т выдать
вот такой  голос  -  слишком  он  не  соответствовал  зеленой  внешности
говорящего.
   Отговорив положенное, Смирнов повесил трубку  и  они  поспешно  пошли
прочь с вокзала.
   - Что теперь?
   - Теперь ждать, - сказал Крохин, - они на обычные вызовы не выезжают,
но на такой должны. Они всегда выезжают на сообщения о заложенной бомбе.
А это склад с оружием и взрывчаткой - почти то же самое, даже круче.
   - Максим... а нас, не поймают? - спросил Петька тихо.
   Крохин только головой мотнул раздраженно:
   - Не пори ерунды. Кто нас видел? Никто! Ты счас иди домой и за двором
Лапкина наблюдай. Потом мне скажешь, как там все прошло.
   Смирнов только кивнул неуверенно. Ему вдруг пришло в голову,  что  на
свете есть проблемы покруче нападок Сени Гребешкова.
   Звонок  последовал  в  семь  вечера.  Срывающийся  голос   Петьки   в
телефонной трубке сообщил:
   - Он вернулся!
   - Сеня? - быстро спросил Максим.
   - Нет! - крикнул Смирнов, - Лапкин вернулся!
   - Но он не должен был... - прошептал Крохин, -  хотя...  Это  даже  к
лучшему. Ведь это, наверное, его склад.
   - Что-то будет! - возвестил Петька Смирнов, - до связи.
   И он положи трубку, оставив Крохина со  все  усиливающимся  ощущением
неудачливого вызывателя духов. Очень неудачливого.
   Итак, Лапкин выбрал очень неудачное время для возвращения. Оставалось
надеяться, что все обойдется без большой крови.
   В восемь телефон истерично взвякнул таким  тоном,  что  Максим  сразу
понял - это его.
   - Идет Сеня! - коротко сообщил Смирнов.
   - Ох... я тоже иду!
   - Мам я погулять пойду? - сказал Максим одеваясь, - еще не поздно!
   - Все в клады играете? - спросила мать.
   - Ага, - произнес Крохин, чувствуя себя партизаном на  задании,  -  и
уже один нашли.
   Снаружи светила луна - и совершенно непонятно было, откуда с  чистого
неба сыпется редкий снежок - создавалось впечатление, что  это  крошатся
от мороза звезды.
   Сеня  был  тут  как  тут.  Максим  и  Петька  на  этот   раз   заняли
наблюдательную позицию в тени облезлых берез, чуть в стороне от  участка
Лапкина. Здесь была отличная видимость на двор,  притом,  что  сами  они
оставались в глубокой темноте.
   Гребешков, не задумываясь, перемахнул через  забор.  В  этот  раз  он
тащил с собой объемистый китайский баул из поблескивающей  синтетической
ткани. Не было сомнений, что груз должен был переместиться туда.
   И Сеня был один -  Максим  догадывался,  почему  -  старшие  товарищи
Гребешкова не поверили ему. Либо поверили, но  решили  перестраховаться.
Кладокопатель  споро  начал  разбрасывать  снег  над  люком,  совсем  не
замечая, что окошко  домика  Лапкина  светится  неярким  желтым  светом.
Гребешков вонзил принесенную с собой саперную лопатку с целью поддеть ей
люк.
   В следующую мерзлую минуту на сцене  возникло  еще  трое  персонажей,
причем появились они на диво синхронно,  хотя  и  совершенно  независимо
друг от друга. Луна подсвечивала картину холодным софитом.
   Из своей конуры вышел Бульдозер и плавно натянул свою цепь до отказа.
Он был готов ждать вечно.
   На крыльцо своего домика вышел Лапкин в  накинутой  на  плечи  драной
телогрейке. В отличие от своего пса он был склонен к более эмоциональной
оценке происходящего и уже открыл, было, рот для гневной матерной фразы,
если бы не внезапное появление третьего участника представления.
   Побитого милицейского бобика,  который  с  потушенными  фарами  вдруг
вырулил из соседнего переулка, а на подъезде к участку врубил  сирену  и
сигнализацию.
   Надрывный вой жестко и  страшно  ударил  по  окрестностям.  Петька  и
Максим замерли, остолбенел на крыльце Лапкин и  конечно  в  ужасе  замер
дважды застигнутый Сеня Гребешков. И только Бульдозер на  вой  никак  не
среагировал. Он ждал.
   Уазик притормозил у ворот  и  неестественный  механический  голос  из
громкоговорителя с ленцой посоветовал:
   - Стоять... Все встали не шевелятся.
