миг замерли.
   - Эй там... - еле слышно сказал голос из  тьмы,  -  За  стеной...  вы
настоящие? Живые?
   - Живые, живые! - крикнул Валера, - живее некуда. А  вот  ты  что  за
тварь?
   - Да вы не стойте, пролазьте. Здесь безопасно.
   Пожав плечами, Валера расширил дыру до приемлемого размера и  соседи,
пригнувшись по одному, проскользнули в пролом.
   За стеной было темно - дверь на  чердак  оказалась  плотно  закрытой.
Убогое, заляпанное голубиным пометом окошко под самой  крышей  почти  не
давало света - на улице наступала ночь.
   С той стороны каменной перегородки во множестве лежали дохлые крысы с
оскаленными, изуродованными ртами -  похоже,  перед  тем  как  погибнуть
зверьки из последних сил  пытались  грызть  неподатливый  камень,  чтобы
когда ни будь, ценою гибели сородичей, оказаться на той стороне.
   - Вот, я тут, немного дальше, - сказал голос, -  добро  пожаловать  в
подъезд номер три.
   Чердачное помещение тянулось во всю  длину  их  дома  -  исполинский,
полный строительного хлама  зал  с  низкой  крышей.  Четверть  помещения
отделяла теперь стена, а еще одна часть оказалась отгороженной массивной
решеткой из тусклого серого металла. В  полутьме  за  толстыми  прутьями
угадывалось чье-то лицо.
   - Идите сюда, - сказал этот  тип,  -  да  не  смотрите  так...  я  не
порождение мрака. Я ваш почтальон, Поляков моя фамилия!
   - А ты то, как тут оказался, друг мой ситный? - спросил Красноцветов,
подходя ближе, - ты ж вроде не тут жил?
   - Жил, не жил, какая разница, - поморщился Поляков, - я тут уже целый
день, с утра. И, похоже, уже не смогу выйти... да не в том суть!  Я  был
уверен, что здесь еще есть люди кроме меня.
   - Есть, как видишь, - сказал Валера, -  повезло  тебе,  братец,  счас
взломаем твою решетку...
   - Бесполезно, - почтальон взмахнул рукой, - прутья из титана,  десять
сантиметров в обхвате. Вам не сломать. Да дело даже не в решетке. Я ведь
в соседнем подъезде. Во втором.
   - Да ты не отчаивайся!  -  произнес  Алексей  Сергеевич,  -  я  двоих
вытащил, Саньку вон с электрического стула снял,  и  тебя  как  ни  будь
достанем.
   - Не пытайтесь... не надо, - сказал Поляков,  придвигаясь  поближе  к
решетке, - я ведь специально сюда пришел. Знал, что рано или  поздно  вы
здесь объявитесь. Поэтому я хочу с вами поговорить.
   - О чем? - спросил Ткачев, - что ты можешь нам сказать?
   Почтальон покачал головой:
   - Так получилось, что  я  знаю  немного  больше,  о  том,  что  здесь
происходит. Я здесь с утра, и успел успокоиться и все обдумать.  Как  вы
думаете, где мы сейчас находимся?
   - В бреду... - фыркнул Александр, - в каком-то кошмарном сне.
   - Это довольно близко к истине,  -  сказал  Поляков,  -  это  кажется
дурным сном, но в отличии от бреда у этого места есть свои законы.  Своя
система.
   - Нет тут системы, - пробурчал Красноцветов, - безумие одно. Ну чего,
спрашивается, может быть общего у моих собак,  наносистем  Ткачева  и...
морских свинок, кажется?
   Крыс...
   - Да вы ведь и сами заметили, - улыбнулся  почтальон,  -  Общего  нет
ничего, но вспомните, что было с вами до того, как  этот  безумный  день
начался? Где были крысы, электроника, собаки и... и  мои  степи,  полные
демонов?
   Соседи молчали. Смутные, нервные обрывки, приходившие им в  головы  в
течение всего дня, неожиданно складывались, сливались, обрисовывая нечто
единое. Единое, и темное, как грозовые тучи у низкого горизонта.
   - Я помню... - неохотно нарушил  тишину  Ткачев,  -  помню  Кусаку  и
Бутчера, помню, как мы ломали... там была крыса, да... Но это всего лишь
сны!
