я тебя,  Энни.  Только  я  сделал  здесь
достаточно, чтобы ввести в заблуждение нас обоих.
     - Ты помнишь, когда я уехала в первый раз? После той глупой драки из-за
бумаги?
     - Да, Энни.
     - Именно тогда ты впервые выбрался из комнаты, не так ли?
     - Да. - Не было смысла отрицать.
     - Конечно, тебе нужно было лекарство. Мне следовало бы  знать,  что  ты
сделаешь все, чтобы добыть пилюли. Тогда я  взбесилась,  ты  знаешь.  -  Она
нервно хихикнула. Пол не присоединился к ней, даже не улыбнулся.  Память  об
этом болезненном, бесконечном эпизоде  с  воображаемым  голосом  спортивного
комментатора, делающим репортаж о состязании, была слишком сильна.
     - Да, я знаю, ты взбесилась, - подумал он.
     - Сначала я  не  была  абсолютно  уверена.  Конечно,  я  заметила,  что
маленькие фигурки на столике в гостиной сдвинуты с места, но я думала, что я
могла сделать это сама. Иногда я бываю очень  забывчивой.  Мне  приходило  в
голову, что ты мог выходить из  комнаты,  но  затем  я  подумала:  Нет,  это
невозможно. Он так тяжело ранен и  кроме  того,  я  заперла  дверь.  Я  даже
проверила, был ли все еще в кармане юбки ключ.  Да,  он  был  там.  Тогда  я
вспомнила, что ты перебирался
     сам в кресло. Итак, может быть...
     - Я усвоила одно правило, когда в течение десяти лет  была  медсестрой:
всегда стоит проверять все подозрения. Итак, я пересмотрела  все  лекарства,
которые я хранила в ванной. Это были  главным  образом  образцы,  которые  я
притаскивала домой, "ока работала в больнице. Если бы ты только в  ид  е  л,
чего только не валяется в больницах, Пол. Итак, тут и там я брала немного...
ну... немного больше, чем нужно. И я не была исключением.  Я  хорошо  знала,
что нельзя брать много лекарств, в основе которых морфий. Они были  заперты.
Они были наперечет. Их учитывали. И если на какую-нибудь  из  сестер  падает
подозрение в "снятии стружек" - так это называется, за ней будет установлена
слежка до тех пор, пока она  не  попадется.  Тогда  хлоп!  -  Энни  с  силой
рубанула рукой. - Они вылетают с работы и большинство  из  них  уже  никогда
больше не наденет шапочку медсестры.
     Я была умнее их.
     Смотреть на эти коробки было все равно,  что  смотреть  на  фигурки  на
столике в гостиной. Я думала, что лекарство внутри их перемешано, и  я  была
уверена, что одна из коробок, которая  раньше  была  на  дне,  теперь  может
оказаться сверху другой коробки, но я не была уверена. И я могла бы  сделать
это сама, когда я была... ну... когда я была занята своими мыслями.
     Затем два дня спустя после того, как я решила бросить думать об этом, я
направилась к тебе, чтобы дать дневную дозу лекарства. Ты все  еще  спал.  Я
попыталась повернуть дверную ручку, но в течение нескольких  секунд  она  не
поворачивалась, как будто дверь была заперта. Затем ручка  повернулась  и  я
услышала, как что-то забренчало внутри замка. В этот момент ты зашевелился и
я как всегда дала тебе лекарство, как будто я ничего не подозревала. Я  умею
очень хорошо притворяться, Пол. После этого я  помогла  тебе  перебраться  в
кресло с тем, чтобы ты мог писать. И когда я делала это, я чувствовала  себя
как Святой Павел по дороге в Дамаск. Мои глаза раскрылись. Я увидела, что  к
тебе возвращается цвет лица,  я  увидела,  что  ты  передвигаешь  ноги.  Это
причиняло тебе боль и ты мог двигать ими только немного, но все же ты двигал
их. И руки твои также окрепли.
