеку ЛиттлДанторпа. В довершение всей картины,  обут
он был в старые поношенные домашние туфли.
     Миссис Ремидж сама в длинной белой ночной рубашке, чепчике, с  бигудями
вокруг головы, короче  говоря,  в  наряде  мало  подходящем  для  дворцового
приема, уставилась на него с возрастающим беспокойством. Он  снова  повредил
сломанные ребра, это было однозначно, но не боль заставила  так  гореть  его
глаза. Это был ужас.
     - Мистер Джеффри! Что...
     - Не спрашивайте, - сказал он хрипло, - не сейчас. Сначала ответьте  на
мой вопрос.
     - Какой вопрос? - теперь она была страшно напугана, правая рука  плотно
сжалась на груди.
     - Имя Эвелин-Хаит о чем-нибудь вам говорит?
     И внезапно она поняла  причину  этого  ужасного  напряженного  чувства,
которое владело ею с самой субботы. Где-то у нее уже мелькала  эта  жестокая
мысль, но она подавила ее, потому что  не  нужны  были  никакие  объяснения.
Одного имени бедной мисс Шарлотты Эвелин-Хаит из Сторпингон-Фиркилл, деревни
к западу от ЛиттлДанторпа, было достаточно, чтобы она заплакала и закричала.
     - О Боже! Господи Иисусе! Неужели ее живьем похоронит?! неужто ее живую
похоронили?! Мою родную Мизери живьем закопали?!
     И, прежде чем Джеффри смог ответить, со старой  крепкой  миссис  Ремидж
случилось такое, чего прежде не бывало и никогда больше не случится.  Миссис
Ремидж упала в обморок.
     У Джеффри не было времени искать нюхательную соль. Он сомневался, будет
ли таковая вообще у крепкой старушонки вроде миссис Ремидж, но под раковиной
он нашел тряпку, которая пахла нашатырем. Он не стал подносить  ее  к  носу,
попросту  шлепнул  ее  на  милое  старушечье  личико.  Возможность,  которую
предполагал Колтер, хотя  была  очень  слабой  но,  тем  не  менее,  слишком
ужасной, чтобы обсуждать ее.
     Она вздрогнула, слабо вскрикнула и открыла глаза. С минуту она  глядела
на него с ошеломленным непониманием. Затем села.
     - Нет, - сказала она. - Нет, мистер Джеффри, скажите, что  это  не  то,
что вы хотели сказать, скажите, что это неправда...
     - Я не знаю, правда это или нет, - сказал он, - но мы должны  убедиться
в этом немедленно. Сейчас же, миссис Ремидж. Я не  смогу  копать  сам,  если
придется что-то копать.
     Она не отрываясь смотрела на него глазами, полными ужаса, руки  ее  так
крепко прижимались ко рту, что ногти побелели.
     - Вы сможете оказать помощь, если потребуется? Больше некому.
     - Боже мой, - пробормотала она в оцепенении, - Мистер Ян...
     - ...ничего не знает и ничего не должен знать, пока мы не узнаем что-то
сами! - сказал он. - Если Бог добр к нему, то ему ничего не надо знать.
     Он не мог выразить ту надежду, что теплилась  в  глубинах  его  разума,
надежду, казавшуюся столь же чудовищной,  что  и  его  страх.  Если  Господь
действительно добр к нему, то он (Ян) узнает об этой ночи, только когда  его
жена и единственная любовь будет возвращена ему, ее воскрешение будет  таким
же чудом, что и воскрешение Лазаря.
     - О, это ужас о... ужас о! - говорила она слабым,  трепещущим  голосом.
Судорожно ухватившись за край стола, она пыталась удержаться на  ногах.  Она
стояла покачиваясь, выбившиеся из-под чепчика прядки волос обрамляли, свисая
между бантиками и завязочками, ее полное ужаса лицо.
     - Ну как, вы себя лучше чувствуете? - спросил он  как  можно  мягче.  -
Если нет, тогда я должен попробовать сделать все сам, по  крайней  мере  что
смогу...
     Она  сделала  глубокий  дрожащий  вздох.  Постепенно  ее   раскачивания
прекратились. Она повернулась и пошла к кладовке.
     - В сарае стоят две лопаты, - сказала она. - И  по-моему,  кирка  тоже.
Бросьте их в повозку. В кладовке есть полбутылки джина, я ее  не  трогала  с
тех пор,  как  Билл  помер,  уже  пять  лет  почитай.  Я  возьму  немного  и
присоединюсь к вам, мистер Джеффри.
