Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
Сергей БОЛОТНИКОВ
ДЕЙСТВО
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru
Пролог.
Дом без привидений.
Привидений в доме и вправду не было.
Зато было все остальное.
Ничем, впрочем, этот дом странен не был - обыкновенная панельная
многоэтажка - четырнадцать неряшливых проткнутых окнами квадратов
простираются в небеса, да ровная, как по линейке крыша с торчащими
ржавыми грибками вентиляции. Неровные черные стыки, ободранные стены со
следами старой бурой краски, неустроенные квартиры, низкие потолки -
словом, возвышалось это все из ядреной осенней грязи в одном из близких
Подмосковных городов - таких близких, что их уже можно было считать
Москвой, только маленькой.
Возвышалось, и не привлекало к себе никакого внимания.
В городе есть дома и получше - даже панельные, благо сейчас даже эта
скоропортящаяся продукция вполне может стать элитным жильем с нежно
розовыми стенами и стеклопакетами.
Но этот дом не элитный. И у него нет никаких шансов им стать.
В нем имеется лифт и три подъезда - и, понятное дело, угластый
подъемник может обслужить только один из них. Но жильцов соседних это ни
в коей мере не волнует, потому как ценный механизм, принадлежащий одному
из подъездов, все равно осчастливливает своих владельцев более-менее
бесперебойной работой крайне редко. Зато в его привычке часто выходить
из строя без объяснения причин. Бывалые жильцы это знают и потому не
спешат пользоваться коварной машиной, даже если она проявляла твердые
признаки работоспособности. Новички же... за прошедшее бурное
десятилетие в доме сыграли уже три свадьбы, которые фактом своим
полностью и бесповоротно обязаны не вовремя заклинившему подъемному
механизму. И сейчас, войдя в его обитое вытертым древозаменителем нутро
можно заметить полустертые, писанные шариковой ручкой стихи, что
оставили на его стенах безвестные мечтатели, безнадежно опоздавшие
домой/на работу/в институт энное количество лет назад.
Помимо лифта у дома есть домофон, который работает всегда, хотя
периодически уличные вандалы пытаются пресечь его жизненный путь. Он
звенит, впуская вас внутрь и побренькивает, выпуская. Его стоппер,
закрепленный под верхней кромкой дверного проема, пропускает лишь людей
ростом ниже метра восьмидесяти. Жильцы выше молча страдают и приобретают
раболепную привычку пригибать головы, входя в абсолютно любую дверь,
теми самым сильно роняя к себе уважение.
Домофон работает не один, ему помогает консьержка - имени ее никто не
знает, и к тому же создается впечатление, что они все время меняются.
Возможно, так оно и есть, докапываться до истины никто не пробует,
жильцам просто важно знать, что кто-то сидит внизу, олицетворяя собой
вторую линию обороны перед ВНЕШНИМ МИРОМ, что настойчиво стремится
попасть внутрь панельной крепости большинства живущих здесь людей.
Коньсъержка смотрит старый черно-белый телевизор и с кем-то
разговаривает. С кем - никто не знает. Может быть с домофоном, который
всегда отзывчиво звонит в ответ и ободряюще подмигивает красной
лампочкой. С жильцами консьержка не разговаривает.
Сразу за ней начинает тонкая кишка коридора, которая ведет куда-то
дальше, освещая вам путь одинокими люминесцентными лампами, да изредка
встречающимися провалами окон.
Коридор длинен и уныл, и ясно видно, что у архитекторов, что
проектировали давным-давно это строение, была масса свободного времени и
потуги на эстетство. Нет, коридор, безусловно, не Критский лабиринт, но
свежевъехавшие жильцы тратят не одну и не две завлекательные минуты,
чтобы добраться через эти покрашенные зеленоватой потрескавшейся краской
хитросплетения до вожделенного лестничного пролета...
Который в противовес коридора всего один и ведет строго ввысь. Зимой
его ступеньки леденеют. Разрываемая лестничными клетками череда ступенек
ведет под самую крышу, нигде больше не отклоняясь от строгой прямой.