     Я поняла, что ты почти выздоровел.
     Вот тогда я начала понимать, что у меня будут с тобой проблемы даже при
условии, что никто из внешнего мира не будет подозревать об этом. Я смотрела
на тебя и понимала, что не только я умею хранить секреты.
     В ту ночь я заменила твое лекарство на более сильнодействующее и, когда
я убедилась, что ты не проснешься, даже если  под  твоей  кроватью  взорвать
гранату, я взяла инструменты с моей полки в подвале  и  разобрала  замок.  И
посмотри, что я нашла!
     Она вынула что-то маленькое и темное из кармана ее мужской рубашки.  Он
положила предмет в его онемелую  руку.  Он  поднес  руку  близко  к  лицу  и
глуповато уставился на нее. Это был согнутый обломок ее шпильки.
     Пол начал хихикать. Он .не мог остановиться.
     - Что здесь смешного. Пол?
     - В день, когда  ты  уехала  платить  налоги,  мне  снова  понадобилось
открыть дверь. Кресло было слишком велико и оставило черные следы на  косяке
двери. Я хотел стереть их.
     - Чтобы я не заметила их.
     - Да. Но ты уже видела их, правда?
     - После того, как я нашла мою шпильку в замке?  -  Она  улыбнулась  про
себя. - Еще бы!
     Пол кивнул и засмеялся еще сильней. Он смеялся так сильно, что  из  его
глаз полились слезы. Вся его работа... все его волнения. Все  насмарку.  Это
было очень смешно.
     Он сказал: Я боялся, что кусок шпильки мог  испортить  все  дело...  но
этого не случилось. Я никогда не слышал, чтобы он  дребезжал.  И  для  этого
была своя причина, не правда ли? Он никогда  не  дребезжал,  потому  что  ты
вытащила его. Какая же ты дура, Энни.
     - Да, - сказала она и натянуто улыбнулась.
     Она задвигала ногами и снова из-под кровати раздался глухой  деревянный
звук.
     - Сколько раз ты всего выходил из комнаты?
     Нож. Господи Иисусе, нож.
     - Дважды. Нет, подожди. Я выходил  еще  раз  вчера  около  пяти  часов.
Набрать воды в кувшин.
     Это было правдой. Он набрал воды в кувшин. Но он  скрыл  истинную  цель
своей третьей попытки. Та самая истинная цель, настоящая причина, побудившая
его выйти вчера из комнаты, находилась у него  под  матрацем.  Принцесса  на
горошине. Пол на ноже для разделки мяса.
     - Три раза, считая вчера.
     - Говори правду. Пол.
     - Три раза, клянусь тебе. И ни разу я не пробовал убежать.  Ради  Бога,
Энни, я все-таки книгу здесь пишу или ты еще этого не поняла?
     - Не поминай всуе Имя Божие, Пол.
     - А ты не обращайся со мной так! В первый  раз  мне  было  так  больно,
словно кто-то поставил меня голыми коленями  на  раскаленные  угли.  И  этим
"кто-то" была ты, Энни!
     - Заткнись, Пол!
     - Во второй раз мне просто хотелось жрать и можешь быть уверена, я  тут
приберег кое-что на черный день, или на случай, если ты опять бросишь меня и
укатишь куда нибудь. А потом меня стала мучить жажда. Вот и все.  И  никакой
тебе конспирации.
     - Но ведь ты не подходил к телефону и не  трогал  дверных  замков,  да.
Пол, ты ведь у меня паинька.
     - Конечно, я подходил к телефону и замки тоже трогал... и далеко  бы  я
ушел по такой грязище, даже если бы двери были открыты настежь?
     Наркотик нахлынул  на  него  тяжелой  свинцовой  волной  и  теперь  ему
хотелось только одного - чтобы она заткнулась и  убралась  отсюда.  Она  уже
достаточно наколола его, чтобы узнать правду. Он  боялся,  что  впоследствии
придется  расплачиваться  за  эти  неосторожные  излияния,  но  сначала  ему
хотелось спать.