     - Вы отважная женщина, миссис Ремидж. Но поторопитесь.
     - Ага, меня не запугаешь, - сказала она и сжала бутылку чуть  дрожащими
руками. На бутылке не было ни пылинки - даже  в  кладовке  нет  спасения  от
безжалостной  тряпки  миссис  Ремидж  -  но  наклейка  пожелтела.   -   Сами
поторопитесь!
     Она всегда ненавидела всякую мистику, привидения и тому подобную  чушь,
и сейчас ее желудок не отказался бы от глоточка джина, несмотря даже на  его
отвратительный запах можжевельника и мерзкий маслянистый вкус.
     Она отхлебнула. Сегодня ей это понадобится.
     Повозка быстро приближалась к  церковному  двору.  Облака  все  так  же
неслись над ними, их угольночерные линии резко вырисовывались даже на темном
ночном небе. Теперь уже миссис Ремидж правила повозкой, едва  подымая  хлыст
над  спиной  несчастной  Мери,  которая   сказала   бы   им,   умей   лошади
разговаривать, что все не так, чушь собачья и она считает, что в такое время
ночи любая порядочная лошадь должна спать в своем  теплом  стойле  у  яслей,
полных овса. Лопаты и кирка  холодно  позвякивали,  задевая  друг  друга,  и
миссис Ремидж подумала, что  любой,  кто  увидит  их  в  эту  минуту,  будет
повержен в ужас, - они напоминали двух восставших из  могилы...  Или  скорее
один воскресший сидит в коляске, которой правит привидение. Тем  более,  что
она была в белом, миссис Ремидж не  стала  терять  времени,  чтобы  одеться.
Рубашка развевалась вокруг ее крепких жилистых (отнюдь не призрачных) ног  и
ленты ночного чепца дико бились на ветру где-то позади.
     Вот и церковь. Дрожа от подвывающих звуков ветра, стучащего о  карнизы,
она повернула Мери на дорожку, бегущую вдоль ограды.
     Какое-то время она думала, почему  такое  святое  место,  как  церковь,
кажется столь ужасным в темноте и затем поняла, что не церковь была страшна,
а намерения, с которыми они приехали сюда.
     Когда она очнулась от обморока, ее первой мыслью было, то милорд должен
им помочь. Но через минуту она поняла, что от этой идеи следует  отказаться,
не потому, что он бы струсил и не пошел, речь шла попросту о его здоровье.
     Джеффри не пришлось даже объяснять,  в  чем  дело.  Одного  имени  мисс
Эвелин-Хаит было достаточно, чтобы она все поняла сама.
     Внезапно до нее дошло, что ни мистер Джеффри, ни милорд не знают о том,
что случилось с этой бедняжкой. Это было полгода назад, весной. Мизери  была
еще в самой прекрасной поре своей  беременности,  она  только-только  начала
полнеть, но живота еще не было и всех неудобств, с этим связанных, тоже. Она
охотно отправила обоих мужчин на недельку поохотиться, поиграть в  карты,  и
одному  Богу  известно,  какими  еще  глупостями  заниматься,  в  Оук  Холл,
Донкастер. Милорд немного колебался, но Мизери заверила его, что все будет в
порядке и почти вытолкала их за дверь. В том,  что  с  Мизери  все  будет  в
порядке, миссис Ремидж и не сомневалась.  Но  она  хорошо  знала,  что  если
милорд и мистер Джеффри едут в Оук Холл, то хотя бы одного из них (а  вполне
возможно и обоих) привезут домой в телеге, откуда будут  торчать  только  их
ноги.
     Оук  Холл  был  наследным  имением  Альберта  Фоссингтона,  однокашника
Джеффри и Яна, Миссис Ремидж абсолютно  и  непоколебимо  была  уверена,  что
Верти Фоссингтон - чокнутый. Несколько лет назад  он  съел  своего  любимого
пони, когда тот сломал две ноги и его нужно было  пристрелить.  Он  говорил,
что сделал это из любви к несчастному животному. "Поучитесь у Фаззи-Ваззи  в
Кейптауне, - говорил он. - Расчудесные ребята. Вставляют себе в губу палки и
всякую дрянь. А кое-кто из них сможет и  все  двадцать  томов  навигационных
карт унести на своей нижней губе. Научили меня, что каждый должен есть того,
кого он любит больше всех. По-моему, очень поэтично!"