Подход к квартирам прост - пор три на каждой клетке - две двери рядом
друг с другом и одна прячется за поворотом. Бывает, жильцы задумываются
над этим противоречием коридора и лестницы в небо, но куда чаще просто
поминают нерадивым дизайнеров крепким словцом, в очередной раз пытаясь в
полной разбитых ламп темноте нащупать дорогу к выходу.
Под крышей дома лестница заканчивается завешенной угрюмым амбарным
замком лестницы на чердак. О том, что дужка замка только придвинута, но
не защелкнута, знают лишь избранные. Тем более, что дверь на крышу
находится как раз напротив и потому чердаком почти не пользуются.
Через крышу можно попасть в другие подъезды, минуя домофон, так что
это проторенный путь антисоциальных типов различной направленности. Еще
на крыше водятся голуби и потому черный рубероид давно приобрел бледно
серый оттенок, на котором регулярно поскальзываются ищущие новые пути
антисоциальные типы. Голуби мирно воркуют и пикируют с самого верха
вниз, где у подъезда радетельные старушки всегда сыплют им хлебные
крошки.
Вокруг них расстилается двор - узкий, длинный и забитый строительным
мусором.
Неизменные качели-карусели смотрятся среди него остовами давно
вымерших то ли зверей, то ли угледобывающих механизмов. Дети играют там
в сталкеров и диггеров. Еще там выгуливают собак, и потому собачьи
отходы жизнедеятельности устилают двор таким же ровным слоем каким
голубиные - крышу. Юные сталкеры и диггеры часто в них влипают, чем до
слез радуют своих мамаш. Впрочем, иногда оные продукты появляются и в
подъездах, непонятным образом минуя консьержку и домофон.
Подъезды полны дверей - разных, внутренних и конечно внешних.
Картонных доисторических, модерновых железных и новомодных стальных
бронированных. Качество их можно проверить лишь опытным путем, потому
как внешне они друг от друга не отличаются.
Затейливые номерки радуют глаз пришедших снаружи, а мощные оптические
глазки - органы зрения стоящих по ту сторону двери хозяев.
Пол на площадках бетонный и с трещинами. На стенах граффити.
За дверьми живут люди. Их много, они все разные и именно они делают
этот дом тем, чем он есть. Ведь без жильцов любой дом мертв. И этот не
исключение. И потому всех его постояльцев - мужчин и женщин, молодых и
старых, добрых и злобных - таких разных и не похожих объединяет одно
обстоятельство, делая их неуловимо схожими друг с другом, как могут быть
схожими люди волею судеб попавшие вместе в кризисную ситуацию.
Они все - соседи. И все живут в четырнадцатиэтажном панельном доме -
справа, слева, сверху и снизу друг от друга - разделенные тонкими
кирпичными стенками и непробиваемыми барьерами своих собственных
обособленных жизней.
Они плохо знают друг друга, они мало разговаривают и считают, что
ничем не отличаются от окружающих, но это не так.
В конечном итоге они в одной лодке - высокой, строенной из бетона
облезлой лодке, что несет их сквозь жизнь совсем не в том направлении.
Такой он и был этот дом - самый обычный внешне и без привидений
внутри. И день за днем, год за годом смотрел он своими пыльными и не
очень окнами на своего брата близнеца через крошечный захламленный двор,
пока на сырой асфальт, подле одного из подъездов не шлепнулось,
запечатанное в белоснежный, с сине-красным пунктиром конверт, письмо.
Ветер подхватил его и попытался унести вместе с желтыми, изляпанными в
осенней грязи, листьями да силенок не хватило. Протащил и бросил у самой
двери.
Письмо осталось лежать.
Все начинается с малого.
Интерлюдия.
Отгремел большой взрыв, а вслед за ним целая череда мировых и
вселенских катастроф, коих было так много, что они периодически
накладывались друг на друга, давая катаклизм в квадрате. Рождались
звезды и умирали звезды, утаскивая в темное небытие все любовно
взращенные свои планеты. Туманности разворачивались циклопическими
парусами, гордо реяли и не менее гордо схлопывались в коллапс. Существа,
странные и ужасные, большие и маленькие правили бал, отправлялись в
походы, строили заговоры, убивали чудовищ и друг друга и мир сотрясался.