     - Сколько
     раз ты выходил?
     - Я тебе сказал...
     - СКОЛЬКО
     РАЗ?-голос ее повышался. - ГОВОРИ ПРАВДУ.
     - Я говорю. Три раза!
     - СКОЛЬКО!!! Будь ты проклят!
     Несмотря на лошадиную дозу, которую она ввела ему, Пол начинал бояться.
     "В конце концов, даже если она что-то со мной и сделает, это  не  будет
очень больно... и она сама хочет, чтобы я закончил эту книгу... она  же  так
говорила..."
     - Ты думаешь, я дура, - он заметил, какая у нее лоснящаяся кожа, словно
пластик, которым покрывают каменную кладку. Казалось, на лице не  было  даже
пор.
     - Энни, клянусь тебе...
     - О, лжецы всегда  клянутся!  Они  очень  любят  клясться!  Ну  что  ж,
продолжай в том же духе, считай меня дурой, если  тебе  хочется.  Прекрасно,
очень хорошо. Обращаться с нормальной женщиной как с дурой. Так  вот  что  я
тебе скажу. Пол - я натянула волосы,  свои  собственные  волосы,  у  каждого
входа и выхода, везде, по всему дому. А потом я находила их  порванными  или
вообще не находила. Они исчезали. Пуф! и нету... Не только на моем  альбоме,
но и в коридоре, и в моей спальне наверху... и в гараже... повсюду!
     "Энни, как я мог  войти  в  гараж,  когда  на  двери  в  кухне  столько
замков?!" - хотел он спросить ее, но она не дала ему.
     - А теперь ты продолжаешь утверждать, что  это  было  всего  три  раза,
мистер Красавчик. Так я скажу тебе, кто же здесь дурак, а кто нет!
     Несмотря на наркотический дурман, он с ужасом уставился на нее.  Он  не
знал, что ей ответить. Все было безумием... паранойей.
     "Господи", - подумал он, сразу забыв про гараж. - Наверху? Она  сказала
наверху? НАВЕРХУ?
     - Энни, ради Бога, скажи мне, как я мог забраться наверх?
     - ПРАВИЛЬНО!- закричала она резко, - КОНЕЧНО! Несколько  дней  назад  я
вошла в комнату, а ты уже умудрился сесть  в  кресло  сам,  без  посторонней
помощи! Если ты мог сделать это, то ты мог  и  забраться  наверх!  Т  ы  мог
ползти!
     - Да, на своих сломанных ногах и раздробленных коленках, - сказал он.
     Снова этот взгляд; черная расселина на  цветущей  лужайке.  Энни  Уилкз
нет. Есть Пчелиное Божество Боуркас.
     - Ты не хочешь быть паинькой для меня, Пол, - прошептала она.
     - Ну, Энни, одному из нас придется. То,  что  ты  делаешь  -  не  очень
хорошо. Если ты просто попробуешь понять как...
     - Сколько раз?
     - Три.
     - Первый раз за лекарством.
     - Да. Капсулы Новрила.
     - Во второй раз за едой.
     - А в третий раз, чтобы набрать воды в кувшин.
     - Да. Энни, меня так мутит...
     - Ты наполнял кувшин в ванной здесь, в коридорчике.
     - Да...
     - Один раз за едой, один раз за лекарством, и один раз за водой.
     - Да, я же говорю тебе! - он хотел закричать, но вместо этого раздалось
лишь жалкое карканье.
     Она снова полезла в карман юбки и достала нож, нож для  разделки  мяса.
Его остро отточенное лезвие мерцало в разгорающемся свете утра. Внезапно она
повернулась налево и бросила нож. Она бросила его с  убийственно  наигранной
грацией  масленичных  карнавалов.  Он  воткнулся  в  штукатурку,  прямо  под
Триумфальной Аркой, трепетно дрожа тонким стальным телом.