     Несмотря на такую эксцентричность, мистер Джеффри  и  милорд  сохраняли
искреннюю привязанность к Верти (интересно, значит ли это,  что  они  съедят
его после его смерти? - поинтересовалась миссис Ремидж однажды после  визита
Верти, когда он попытался сыграть в крокет одной из домашних кошек, чуть  не
размозжив несчастной голову). А тогда они почти десять дней  пробыли  в  Оук
Холл.
     Примерно через день после  их  отъезда,  мисс  Шарлотта  ЭвелинХайт  из
СторпингонФиркилл была найдена мертвой на лужайке позади дома. В ее руке был
букетик свежесорванных цветов.
     Деревенский доктор, человек по имени Биллфорд, был врачом весьма
     компетентным по всем вопросам медицины. Тем не менее, он вызвал доктора
Шайнбон для консультации. Биллфорд определил причину  смерти  как  сердечный
приступ, хотя девушка и выглядела совершенно здоровой и была очень молода  -
ей было всего шестнадцать лет. Но Биллфорд был весьма озадачен.
     Казалось, что-то не так. Старина Шенни тоже пребывал в недоумении, но в
конце концов согласился с диагнозом Биллфорда,  как  и  большинство  жителей
деревни, просто у девушки было слабое сердце, да  и  все  тут.  Хотя  случаи
такие довольно редки, но все  с  легкостью  принимают  подобные  объяснения.
Наверное именно это совпадение и спасло Биллфорду  если  не  голову,  то  уж
практику и репутацию во всяком  случае,  от  последующей  ужасной  развязки.
Может быть все согласились, что смерть девушки была необычна,  но  никому  и
близко в голову не пришло, что она вовсе и не умирала.
     Спустя четыре дня после погребения, пожилая  женщина  по  имени  миссис
Соме - миссис Ремидж немного знала ее - увидела что-то белое на земле, когда
пришла на кладбище, чтобы положить цветы на могилу своего мужа, который умер
прошлой зимой. Этот белый предмет был слишком велик для цветочного лепестка,
и она решила, что это какая-нибудь мертвая птичка. Когда  она  приблизилась,
то поняла, что предмет не просто лежит, а торчит из-под земли.  Она  сделала
еще пару неуверенных шагов и увидела руку, тянущуюся из-под земли, застывшую
в жесте  неистовой  мольбы.  Окровавленные  кости  торчали  вместо  кончиков
пальцев.
     Пронзительно визжа, она выскочила с кладбища, пробежала  аж  до  самого
Стерлинга - примерно милю с четвертью -  и  доложила  обо  всем  цирюльнику,
который был по совместительству и местным  констеблем.  Потом  она  упала  в
обморок. В тот же день она, едва добравшись до своей постели,  слегла  почти
на целый месяц. Во всяком случае ее некому было упрекнуть.
     Тело несчастной мисс  Эвелин-Хаит  эксгумировали,  конечно,  и  к  тому
времени, когда Джеффри Эллибертон осадил Мери у кладбищенских ворот,  миссис
Ремидж обнаружила, что не хочет вспоминать всю эту  историю  с  эксгумацией,
она была отвратительна.
     Доктор Биллфорд, весь трясясь и будучи сам на дюйм от смерти,  поставил
диагноз  каталепсии.  Несчастная  женщина,  очевидно,  впала   в   состояние
какого-то очень похожего на смерть сна; вроде  того,  как  индийские  факиры
добровольно засыпают, позволяя похоронить себя заживо  или  втыкать  в  свое
тело иглы. Она оставалась в этом состоянии, возможно, сорок восемь часов,  а
может быть, и все шестьдесят.  Во  всяком  случае  достаточно  долго,  чтобы
проснувшись, обнаружить себя не на лужайке позади  дома,  где  она  собирала
цветы, а похороненной заживо в своем собственном гробу.
     Она жестоко боролась за свою жизнь, эта девушка, и миссис Ремидж поняла
теперь, входя следом за Джеффри через ворота  в  тончайшую  туманную  дымку,
превращающую наклоненные могильные обелиски в острова, в  другое  время  это
смотрелось бы благородно, но сейчас наводило еще больший ужас.
     Девушка была помолвлена. На левой руке у  нее  -  не  на  той,  которая
застыла над землей подобно руке утопленницы - было бриллиантовое обручальное
кольцо. Им она распорола атласную обивку гроба и Бог  знает,  сколько  часов
потратила на то, чтобы расковырять им деревянную крышку.