Но минули века, родовые корчи вселенной утихли. Сгинули куда то
гиганты и циклопы, духи и дети звезд и обезличенные силы разлились по
галактикам. Звезды и планеты перестали танцевать канкан и плавно
закружились каждая по своей орбите. Галактики умерили свой пыл и даже
попридержали более резвые кварки, хотя те все время старались пересечь
скорость света. Темнота перестала бурлить, явив долгожданный покой.
И в наступившей менопаузе на вытертых от времени вселенских
подмостках осталось только три персонажа.
Кто их здесь забыл, и для чего вообще их создавали - время уже
покрыло тайной. Может быть, кто ни будь из отбуянивших свое хтонических
богов и гигантов, а может быть, они были прямым порождением какого ни
будь катаклизма, которые иногда принимали самые удивительные формы. Быть
может, они сами этого не знали, они совсем ничего не решали, и потому
могли только парить посреди пыльной, оббитой вытертым бархатом вселенной
с серебряными пуговицами звезд и смотреть вниз. На крошечную голубую
планетку с симпатичными завихрениями облаков. И обсуждать.
Это были:
Клоун (белая, вечно улыбающаяся маска, ни одной мысли по лицу не
прочесть. Пышные багровые одежды, жесткий характер).
Поэт (Бледный лик, навевающий мысли о крайней стадии аутизма. Белые
одежды. Слезы и море вселенской грусти).
Жница (все чин по чину: темный балахон. Под капюшоном скрывается
подозрительной формы лицо. В худых руках держит сельскохозяйственный
инструмент. Балахон весь в разноцветных бантиках и ленточках, с шеи
свисает мирник, на инструменте наляпаны фенечки. Молчит).
Молчанье. Унылое созерцание звезд. Потом:
Клоун: Друзья! Смотрите, как все завязалось!
Поэт: Опять, и уж не развязать.
Жница: Молчит.
Все вместе смотрят вниз.
Поэт (с тяжелым вздохом): Как все запущенно. Печально. А знают ли
они?
Клоун: Они, не знают! Они тупы по жизни. Не то, что мы...
Поэт: Умерь гордыню. Не знаю, что и делать. Ты помнишь как все в
прошлый раз?
Клоун: Вот была потеха!
Поэт: И нас чуть не сверзили вниз. Мне было страшно.
Клоун: Ты ничего не понимаешь. Ведь в этом радость жизни! Весь кайф!
Поэт: А если все ж сверзят. Что нам тогда?
Клоун: Вселенский кайф. The show must go on! Но к делу... гляньте-ка!
Поэт: Все туже! Почему так происходит? Почему?
Жница: Молчит.
Клоун: Ну, раз нельзя распутать... так можно разрубить!
Поэт: Но ведь тогда... тогда они погибнут.
Клоун: Зато потехи море. Не согласен?
Поэт: Нет! Жизнь священна (для нас во всяком случае).
Клоун: Не для меня...
Поэт (задыхаясь от гнева). Ты... ты клоун убийца из космоса!
Клоун затыкается. Молчание. Все смотрят в разные стороны. Земля под
ними лениво чешет по своей орбите.
Клоун: Ну хорошо, я палку перегнул - согласен. Но есть же выход,
пусть и без потехи.
Поэт (недоверчиво): Какой?
Клоун (показывая на жницу): Она! Всему приходит срок. Пусть он у них
случится раньше!
Ей что, раз плюнуть!
Поэт: И вправду выход. Пусть применит силы... (обращаясь к жнице)
милейшая!
Жница: Молчит.
Клоун: Эй, там на баке! Мы с вами речь ведем!
Жница: Молчит.
Клоун и поэт переглядываются друг с другом, а потом выжидающе смотрят
на жницу. Та упорно молчит.
Клоун: Какая то ты нелепая.
Катрен первый.
Is this the real life?
Собачник.
Вот собачник - душой всегда с животным.
Альма разбудила своего хозяина как обычно - в семь утра промозглым
кутающимся в сумерках утром. Хозяин - Алексей Сергеевич Красноцветов с
натугой разлепил глаза, а потом, старчески покряхтев, сел на кровати.