     - Я тут пошарила у тебя под матрацем, прежде чем вводить тебе  "ПО".  Я
ожидала там найти капсулы, но нож явился для меня полным сюрпризом,  я  даже
чуть сама не порезалась. Но ведь ты не клал его туда, нет?!
     Он не ответил.  Мозги  его  вертелись,  подпрыгивали  как  взбесившаяся
карусель. Укол "ПО". Она это сказала? "ПО"? Его внезапно  и  остро  осенило,
что она намеревается вытащить нож из стены и кастрировать его.
     - Нет, т ы не клал его туда. Ты один раз выходил  за  лекарством,  один
раз за едой и один раз за водой. Этот нож, наверное... ну  да,  он  наверное
приплыл
     сюда и незаметно сам  скользнул  под  матрац.  Да,  именно  так  все  и
произошло, - Энни разразилась хохотом.
     "ПО"? Боже милосердный, она это сказала?
     - Будь ты проклят! - кричала она. - Будь ты проклят!  СКОЛЬКО?  СКОЛЬКО
РАЗ?!
     - Ну, хорошо, хорошо! Я взял нож, когда пошел за  водой.  Я  признаюсь!
Если ты думаешь, что я выходил для этого еще один раз,  валяй,  думай!  Если
хочешь пять раз, двадцать, пятьдесят, сто, пожалуйста! Я согласен. Я выходил
столько раз, сколько тебе хочется!
     На какой-то момент,  в  своей  злости  и  наркотическом  опьянении,  он
перестал понимать пугающетуманный смысл этой  фразы  "уколоть  ПО".  Он  так
много хотел сказать ей, хотя знал, что бешеный  параноик  вроде  Энни  будет
отрицать даже самые  простые  и  явные  истины.  Было  сыро,  а  скотч,  как
известно, не любит влаги, и в большинстве случаев  ее  маленькие  капканчики
могли попросту отклеиться и улететь со сквозняком. И  крысы.  Когда  вода  в
подвале сошла, а хозяйка покинула дом, он
     слышал их возню. Конечно. Они бегали по дому - и могли быть  привлечены
объедками, оставшимися после Энни. Крысы и были теми злыми гномами,  которые
порвали все ловушки. Но  она  бы  только  отфутболила  подобную  мысль.  Она
считает, что он вполне может пробежать Нью-Йоркский марафон.
     - Энни... Энни, что ты имела в виду, когда  сказала,  что  уколола  мне
"ПО".
     Но Энни занимало совсем другое.
     - Я говорю, что это было семь раз, - сказала она мягко.  -  По  меньшей
мере семь. Семь раз, да?
     - Если тебе так хочется, то да, семь. Что ты имела в виду, ког...
     - Я вижу, что ты продолжаешь упрямиться, - сказала она.  -  Я  полагаю,
ребята вроде тебя настолько привыкают врать в своих книгах, что и в реальной
жизни не могут остановиться. Но, ладно. Пол, все нормально.  Потому  что  не
это главное. Выходил ли семь раз, семнадцать или семьдесят - это не главное,
это не меняет дела так же, как не меняет дела и то, что ты мне ответишь.
     Он все плыл, плыл, плыл куда-то. Он закрыл  глаза  и  слышал  ее  речь,
доносящуюся издалека... как потусторонний голос в облаках.
     "Божество" - подумал он.
     - Ты когда-нибудь читал про Кимберлийские алмазные копи. Пол?
     - Я даже книгу про это написал, -  сказал  он  безо  всякой  причины  и
засмеялся.
     ("ПО"? укол "ПО")
     - Иногда местные рабочие воровали алмазы. Они заворачивали их в  листья
и прятали в прямой кишке. Если им удавалось пронести  камни  незаметно,  они
убегали. И знаешь ли ты, что делали британцы, когда ловили их?