     Наконец,  задыхаясь,  она,  очевидно,  начала  левой  рукой  с  кольцом
разрывать землю, а правой отгребать. Но этого было недостаточно. С багрового
лица, вылезая  из  орбит,  смотрели  ее  невидящие,  налитые  кровью  глаза,
смотрели с ужасом, абсолютным, всепоглощающим страхом и не могли увидеть уже
ничего, кроме могильной тьмы.
     Часы на башне начали отбивать двенадцать  -  час,  когда,  говорила  ей
мать, двери между жизнью и царством смерти приоткрываются  и  мертвые  могут
ступить на путь живых, - миссис Ремидж едва  могла  сдерживаться,  чтобы  не
закричать и не убежать  в  панике,  которая  не  только  не  уменьшалась,  а
напротив, возрастала с каждой минутой и каждым шагом; она  знала,  что  если
поддаться и побежать, то она будет бежать, пока не упадет без чувств.
     "Глупая, трусливая женщина!" - ругала она себя,  потом  исправилась.  -
Глупая, трусливая, эгоистичная женщина! Сейчас ты должна думать о хорошем, а
не о том, чего там тебе страшно или чего ты боишься. О Господи... если  есть
хоть какой-нибудь шанс, что госпожа...
     Ах, но нет - безумие даже думать об этом. Слишком поздно...  слишком...
слишком поздно..."
     Джеффри подвел ее к могильному  камню  Мизери  и  они  оба  встали  как
зачарованные, глядя на него. ЛЕДИ КЭЛТОРП, гласил тот, под датами жизни была
всего одна надпись: ЛЮБИМА МНОГИМИ.
     Она посмотрела на Джеффри и словно очнувшись, сказала:
     - Мы не принесли инструменты.
     - Нет, не сейчас, - откликнулся он  и,  упав  ничком,  приложил  ухо  к
земле, которая уже начала показывать первые свежие  ростки  между  сдвинутых
кусков дерна.
     Какое-то мгновенье в свете фонаря она могла видеть  на  его  лице  лишь
одно выражение - такое же лицо было у него, когда она открыла  ему  дверь  -
выражение -
     выражение агонизирующего  страха.  Потом  его  лицо  постепенно  начало
меняться и к страху примешивалась растущая надежда.
     Глядя широко раскрытыми глазами на  миссис  Ремидж,  он  произнес  едва
шевеля губами:
     - Я уверен, она жива! О, миссис Ремидж...
     Внезапно он проворно перевернулся на живот  и  закричал  в  землю  (при
других обстоятельствах это выглядело бы комично):
     - МИЗЕРИ! МИЗЕРИ! МЫ ЗДЕСЬ! МЫ ЗНАЕМ! ДЕРЖИСЬ!
     ДЕРЖИСЬ, МОЯ ДОРОГАЯ!
     Через секунду он вскочил на  ноги  и  помчался  назад  к  коляске,  где
остались  инструменты,  его  ноги,  обутые  в  домашние   туфли,   разрывали
стелющуюся дымку.
     Колени у миссис Ремидж подкосились и она подалась вперед,  почти  теряя
сознание. Она сама подумала, что с виду - голова повернута и ухо  прижато  к
земле - она похожа на детей, которые слушают на путях, не идет ли поезд.
     И она услышала - низкие, мучительно скребущие звуки в земле -  не  звук
зверюшки, прорывающей себе нору - нет, это были  звуки  пальцев,  беспомощно
скребущих по дереву.
     Она сделала вдох, глубокий, конвульсивный вдох, от которого,  казалось,
остановится сердце и завопила:
     - МЫ ИДЕМ, ХОЗЯЙКА! МОЛИТЕСЬ
     БОГУ И БЛАГОДАРИТЕ
     ИИСУСА, ЧТО МЫ НЕ ОПОЗДАЛИ - МЫ ИДЕМ!
     Дрожащими пальцами она начала срывать уже наполовину сросшиеся  дерн  и
пока Джеффри вернулся с инструментами,  она  уже  прорыла  дюймов  восемь  в
глубину.
     Он  уже  был  на  седьмой  странице  главы,  миссис  Ремидж  и  Джеффри
умудрились вытащить Мизери из могилы и как раз в  тот  самый  момент,  когда
обнаружилось, что женщина не имеет ни малейшего понятия о том, кто они такие
и кто она сама - Энни вошла в комнату. Теперь Пол услышал  ее.  Он  перестал
стучать и с сожалением оторвался от своих грез.