   Все и так стояли - абсолютная оторопь делала их похожими на  каменные
статуи. Максиму вдруг  показалось,  что  он  присутствует  на  какой  то
апокалипсической игре в "замри".
   Проблесковый маячок ронял на окрестности синие блики.
   Из уазика появилось двое - как и положено в черных кожаных куртках  и
с АКСУ  наперевес.  Оба  мента  были  грузноваты  и  низкорослы,  отчего
казались почти братьями. Они не торопились  -  вразвалочку  проследовали
через калитку, но остановились у самой изгороди. Один качнул автоматом в
сторону замершего на крыльце хозяина дома:
   - Ты Лапкин? - спросил страж порядка.
   - Я, - сказал Лапкин, - а что...
   - А это кто? - так же с расстановкой спросил мент  и  указал  стволом
АКСУ на Сеню.
   Сеня побледнел - это казалось невозможным,  если  учесть  что  сверху
светила луна, делая всех присутствующих похожих на живых  мертвецов,  но
Сене это удалось. Похоже, он сейчас  напряженно  раздумывал  что  будет,
если сейчас взять и побежать и будут  ли  при  этом  стрелять  в  спину.
Видимо Гребешков решил что будут, и потому не стронулся с места.
   - Да откуда я знаю? - неверно и на повышенных тонах произнес  Лапкин,
- Кто он такой вообще?! Че он здесь делает?!
   Милиционер величаво обернулся к Сене и, сняв автомат с  плеча,  мягко
спросил:
   - Склад копаешь?
   - Какой склад?! - крикнул с крыльца Лапкин, - вы че вообще?!  У  меня
ведь там...
   - А ну молчать!!! - с неожиданной злобой крикнул второй мент, а потом
кивнул Гребешкову, - копай!
   Максима стала бить крупная дрожь.  У  него  на  глазах  пропадал  его
давний  враг.  Но  не  чувствовал  Максим  Крохин  не  радости  ни  даже
злорадства. Страшно было. И  еще  страшнее  оттого,  что  по  щеке  Сени
Гребешкова вдруг прокатилась скупая мужская слеза.
   Трясущимися руками он начал освобождать люк от земли.
   Охранители закона нервозно оглядывались по сторонам - им было неуютно
потому, что анонимный звонок, судя по  всему,  оказался  правдой.  Может
быть, они решали - стоит вызвать подкрепление или нет. Сеня рыл  мерзлую
землю с таким видом,  словно  по  завершении  ему  придется  туда  лечь.
Зрелище было не для слабонервных.
   А вот и люк снова блеснул в подлунном свете. Лопата  выпала  из  руки
землекопа и глухо стукнула  оземь.  -Это...  это  здесь.  -  Трясущимися
губами вымолвил Сеня.
   Максиму вспомнилось, как Гребешков бежал через дворы от  своры  своих
бывших подельничков. У него, тогда, как раз такое было лицо - бледное  и
испуганное, как у маленького мальчика, застигнутого  за  какой  ни  будь
непристойностью.
   - Да вы че, охренели, что ли все!!! - завопил Лапкин, сжимая кулаки и
делая шаг с крыльца, - с ума посходили?! Ведь это же...
   Второй милиционер рывком нацелил на него  автомат  и  звучно  щелкнул
затвором. Лапкин остановился, потрясая руками и тяжело дыша.  На  низком
лбу стража порядка выступил пот и тут же попытался замерзнуть.
   - Тяни... - хрипло приказал первый мент и кивнул на цепь.
   Трясущимися руками Сеня Гребешков  взялся  за  цепь  и  посмотрел  на
милиционеров. Глаза у него были большие и совершенно дикие от страха. Он
знал, что открывает дверь в свою несчастье.
   Лапкин беззвучно матерился. Менты нервничали. Сеня обмирал, а  Максим
подавил желание зажмуриться.
   Сеня дернул.
   Дернул изо всех сил и от рывка своего упал наземь,  а  вслед  за  ним
волочилась толстая цепь, на конце которой болталась  большая  квадратная
чушка с комьями прилипшей земли по бокам. В земле  осталось  аккуратная,
соответствующая чушке выемка.
   И никакого люка!
   Гребешков  застыл  на  земле,  сжимая  непослушными  руками  цепь   и
безумными глазами глядя на ментов.
   Позади него с низкими вибрирующими звуками набирал обороты Бульдозер.
   Лишенная стопора цепь, глухо позванивая, волочилась за ним.