     - Убивали, я полагаю, - сказал он не открывая глаз.
     - О нет! Это было бы все равно,  что  выкинуть  дорогую  машину  только
из-за сломанного дворника. Если они ловили беглеца, то делали так, чтобы  он
мог работать, но не мог больше сбегать. Прием назывался  "хромота".  Пол,  и
это как раз то, что я и собираюсь сделать с тобой. Для  моей  и...  и  твоей
безопасности. Поверь, тебе нужно  иметь  какую-то  защиту  от  самого  себя.
Просто запомни, маленькая боль и все будет окончено. Постарайся запомнить  и
удержать это в голове.
     Ужас, острый как лезвие бритвы, диким  порывом  ветра  захлестнул  его,
прорвал туманную пелену  наркотика  и  он  открыл  глаза.  Она  поднялась  и
стягивала одеяло, обнажая его вывороченные ноги и обнаженные ступни.
     - Нет, - сказал он. - Нет... Энни... что бы ты ни думала,  но  ведь  мы
можем обговорить все по-хорошему, не так ли?... пожалуйста...
     Она наклонилась,  выпрямившись,  она  сжимала  топор  в  одной  руке  и
паяльную лампу в другой. Отточенный край топора тускло поблескивал. На одной
стороне лампы виднелась надпись "БенцОмэтик". Она нагнулась  еще  раз  и  на
этот раз появилась коробка спичек и темная бутылка. На бутылке была этикетка
с одним единственным словом "Бетадине".
     Он никогда не забудет этого, этих слов, этих названий.
     - А Энни, нет! - завизжал он, - Энни, я буду оставаться здесь!  Я  даже
из постели вставать не буду! Пожалуйста! Господи, прошу тебя, не режь меня.
     -  Все  будет  хорошо,  -  сказала  она  и  лицо  ее  стало  растерянно
безучастным. Снова взгляд, темная расселина, неприкрытая  угольная  чернота.
Прежде чем разум его окончательно  заблудился  в  горящем  лесу  паники,  он
понял, что потом у нее останутся лишь смутные воспоминания о  том,  что  она
делала. Такие же смутные воспоминания  остались  у  нее  от  того,  как  она
убивала детей, стариков, пациентов в больнице и Эндрю Поумроя.
     Кроме того, это была женщина, получившая диплом медсестры в 1966 году и
говорившая, что работала медсестрой десять лет.
     "Она убила Поумроя этим самым топором".
     Он продолжал кричать, умоляя ее, но вместо слов вылетало лишь невнятное
лепетание. Он пытался перевернуться, отвернуться от нее, ноги  его  кричали.
Он пытался вытянуть их, успокоить, увести, колени его пронзительно вопили.
     - Еще минуточку,  Пол,  -  сказала  она  и  откупорила  бутылку.  Затем
плеснула краснокоричневую жижу на его левую щиколотку. - Еще одну  минуточку
и все будет кончено.
     Она развернула топорище, сухожилия выступили  на  крепком  запястье  ее
правой руки и он увидал, что она по-прежнему носит аметистовое  кольцо.  Она
полила топорище Бетадином. Он почувствовал этот запах,  специфический  запах
больницы, всегда предшествующий уколу.
     - Будет чуть-чуть больно, совсем чуть-чуть, - она перевернула  топор  и
полила другую сторону. Он увидел редкие пятна ржавчины на лезвии,  но  через
мгновение клейкая жидкость покрыла их.
     Энни Энни о Энни пожалуйста пожалуйста нет пожалуйста  не  делай  этого
клянусь тебе я буду хорошим О ЭННИ ПРОШУ ТЕБЯ ПОЗВОЛЬ МНЕ БЫТЬ ХОРОШИМ...
     - Чуть чуть больно и все. И с этим дурацким делом  будет  покончено.  И
нам обоим
     будет хорошо. Пол.