   - Не всего лишь... - сказал, улыбнувшись, Поляков, - Это Сны. Вы ведь
заходили в двери? Заметили связь?
   - Я тоже помню, - сказал Красноцветов, - А связь...  мы  ведь  как-то
влияем на двери?
   - Мы тут на все влияем! - Поляков стукнул по толстому пруту  решетки,
- это все, вокруг, построено на нас! Это мы и есть! Еще одно замечание -
вы смогли добраться из одного подъезда в другой. Без сомнения  это  было
трудно, но вы смогли! А это значит, что несмотря на выверты пространства
по дому МОЖНО передвигаться! Достаточно выучить правила.
   - Звучит пугающе, - произнес Александр, - наверное, потому  что  этим
мы признаем реальность происходящего.
   - Это и есть реальность, - сказал курьер, - в той или иной степени...
Главное, я могу сделать два вывода - первый: кроме нас,  наверняка  есть
еще живые, второй: также есть выход и  я,  наверное,  единственный  знаю
каким он должен быть.
   - Каким же? - спросил Красноцветов, - лестница обрывается.
   - В четвертом подъезде выхода  нет.  Во  втором  тоже  -  я  смотрел,
пробовал. Но вы сейчас в третьем. Вспомните еще один объединяющий  факт.
То, что мы видели незадолго до Снов?
   Ну, посмотрите на меня - я почтальон.
   - Письмо, - сказал Александр, - я видел письмо,  оно  валялось  возле
подъезда. Я еще подумал, подобрать его, но решил не трогать...  вы  тоже
его видели? - он обернулся к соседям.
   - Как же,  лежало  справа  от  ступенек,  долго  лежало,  -  произнес
Красноцветов, - белый конверт, синий штемпель.
   Поляков негодующе качнул головой, словно у него с этим  письмом  были
связанны некие тяжелые воспоминания:
   - Письмо. Но главное не оно.  Главное  -  почтовый  ящик.  Во  сне  я
опускал письмо в ящик, после этого просыпался.
   - Ящик? Но в нашем доме нет почтового ящика, - заметил  Красноцветов,
- только на соседней улице.
   - Вам надо искать его не в коридорах, - Поляков  вновь  наклонился  к
решетке, - нет!
   Зайдите в двери. Послушайтесь меня - только так, мы сможем  вырваться
на свободу. Это возможно!
   - О, да, - усмехнулся сетевик,  -  также  возможно,  как  шизофренику
самому преодолеть болезненный бред. Только в  нашем  случае  болен  весь
мир.
   - Идите к почтовому ящику, - настойчиво повторил почтальон, -  больше
я ничем не могу вам помочь. Я постараюсь найти остальных живых...  может
быть,  проберусь  в  первый  подъезд.  А  вы  найдите  ящик...  и  тогда
возвращайтесь.
   - Как же мы вас найдем? - удивился Красноцветов.
   - Встретимся здесь. На чердаке второго подъезда. Да, и  у  меня  есть
подозрения, что в  соседние  подъезды  можно  попасть  не  только  через
чердак. И через двери тоже, если идти достаточно долго. Ну. Это все.
   - Постой, - заговорил Александр, - а как же...
   - У вас есть цель, - твердо сказал Поляков, - теперь есть.  Поверьте,
я немного понимаю законы этого дома, с целью идти гораздо проще! Найдите
ящик! Это важно!
   - Что ж, ящик так ящик, - покачал головой  Алексей  Сергеевич,  -  вы
уверенны, что не хотите остаться?
   - Это бессмысленно. Кроме того, здесь не слишком уютно  -  территория
подъезда номер один тонет во тьме. И, кажется, там кто-то есть...
   Поляков осекся, потому что тьму за его спиной разорвал чей-то резкий,
жестокий хохот.
   Соседи  вздрогнули,  захотелось  поскорее  покинуть   негостеприимный
чердак. С полминуты жуткий смех длился, а потом сменился  издевательским
ерническим голосом:
   - Один из них утоп, Ему купили гроб, И их осталось трое!
   После  последней  строчки  вновь  настала  мертвая  тишина.   Поляков
посмотрел в глаза, отделенных от него решеткой людей:
   - Помните про ящик... Ну, до свидания!  Встретимся  здесь,  -  и  он,
резко оттолкнувшись от решетки, устремился в глубь чердака.