   Доблестные работники городской милиции увидели надвигающегося на  них
ротвейлера и в ужасе попятились. Бульдозер был страшен. В этот  короткий
миг,  когда  он  преодолевал  несколько  снежных  метров   до   упавшего
Гребешкова, он был самим воплощением необузданного яростного мщения.
   Менты преодолели ступор и бросились прочь, не попытавшись сделать  не
единого выстрела. Может  быть,  им  показалось,  что  воплощение  мщения
яростного  невозможно  убить  из  обычного  оружия.  Потрясенный  Максим
наблюдал,  как  они  бегут  через  калитку  и  с  перепуганными   лицами
забираются в своего козла.
   Бульдозер достиг Сени и Сеня закричал.
   Лапкин бежал в одних тапочках через глубокий снег  по  направлению  к
Гребешкову и, как Крохину показалось, вовсе не для того, чтобы  оттащить
собаку. Менты что-то показывали через заиндевелые стекла  своей  машины.
Бульдозер ревел, Сеня орал.
   Не выдержав, Максим и Петька бросились прочь.
   В спину им неслись  вопли,  рев,  чей  то  сдавленный  мат,  а  потом
несколько  одиночных  выстрелов,  поразительно  четко   прозвучавших   в
морозной ночной тьме.
   Наползшая на луну одинокая туча послужила  своеобразным  занавесом  к
разыгравшейся трагедии.
   После этого жить стало легче. Во всяком случае, Максиму Крохину. Сеня
Гребешков в школу на следующий день не пришел, да  и  не  мог  прийти  в
ближайшие два месяца, потому что, как говорили сведущие  люди  с  такими
травмами в больнице лежат еще минимум полгода. Лапкин со своего  участка
исчез и сейчас сидел в КПЗ  за  мелкое  хулиганство,  а  хмурые  люди  в
форменных куртках каждый день  тщательно  просеивали  каждый  квадратный
метр его участка, извлекая из-под земного покрова ржавые жестянки, битые
бутылки и клубни прошлогодней картошки.  Их  провожал  злобным  взглядом
Бульдозер, в которого так никто и не попал.
   А Максим наслаждался странным и новым для него чувством уверенности в
себе.  Петька  его  только  что  не  обожествлял,  заявляя,  что  только
настоящий гений мог провернуть такую сложную операцию.
   В какой то момент Максиму и самому стало казаться, что это  он  хитро
подловил Сеню Гребешкова в тщательно спланированную ловушку, и что склад
с оружием был атрибутом одной из многочисленных выдуманной им игр,  и  в
реальности никогда не существовал.
   Мысль эта была странная, но отдавала неким прагматизмом - еще бы,  ну
откуда склад оружия  в  их  дворе?  Короткая  детская  память  сослужила
Крохину хорошую службу,  через  некоторое  время  начисто  утратила  все
детали операции по загону Сени, погребя их под навалом новых  интересных
и разнообразных игр, оставив лишь осознание собственных не  таких  уж  и
маленьких сил и возможностей.
   Как-то раз, на очередную угрозу школьного хулигана из седьмого класса
Крохин не  отмолчался,  а  ответил  бескомпромиссным  жестким  ударом  в
лицевую  часть  обидчика,  расквасив  ему  нос.  К   удивлению   Максима
казавшимся  несокрушимым  семиклассник  вместо   того,   чтобы   ударить
неожиданно сел наземь и расплакался, размазывая по  лицу  мутные  слезы.
Эта стычка послужила серьезной  ломкой  мировоззрения  Максима  Крохина,
после чего началось  его  бодрое  восхождение  по  лестнице  социального
статуса.
   Так  что  когда  через  три  месяца  Петька,  листая   свежекупленную
энциклопедию вооружения указал на чем-то знакомый пистолет и произнес:
   - Вот, глок! Совсем как в кладе! - Максим только  плечами  пожал,  он
уже не помнил, в какой игре у них был оружейный клад.
   А когда вспомнил, то было уже поздно - в том  ярком  и  цветном  мире
взросления, куда он сейчас вступал, не было места необъяснимому.
   Вместе с осознанием своей силы почти всегда пропадает вера в чудеса.

Жертва.

Вот жертва - gone a ticket to the moon.

   Это реальность? Или горячечный бред?
   Андрей этого не знал, но хотел, очень хотел и надеялся, что  все  это
было бредом.
   Но даже если так, то следовало признать, что это очень  длительный  и
основательный бред, которой к тому же зациклился и  повторялся  снова  и
снова.