     Она швырнула открытую бутылку Бетадина через плечо, лицо ее  оставалось
пустым и бесстрастным, отрешенно твердым, правая рука скользнула по рукоятке
К стальному топорищу, левой рукой она ухватилась за нижнюю часть  рукояти  и
расставила ноги как дровосек.
     - Энни, пожалуйста, прошу тебя... НЕ ДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО!!!
     Топор со свистом опустился и вонзился, полностью войдя  в  живую  плоть
левой ноги Пола Шелдона прямо над щиколоткой.
     Боль скрутила его тело в гигантский болт. Темнокрасная кровь забрызгала
ее лицо  поперек,  напоминая  боевую  раскраску  индейца.  Стена  тоже  была
забрызгана кровью. Он ощутил скрежет металла о кость, когда она высвобождала
топор.  На  веря,  он  посмотрел  вниз   на   себя.   Простыня   становилась
багрянокрасной. Он увидел, как корчатся пальцы ног. Затем он увидел, что она
снова поднимает топор, с которого сбегают капли пурпура. Волосы ее вырвались
из плена шпилек и теперь свободно  ниспадали  вокруг  пустого,  отчужденного
лица.
     Он попробовал откатиться назад, несмотря на боль в ногах  и  коленях  и
тут до него дошло, что голень его двигается, а ступня нет.  Каждое  движение
расширяло рану от топора, делая ее похожей на раскрывающуюся пасть чудовища.
Он имел достаточно времени, чтобы осознать, что ступня его  теперь  держится
только на мышце икры, прежде чем топор опустился снова, точно в разверзнутую
пасть раны, отрезая ногу до конца и уходя глубоко в матрац.
     Энни вытащила топор и швырнула его в сторону. С отсутствующим видом она
посмотрела на истекающий кровью обрубок, затем нагнулась и подняла  коробок.
Загорелась спичка. Затем она взяла паяльную лампу с надписью "БэрнцОмэтик" и
повернула клапан. Светильник зашипел. Кровь стекала по тому  месту,  где  не
было больше Пола  Шелдона.  Энни  аккуратно  держала  спичку  под  горелкой.
Раздался фуф. Появился длинный желтый язык пламени. Энни подкрутила клапан и
огонь выровнялся в ровную голубую полосу.
     - Я не могу наложить шов, -  сказала  Энни,  -  нет  времени.  Турникет
слабый. Нет точки центрального давления. Надо прижечь.
     Она  наклонилась.  Пол  вскрикнул,  когда  огонь  плеснул   на   сырой,
кровоточащий обрубок. Закурился дымок. Сладковато запахло.  Когда-то  он  со
своей первой женой проводил медовый месяц на Гавайях. И этот запах  напомнил
ему луау. Запах свиньи, которую доставали из ямы с раскаленными углями,  где
она готовилась целый день. Свинья была  насажена  на  палку;  прогибающуюся,
черную, обгорелую палку.
     Боль пронзительно кричала вместе с ним.
     - Почти все, - сказала она и повернула клапан. Теперь  простыня  горела
вокруг обрубка, который больше не кровоточил. Обрубок был черным, как  шкура
свиньи, когда ее вытаскивали из ямы. Элин тогда отвернулась, а Пол изумленно
смотрел, как они снимали шкуру. Они делали это  с  такой  легкостью,  словно
снимали свитер в жаркий денек.
     - Почти все...
     Она выключила паяльную лампу. Его нога лежала в линии огня,  отделенная
ступня дергалась подле. Она вышла и  вернулась  с  его  старым  приятелем  -
желтым половым ведром. Она выплеснула содержимое ведра на огонь.
     Он все кричал, кричал. Боль! Божество! Боль! О Африка!
     Она стояла и смотрела на него,  на  чернеющую  окровавленную  простыню.
Стояла и смотрела в смутном оцепенении. Лицо у нее было  такое,  словно  она
услышала по радио, что в Турции