   Скрипнуло, на загаженный пол легла тонкая полоса света от открывшейся
двери.
   Почтальон ушел.
   Некоторое время соседи молчали.
   - Ну что ж, - сказал, наконец, Красноцветов, - ящик так ящик.  Ничуть
не хуже чего ни будь другого. Во всяком случае, на нем не растет  шерсть
и он не лает.
   Валера согласно кивнул, а Александр Ткачев удивленно заметил:
   - А ведь мне знаком этот голос... ну, тот который смеялся.  Это  ведь
тот самый клоун из моего терминала. Только он теперь не синтезирован!
   Алексей Сергеевич пожал  плечами  и  они  побрели  к  единственной  в
помещении двери, за которой  теперь  скрывалась  страна  мрачных  чудес,
страна растекающихся будильников, в которой солнце встает  на  западе  и
садится на юге и где у каждой из множества  лун  обязательно  есть  свое
стремительное копытное. За дверью ждала змея, кусающая себя за  хвост  -
пересеченная лестницами вертикальная шахта подъезда номер три.

Эстафета.

   После того, как дверь на чердак закрылась за ним, Константин  Поляков
уверенно  отправился  вниз  по  лестнице.  Там,  за  чередой  одинаковых
ступенек, на уровне четвертого этажа  лестничный  пролет  подобно  ленте
Мебиуса встречал свою второю сторону  и,  немыслимо  изгибаясь  в  неких
внепространственных далях,  приводил  на  площадку  этажа  двенадцатого.
Ходить так можно было до бесконечности, но Поляков  не  дойдя  до  точки
сдвига,  свернул  в  неприметную  дверь  под  номером  73  и,  внутренне
собравшись, потянул дешевую силуминовую ручку.
   Со скрипом, протирая  на  древнем  линолеуме  широкую  полосу,  дверь
отворилась и явила за собой бескрайнее сверкающее пространство о котором
Константин, с самого начала этого безумного  дня  не  переставал  втайне
вздыхать.
   Он сделал шаг и жгучий ветер  свободы  дунул  ему  в  лицо,  заставив
прищуриться от едкой,  мелкой  пыли,  которую  игривый  воздушный  поток
вздымал с верхушек одиноких барханов, что примостились в кольце  угрюмой
каменной породы, как редкие животные в клетке зверинца.
   Курьер  огляделся  -  он  снова  был  одет   в   знакомый   по   снам
непритязательный костюм - вытертые джинсы  с  псевдомедными  заклепками,
куртка из кожзаменителя сделанная  в  далекой  экзотической  Турции,  да
тяжелые ботинки на толстой подошве - яркой и глупой молодежной  окраски.
Непрозрачные очки в толстой пластиковой оправе давно вышедшие из моды  и
защищавшие глаза от палящего солнца торчали из правого верхнего кармана.
   Впереди лежала земля - пустынная и унылая, она  хранила  и  пестовала
свои горькие воспоминания, что  лежали  на  ней  подобно  тяжелой  серой
печати.  Что-то  случилось  здесь  -  давным-давно,  что-то   нехорошее,
прошедшее по окрестным холмам подобно бешеной буре сметая все следы мира
и процветания.
   Впрочем, скорее всего и до катаклизма, эта обитель  уныния  не  могла
похвастать особым богатством.
   Константин шел вперед, километр за километром, его привычные к ходьбе
ноги почти не знали усталости. Палило солнце, слабый  ветерок  гонял  по
каменистой почве скомканные шарики  промасленной  оберточной  бумаги,  а
вокруг валялся техногенный мусор - остатки ныне сгинувшей цивилизации  -
всяческого рода железки, пружины от задней  подвески  "жигулей",  смятые
жестянки "кильки в томате", будильники  "слава"  и  "полет"  -  все  без
стрелок, алюминиевые  ножи  и  вилки  с  таинственной  надписью  "нерж",
чугунные   олимпийские    мишки    с    улыбками    идиотов,    стальные
календари-перевертыши с навеки застывшим  числом  тринадцать,  да  битые
бутылки из-под портвейна "агдам" и "солнцедар".