   Это, впрочем, как раз входит в особенности горячечных снов.
   Хуже всего было думать, что все это происходит в действительности. Он
и не думал - в последнее время ему стало  тяжеловато  соображать.  Может
быть, это из-за тех белых округлых таблеток, что они подмешивают  ему  в
еду? Но с другой стороны если их нет, то, каким  образом,  эти  таблетки
попадают к нему? Не сам же он их берет.
   Нет. Куда проще считать это все сложной галлюцинацией,  психозом  или
даже  ярко  выраженной  параноидальной  шизофренией.  Все   лучше,   чем
предполагать, что все это может реально существовать на белом  свете.  И
какой же он после этого белый?
   Вот взять эти две рожи - ну с каких гравюр Дантова  ада  ни  сбежали.
Одна круглая как луна, мясистая, с отвисшей багрово-синей плотью в сетке
сиреневых перенатруженных сосудиков - не поймешь, вроде  бы  человек,  а
похож на свинью. Так, словно жирный откормленный боров  вдруг  попытался
стать человеком, да не вышло это у свиной его натуры - так и остался  на
полпути.
   Но это еще ничего по сравнению  со  вторым  обитателем  сего  жуткого
места - вот этот был настоящим исчадием. Кошмарный демон в  человеческом
обличье. Худой как скелет, лицо с правильными чертами, невыразительное и
малоподвижное. Но это если не глядеть в глаза - зеркало души, которую  у
этого типа, похоже, заменяет неугасимое пламя.
   Хари эти - такие разные, но с чем-то неуловимо объединяющим  начинали
каждое утро Андрея Якутина и предваряли собой каждый вечер его же.
   Да, все же больше всего это походило именно на кошмар.
   Андрей не помнил, как он очутился здесь, и что именно предваряло  его
появление под этими сумрачными сводами. Он напрягал  память,  но  память
была почти девственно пуста.
   Почти, потому что хранила в себе все те же две  образины  да  смутное
воспоминание как он, Андрей Якутин, идет вдоль густо  посыпанной  снегом
улицы, а неоновый свет подмигивает ему из витрин  и  игриво  прыгает  по
тонированным стеклами проносящихся автомобилей - раз, два. А сам Андрей,
он другой, то есть он, конечно, тот же самый, но вместе  с  тем  другой.
Он, как бы  это  сказать...  чище?  Нет...  наивней  и  с  великолепными
сверкающими впереди перспективами! Это он еще до того, как жизнь ударила
его в голову измазанным в нечистотах подкованным сапогом.
   Это, пожалуй, было наилучшее сравнение. Андрею, почему-то  доставляло
некое  горькое  удовольствие  придумывать  вот  такие  непрезентабельные
метафоры для собственного жизнепровождения. В конце концов, у него  была
всего лишь одна альтернатива - целый день  созерцать  двух  инфернальных
уродов, творящих вокруг действо совершенно неясного свойства.
   Да, тому Андрею, что жизнерадостно рассекал  сыплющий  остатком  зимы
воздух, явно не приходилось думать  о  чем-то  подобном.  Как  и  упорно
пытаться не задумываться о своей дальнейшей судьбе.
   Это если сжать зубы и признать, что все происходит в реальности.
   В чем он, кстати, и убедился в один  прекрасный  зимний  день  начала
февраля, когда забытье неожиданно кончилось.
   - С добрым утром, - сказала одна из рож, та, что похудее.
   И кто-то хмыкнул из угла -  наверное,  второе  не  порождение  бреда.
Якутин болезненно моргал и щурился - голова была тяжелая и соображала  с
трудом.
   Со стоном он попытался сесть и у него это почти  получилось  -  спина
уперлась в жесткие ребра  батареи.  Вот  только  правую  руку  никак  не
удавалось уложить  на  пол  -  сколько  не  пытался.  Скосив  глаза,  он
обнаружил, что рука его левитирует в воздухе у самой батареи и соединена
с ней тонкой стальной цепочкой.
   Понадобилось почти  три  минуты  непрерывного  осматривания  цепочки,
чтобы уяснить - это наручники. А рука, стало быть, прикована.
   Андрею сразу захотелось чтобы все это  оказалось  бредом,  но  теперь
сомнений не было - реальность, суровая и жестокая.
   Прикована рука, прикован он сам... зачем? Как он вообще тут оказался?
Память  мучительно  подыскивала  здравое  объяснение,  но  пока  в  этих
попытках не преуспела.
   - Где я? - спросил Андрей Якутин.