Хотя до старости ему было еще далеко - сорок пять лет, скорее самый
расцвет, чем начало дряхления. И все же вот так вставать в такую рань
уже не так легко как в сгинувшей много лет назад молодости. Не хватает
энтузиазма, что ж тут...
Тяжко вздохнув и еще витая в остатках сумбурного утреннего сна,
Алексей Сергеевич посмотрел на Альму. Ту явно не мучили проблемы ушедшей
молодости - никуда она от нее не уходила, а терзали ее неприятности куда
более физического характера, которые заставляли ее низко взрыкивать и
умоляюще глядеть на Красноцветова своими медового цвета глазами.
Альма была восточно-европейской овчаркой в самом расцвете сил.
Крупная, насыщенного рыжего цвета с угольно черным чепраком. Красивая
псина, и с характером. Знакомые, глядя на нее, всегда удивлялись - ну
зачем такая роскошная служебная псина скромному бухгалтеру
Красноцветову? С какой стати? Разве сумеешь такой рулить? А тренировка,
а ОКД с СКД? Говорят, если овчарку не тренировать, она вырастает
избалованной и агрессивной, совсем без тормозов. А ее размеры...
Вообще Алексей Сергеевич служебных собак не любил, но с Альмой
получилось так, что не взять ее было просто нельзя. Один приятель,
человек военный, владелец не менее роскошной (и огромной) овчарки давно
предлагал Красноцветову обзавестись животиной.
Тот отнекивался - говорил, мол, собак он любит, но не таких больших,
можно сказать декоративных, к тому же...
- Да брось ты, - обрывал его приятель, поглаживая свою зверюгу
(выученную кидаться на посторонних молча, что пугало куда больше любого
лая) по мохнатой холке, - Декоративная! Ну что за собака? Табуретка
лающая, ножки как спички, глаза навыкат. А шейка! Пальцами от так
сожмешь, - он поднимал в воздух заскорузлую широкую руку и проделывал в
воздухе сложное движение, - и все! Нету псехи! И не пискнет.
Алексей Сергеевич, глядя на это, всегда задумывался, что, возможно,
после данного движения не пискнул бы и он сам, доведись ему попасть в
этот захват.
- Защиты от нее никакой, - продолжал собачник, - а тем, кто сам
защититься не может, собака нужна. Вот такая. - И снова гладил свою
зверюгу, а та блаженно жмурилась и прядала ушами.
Красноцветов регулярно отшучивался и делал это до тех пор, пока возле
подъезда собственного дома его не встретили две глыбастые, разящие
перегаром тени и в мягких матерных выражениях посоветовали расстаться с
частью собственного кровного имущества.
Добираться до дома пришлось без пальто и босиком (а был январь и
крещенские морозы разгулялись вовсю), и возмущению Алексея Сергеевича не
было предела, но опять же пока ему как-то раз не пришла в голову мысль о
том, что вместе с деньгами и одеждой неизвестные грабители могли отнять
и жизнь. После этого возмущение исчезло, оставив лишь тупой и животный
страх, который таился где-то в сердце и выползал каждый раз, стоило
Алексею Сергеевичу припоздниться на работе и возвращаться домой по
темноте.
Собственно уже тогда дело было решенным. Поняв, что рискует сохранить
эту малодушную заячью дрожь навсегда, Красноцветов набрал номер
знакомого и уже через неделю был гордым обладателем несуразного щенка -
пузатого и толстолапого, а также тяжелого и объемистого хомута на шее
коему название - собаковод.
Поначалу было тяжело. Потом он привык. Кроме того, собака (к которой
довольно быстро прилипло взятое из какого черно-белого старого фильма
имя Альма) была такой милой, что одним своим видом компенсировала все
неудобства. Щенки вообще красивы, но этот черный плюшевый медведь с
темно-золотистыми наивными глазами бил все рекорды умиления.
Пройдя через обязательные вымоченные полы, погрызенную мебель и плачь
по ночам, Альма подросла и вызывала уже не умиление, а смутную тревогу
темпами и пределами своего роста. Красоту она, впрочем, сохранила -
порода говорила сама за себя.