   Где-то здесь, в глубинах этой негостеприимной земли  скрывался  вход,
нет, скрывались врата, выход в подъезд номер один, где  могли  быть  еще
живые люди - потерянные, дезориентированные, испуганные за свою жизнь  и
свой рассудок.
   О том что он, в сущности, находится  в  одной  из  квартир,  Полякову
напоминали только изредка встречающиеся одиноко стоящие стены -  остатки
обрушившихся домов - оклеенные одинаковыми безвкусными обоями в  розовый
цветочек.
   Через два часа он достиг утлой деревеньки расположившейся в  угрюмой,
похожей на кратер  котловине.  В  наспех  собранном  из  разнокалиберных
гнилых бревен бараке трое  обросших,  бомжеватых  личностей,  напряженно
слушавших молчащий картонный динамик, неприветливо зыркнули воспаленными
глазами на Константина и на  его  вопрос  о  ближайшем  крупном  городе,
махнули  рукой  в  сторону  встающего  солнца.  Помимо  солнца,  в   том
направлении, должен был находится  город  Сарайск  -  самый  большой  (и
единственный) культурный центр этих познавших беду земель.
   До Сарайска курьер добирался еще часа три, сначала пешком, а потом на
пронзительной скрипящем средстве местного сообщения  -  потерявшем  цвет
кузове "запорожца" поставленного на тележное основание, в  который  была
запряженная старая кобыла по кличке Манька.
   Владелец транспорта, пьяный и  веселый  дедок  Николаич,  всю  дорогу
тешил Полякова последними новостями столичной жизни, густо  мешая  их  с
немудреными, душевными наставлениями.
   - Ты сынок, как в городе-то окажешься,  ты  рот  не  раскрывай  -  не
ворона, чай. Враз облапошат - это  у  них  мигом.  Со  стервятниками  не
связывайся, божество почитай, а как прижмут - деньги отдай. Деньги,  они
- тьфу, жисть важнее. И оружие на виду  не  носи  -  обидеться  могут  и
головенку тебе снесут.
   Впрочем, применить на практике полученные знания, Поляков  так  и  не
смог. Въезд в Сарайск им  преградила  неряшливо  собранная  из  шиферных
листов пограничная будка с прилагающимся  полосатым  шлагбаумом.  Поверх
будки, меж двух бетонных  фонарных  столбов,  трепетала  на  ветру  алая
растяжка с коряво выписанными буквами:
   "Автоматическая КПП. Предъявите документ". Судя  по  всему,  на  всем
посту автоматическим являлся только  древний  как  небо  АК-47  в  руках
подошедшего пограничника.
   Страж порядка  хмуро  смотрел  на  подъезжающий  экипаж,  переминаясь
выглядывающими  из-под  длинной  линялой  шинели  кроссовками  "адидас".
Проверив захватанный  документ,  полученный  от  Николаича,  пограничник
воззрился на Полякова с нехорошей заинтересованностью  и  показал  дедку
три поблескивающие медью  монетки.  Что  значила  сия  пантомима  курьер
спросить уже не успел, потому что Николаич, не с того не с сего, хакнув,
опустил на голову Константина недопитую в пути бутылку "южной  полночи".
Полночь, не замедлила наступить.
   - Ну, проснись, соколик! - сказал тьма, - тебе чего тут надо, а?
   Константин поднял  голову  и  тупо  уставился  на  говорящего.  Мысли
путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая  рожа,  на  которой
явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.
   - Да ты приди в себя, - повторил этот тип, похлопывая по изрисованной
поверхности древней,  рассыхающейся  столешницы,  -  давай,  новый  день
настал.
   Видно этого  не  было  -  они  находились  в  очень  тесном  закрытом
помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с  полинявшими
от времени ломкими постерами "безумного Макса" и рисованными плакатами к
фильму "первая перчатка". У единственной двери обретался еще один солдат
в  вытертой  шинели  без  знаков  различий  и  в   ярком   пластмассовом
хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и  он  довольствовался  остро
заточенным прутом арматуры.
   Помимо солдата  и  потасканного  типа  комната  была  полна  древними
подшивками газеты "советский спорт" за октябрь 79ого года. Поляков вновь
уставился на зачуханного и тотчас узнал его.