     Она держала первые шесть глав, прихватив их полой юбки. Чтобы прочитать
первую пробу, ей хватило бы двадцати минут и даже меньше, но прошел уже  час
с тех пор, как она взяла эту пачку листов. Он задумчиво посмотрел на нее, со
слабым интересом заметил, что Энни Уилкз бледна.
     - Ну? - спросил он - это честно?
     - Да, - сказала она отсутствующе, словно собиралась продолжать.  -  Пол
подумал, что так оно и будет. - Это честно. И это хорошо.  Это  великолепно!
Но и ужасно в то же время!. Совсем не похоже на остальные  книги  о  Мизери.
Эта несчастная женщина, которая содрала мясо с кончиков  пальцев,  выбираясь
из могилы...  -  она  потрясла  головой  и  повторила,  -  непохоже,  совсем
непохоже... ужасно!
     "Человек, писавший  это,  тоже  был  не  в  лучшем  расположении  духа,
милочка", - подумал Пол.
     - Мне продолжать? - спросил он.
     - Попробуй только не продолжать, я просто  убью  тебя,  -  откликнулась
она, слегка улыбаясь. Пол не улыбнулся в ответ.  Это  замечание,  которое  в
другое время показалось бы ему банальностью типа "Ты так классно  выглядишь,
ну прямо взял и съел бы тебя", сейчас совсем не казалось ему банальным.
     Было еще в ее позе, в том, как стояла она на пороге, что-то  поразившее
его. Словно она боялась приблизиться - подойдя к нему она могла  загореться.
Нет, это не преждевременные похороны  навели  на  нее  такой  ужас,  он  был
достаточно мудр, чтобы понять это. Не повествование, а  разница  между  тем,
что он написал в первый раз, и вот этим. То первое  было  просто  сочинением
восьмиклассника на тему  "Как  я  провел  летние  каникулы".  Это  же  нечто
совершенно иное. Раскаленное горнило.
     Не то, чтобы он так хорошо писал, или история была такой  великолепной,
да и герои были весьма просты и стереотипны, нет.  Но  время  -  само  время
вырабатывало энергию, выпускало жар между строчек.
     Забавно, - подумал он. - Она почувствовала этот жар. Думаю, она  боится
приближаться ко мне, чтобы не загореться.
     - Ну, - сказал он мягко, - тебе не придется убивать меня, Энни. Я  ХОЧУ
продолжать. Так почему бы мне не взяться за это дело.
     - Хорошо, - сказала она. Она поднесла ему страницы, положила их на стол
и быстро отступила назад.
     - Может, тебе хочется читать по мере  того,  как  я  буду  продвигаться
вперед? - спросил он.
     Энни улыбнулась.
     - Да! Это будет совсем как сериалы, которые я смотрела в детстве!
     - Но я не могу обещать тебе супербоевик в конце каждой главы, -  сказал
он. - Так не делается.
     - А для  меня  будет!  -  пылко  сказала  она.  -  Я  хочу  знать,  что
происходило в главе восемнадцать, даже если предыдущая заканчивалась на том,
что Мизери, Ян и Джеффри сидят на веранде и читают  газету.  Я  просто  дико
хочу знать, что происходило дальше - не говори мне! -
     Добавила  она  быстро,  словно  он  собирался  сказать  ей,   что   там
происходило дальше.
     - Знаешь ли, вообще-то я никому никогда не показываю свою работу,  пока
не закончу ее, - сказал он и затем улыбнулся. - Но так как  сейчас  ситуация
не такая, как всегда, то я буду давать тебе читать главу за главой.
     "И так началась тысяча и одна ночь Пола Шелдона" - подумал он.
     - Но я хочу знать, сделаешь ли ты кое-что для меня?
     - Что?
     - Впиши эти чертовы "н", - сказал он.
     Она просияла и улыбнулась.
     - Сочту за честь. А теперь я оставлю тебя одного.
     Она отошла обратно  к  двери,  помялась  и  повернула  назад.  Потом  с
глубокой, болезненной даже  робостью,  сделала  единственное  за  все  время
редакторское замечание.
     - Может, это была пчела.
     Он уже уставился на лист в машинке.  Ему  хотелось  вернуться  назад  в
коттедж миссис Ремидж, прежде чем начать стучать, и он посмотрел на  Энни  с
плохо скрываемым недовольством.
     - Прости, я не расслышал, ты что-то сказала?
     - Пчела, - сказала она и он увидел, как  краска  медленно  заливает  ей
лицо и щеки. Вскоре даже уши у нее запылали.
     - Примерно у каждого десятого человека аллергия  на  пчелиный  яд.  Мне
много встречалось таких случаев,