   - На планете Земля, - ответил худой, -  в  правом  спиральном  рукаве
галактики "Млечный путь". Это твой точный адрес. А ведь есть еще луна!
   Якутин принялся обдумывать фразу - ничего нового она явно  не  несла.
Тогда он принялся глядеть на худого -  тот  сидел  так  же  привалившись
спиной  к  обклеенной  дешевыми  моющимися  обоями   стене.   Сидел   на
белоснежном  объемистом  матрасе,  судя  по  всему,  недавно  снятом   с
роскошной кровати. А где еще могут быть такие матрасы? Еще в комнате был
паркет, голые стены и сияющая позолотой по пластику изящная  люстра  под
потолком, которая смотрелась тут абсолютно не к месту. В углу  скорчился
обладатель второй хари  -  никакое  прозвище  кроме  как  Боров  ему  не
подходило. Боров спал, тоненько всхрапывая и беспокойно  дергая  пухлыми
руками с короткими пальцами.
   Где-то позади Андрея обреталось  окно,  за  которым  шел  снег.  Тени
пушистых игривых снежинок порхали  на  призрачно-светлом  квадрате,  что
падал на стену напротив. За окном вроде бы начинался новый день.
   При виде падающего снега прежнее  воспоминание  о  вечернем  бульваре
вернулось с  пугающей  силой  и  реальностью.  В  голове  словно  что-то
щелкнуло и  нехотя  стало  восстанавливать  все  происшедшее  до  начала
мучительной наркотической Нирваны.
   Да, наркотической - он вспомнил!
   Вот он идет по проспекту - довольный собой  и  жизнью,  что  остается
позади гладкой белой дорогой, а спереди стелиться под ноги  -  такая  же
ровная  и  не  омраченная  ни  какими  рытвинами  неприятностей.  Жизнь,
сплетенная из маленьких  и  больших  радостей,  вышитая  уверенностью  в
завтрашнем дне и инкрустированная большими и амбициозными планами.
   Уж с кем с кем, а  с  Андреем  Якутиным  любимым  сыном  обеспеченных
родителей уж точно не  могло  произойти  ничего  плохого.  Такие  еще  с
колыбели стают на свой гладкий и прямой как  автобан  жизненный  путь  и
идут по нему  уверенно  и  быстро,  глядя  только  вперед  и  вверх,  на
возвышенный Олимп собственного благосостояния.
   Все у него было в тот снежный день, когда он шагал  по  проспекту,  и
можно было бы сказать, что он  был  счастлив,  если  бы  состояние  сего
перманентного счастья у Андрея Якутина почти не прерывалось.  А  как  же
иначе, если грязь и ненависть мира сего всегда обходит тебя  стороной  и
черная деготь людской зависти не касается твоих сияющих белых одежд.
   И  естественно  идущий  сквозь  снегопад  Андрей  был  сангвиником  -
доброжелательным, деятельным, умным, и немного ограниченным как все люди
с детских лет поставившие себе какую-то цель. У Якутина были друзья,  он
был гордостью семьи и у него имелись  богатые  матриархальные  планы  на
будущее, у него были деньги и хороший автомобиль - все  то,  из-за  чего
идущий по заснеженной улице человек просто и светло улыбается, вызывая у
одних прохожих ответные улыбки, а  у  других  неприязненные  взоры  -  в
зависимости от их собственного положения.
   Андрей шел к своему приятелю Павлику. Приятелю,  которого  он  считал
другом, но так уж получилось, что приятелей у Андрея было много,  а  вот
друзей не одного. Сам он,  впрочем,  об  этом  и  не  догадывался  -  не
случалось в его светлом мирке такого, что могло проверить эту дружбу  на
прочность.
   Павлик жил совсем рядом в потрепанной панельной многоэтажке - вот она
виднеется впереди темной угрюмой глыбой  с  моргающими  из-за  снегопада
блестками окон. А Андрей идет туда, чтобы взять...  да  он  хотел  взять
стопку музыкальных дисков и пару журналов и еще...
   Да не важно, что еще. Важно то,  что,  свернув  с  проспекта,  Андрей
Якутин одновременно  свернул  и  со  своего  светлого  жизненного  пути.
Свернул с многополосного шоссе на узкий, избитый  проселок  с  зарослями
высохшего чертополоха по сторонам. А вела эта дорожка к обрыву.
   Теперь же, вяло шагая по ней через тягучие минуты к пропасти,  Андрей
задал себе основной вопрос всех попавших  в  неприятную  ситуацию  -  ну
почему,