   - Я в Сарайск шел,  -  сказал  Константин  рассудительно,  -  никаких
претензий ни к кому...
   Говорят, у вас здесь есть врата.
   - А то! Есть, конечно, - довольно улыбнулся зачуханный, - врата есть,
а  вот  со  спортивным  просвещением  у  нас  плохо.  Не  идет  народ  в
спортсмены, что ты будешь делать!
   Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер  и  комментатор.  В
общем, я здесь самый-самый.
   - Вон куда забрался, -  пробормотал  Поляков,  -  ну,  хорошо,  ты  -
тренер. А я то, для чего тебе нужен?
   Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо  ткнул  в  Полякова  грязным
кривым пальцем:
   - Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить
их! Как что - прячутся. А у нас с  каждым  поколением  все  более  хилый
народ рождается. Своих  скоро  и  брать  перестанем.  Вот  и  приходится
пришлых ловить, да спортсменами делать.
   - Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что  я  тебе  в  спортсмены
пойду?
   - Ты вона какой здоровый, - сказал  Юрик,  с  ухмылкой,  -  выдержишь
долго... может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал?  Тебе  ведь  во
врата нужно? Так они заперты все равно, кого  попало  туда  не  пускают.
Меня только, да победителей Эстафеты.
   - Что еще за эстафета?
   - О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года.
Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не
буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь  ко  мне
спортсменом?
   Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там  ничего
кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.
   - У меня есть выбор? - спросил курьер.
   Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у  дверей.  Тот  встрепенулся,
дернулся как заводная машинка, и с диким  воплем  метнул  свое  копье  в
сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой  головы
курьера и с грохотом на  четверть  вошла  в  плакат  "первой  перчатки",
продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.
   Оказавшейся свободной  рукой  солдат  нервно  взмахнул  в  воздухе  и
неумело отдал честь.
   - Я согласен, - быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.
   - Ну и ладушки! - посветлел лицом Юрик, - будешь моим спортсменом,  и
демона только кобенился? Пройдешь - сам  тебя  во  врата  отведу!  А  не
пройдешь - звиняй, брат, тогда тебе уже  ничего  не  надо  будет...  Ну,
бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока  в  себя  приходи,  как
надо позовут.
   Хан Юрик поднялся из-за своего стола - оказалось, что на  самом-самом
нацеплен грязный до  невозможности  синий  комбинезон,  поверх  которого
обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину
многоцветный ремень с олимпийской символикой.
   Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой  и
вынул кухонный нож с синей пластиковой  рукояткой.  За  стенами  комнаты
раздавались смутный низкие  звуки  -  как  будто  там  работала  тяжелая
техника или плескались волны неизвестного моря.
   Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается
выдрать арматурину из стены, но  оценил  глубину  погружения  снаряда  и
смирился.
   Как и обещалось, через  два  часа  за  ним  пришли.  Угрюмые  люди  в
полосатых  пиджаках  и  вытянутых  на  коленках   тренировочных   штанах
вытолкали курьера из комнаты и провели по  узкому,  короткому  коридору.
Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.
   Он ошеломленно поморгал,  а  в  уши  в  это  время  вливался  мощный,
многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая
на  аутодафе  толпа.  Глаза  привыкли  к  жаркому  сверканию  и  Поляков
ошеломленно огляделся.
   Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так  много  -
потресканная   пятиэтажная   хрущоба,   с   закопченными    стенами    и
перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и  кое-как
собранных из жести унылых бараков. В результате  пятиэтажка  внушительно
возвышалась  над  всем  городским  пейзажем,  как   последний   островок
сомнительной цивилизованности.
   Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя  загаженный  двор,
где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась
спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся
идентификации  предметов.  Размеченная  позывными   "старт"   и   "стоп"
асфальтовая дорожка убегала на  шестьдесят  метров,  а  далее,  проломив
ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.
   В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из
подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с  неким  подобием
занавеса и одинокой ржавой стойкой для  микрофона  без  микрофона.  Чуть
дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное
блестящими ступенями из  неровно  обколотых  мраморных  плит,  вырастало
донельзя уродливое сооружение явно  религиозного  толка.  С  нарастающим
изумлением Поляков  узнал  в  не