Алексей Сергеевич не заметил, как стал заядлым собачником. В доме
вдруг как-то не заметно появились поводок, ошейник и намордник с
садомазохисткого вида стальными бляшками, две расчески - обычная и
жесткая щетка, книги по собаководству, средство от ушных клещей, собачий
шампунь на полочке в ванной возле его собственного и шерсть по углам
ближе к весне. Он познакомился с собачьим контингентом своего дома и их
хозяевами - его соседями, о которых Красноцветов даже раньше и не
подозревал. У него вошло в привычку к семи вечера выходить на улицу не
зависимо от погоды и проводить там около часа, неспешно кружа по двору в
компании галдящей и крутящейся под ногами породистой своры. И разговоры
у него стали теперь другими - о дрессировке, о породах, о блохах и
клещах да о тримминге.
Дрессировку, впрочем, Альма так и не прошла - и, не смотря на все
злословие, характер у нее так не испортился. Впрочем, он у нее всегда
был такой - приветливо дружелюбный к своим, настороженный, но не
агрессивный к посторонним. Команд Альма не знала, но между ней и
хозяином давно уже установилась некая эмпатия, и потому Красноцветов
применял к своей собаке обыкновенный человеческий лексикон.
И она понимала, умное животное! А окружающие только удивлялись и
разводили руками.
Впрочем, свои желания она доводила до хозяина опять же невербальным
образом.
Красноцветов нашарил на холодном полу стоптанные тапочки и с тоской
глянул на свою собаку. Альма приплясывала, Альма заглядывала ему в глаза
и, казалось, готова вылезти из собственной шкуры. Конечно, утро. Один
знакомый парнишка как-то раз заметил, что собаки чем-то похожи на
арестантов в тюрьме строгого режима - и те и другие ходят в сортир в
строго определенное время. И попробуй, не выведи!
- Ну, ну, Альма, - сказал Алексей Сергеевич, отодвигая в сторону
псину, что стремилась положить ему на колени здоровенную свою голову.
Бросил взгляд в окно, но ничего не увидел - стекло запотело и
избавило владельца квартиры от созерцания раннеутреннего позднеосеннего
пейзажа, который мог вогнать в тоску и закоренелого оптимизма.
Алексей Красноцветов поднялся и с заметным усилием начал очередной
свой день - тягучую череду установившихся ритуалов.
Ванная, угрюмое лицо в зеркале, вой бритвы, Альма под ногами,
коридор, кухня, чад сгорающей яичницы, бодро, но непонятно бормочущий
телевизор, Альма, шипение газа в коморке, отчаянная сонливость,
вилка-нож, раковина, грязная посуда, чай как спасение, ноги не влезают в
брюки, тяжелое пальто, сонливость, Альма.
- Ну подожди ж ты! - молвил Красноцветов с некоторым раздражением,
нацепляя на собаку толстый, обшитый металлом ошейник.
Альма не могла ждать - у нее кончалось терпение и потому на месте
стоять она не могла. Ей сравнялось три года и юношеский задор еще не до
конца из нее выветрился.
Дверь на ключ. Косой взгляд на лифт и по вниз лестнице. Ступеньки
хоть не скользкие.
Псина несется где-то впереди, пролета на два.
Алексей Сергеевич спустился вниз с пятого этажа, продрался сквозь
лабиринт коридора, не забыв теплым словом помянуть безвестных строителей
сего здания, миновал консьержку (абсолютно бодрую старушку - интересно,
она хоть когда ни будь, спит?) и с хлопком двери вывалился наружу - в
полумрак и холод.
Ветер тут же налетел на него, заставил трепетать полы пальто, завел
вокруг хоровод желтых мертвых листьев. Лохматые, рваные тучи неслись по
небу так низко, что начинало казаться, что они излохматились о голые
верхушки деревьев. В воздухе был туман, на земле непролазная грязь и
свинцовые лужи глубиной с черное море.
Что вы хотите - ноябрь. Начало и до снега еще ого-го сколько.
От восторга свежим во