Я  закончила  шестой  класс  с  отличными
отметками - представь себе, ни одной четверки! Представляешь! Мне теперь
завидуют. Инка говорит, что я зазналась - мол, важничаю, перед учителями
выслуживаюсь, может тоже, хочу в лидеры класса  попасть.  А,  да  ты  ее
знаешь! Ничего она не понимает, а навредить всегда готова.
   Сама-то кончила четверть с тройками, вот и завидует! А завидовать  не
хорошо!
   Наш классрук Маргарита  Алексеевна  шлет  тебе  привет,  желает  тебе
хорошо учиться и получать хорошие отметки, как ты это делал у нас. А вот
злюка Майя Николавна от нас ушла - а помнишь, как она тебя  линейкой  по
пальцам съездила! Как ты ей навредить поклялся, да все решиться не  мог?
Вот смешной был! А Васька Сидоров тоже ушел, уехал  куда-то  под  Питер.
Разбегаемся мы кто куда! Мама говорит, что у нас  в  городе  совсем  нет
работы, и к тому же, граница слишком близко, и  мама  говорит,  что  это
опасно. Вот не знаю, почему - ты не верь  телевизору,  у  нас  в  городе
тихо, и сирень цветет. Знаешь, как чудесно пахнет!
   Скоро уже лето, и я все  надеюсь,  что  ты  оставишь  свою  Москву  и
приедешь к нам. Хотя бы на три месяца! Мы все скучаем и очень хотим тебя
снова увидеть. Приезжай! Сходим на наше озеро - оно совсем  заросло,  но
кое-где еще видна вода. А на твоем бывшем  доме  аисты  свили  гнездо  -
говорят это к миру. Аисты, они понимают!
   Ну, вот и все. Жду не дождусь.
   Лена М. PS...и вот тут еще Марта с Витькой хотят подписаться  и  тоже
говорят, что ждут, так что ты приезжай и..."
   Гнали до темноты, а потом остановились на краю тракта.  Ночью  дорога
казалась   серебристо-молочной   летной,   словно   непомерно   выросшая
разделительная полоса, что приходила из тьмы и уходила  во  тьму.  Ночью
спали в палатке возле автомобиля  -  ветер  шуршал  тонкими  матерчатыми
стенками, вдалеке кто-то выл -  долго  и  заунывно,  словно  жалуюсь  на
тяжкую свою судьбу. Где-то ближе к утру пришли волки  и  долго  шатались
вокруг палатки утробно взрыкивая, пока Водила  не  продрал  глаза  и  не
отогнал их несколькими выстрелами из дробовика. Волки пождали  хвосты  и
исчезли в пыльной тьме.
   Все как всегда.
   Утром на пыль пала роса, ненадолго размочила тракт, а потом впиталась
без остатка.
   Восход был такой же мутный, а воздух свеж  только  первые  три  часа,
после чего снова навалилась жара и марево - друг  и  спутник  миражей  -
поднялось с поверхности высохшей земли.
   Иногда, в такие моменты, Константин вспоминал прежние времена - когда
все было хорошо, на пустошах росла трава, а воздух оставался свеж  целый
день. Это было давно, но курьер еще помнил. Тогда еще были дороги -  они
всегда завораживали  его  -  ровные  и  прямые,  без  единой  выщерблены
бетонные тракты. И если ты вышел на эту дорогу, то можешь идти и идти по
гладкому покрытию, идти долго, через всю  страну,  пока  не  упрешься  в
океан. Дороги были артериями - они связывали, помогали пересекать  чужие
земли, они были как  телеграфная  линия,  только  для  людей,  они  были
ниткой,  что  стягивала   разрозненные   куски   страны.   Она   была...
упорядочена. Сейчас таких дорог нет, не  бетонных,  ни  железных  -  еще
большего чуда.
   Константин знал, что здесь, под метровым слоем пыли есть такая дорога
- две стальные полосы, соединенных бетонными брусьями. По  такой  дороге
ходили специальные составы -  поезда.  Пассажирские,  грузовые  и  да...
почтовые. Тогда это было проще.
   Если он не ошибался, часа через три они минуют остов тяговой  машины,
железного мула, как его называли местные,  пока  не  сгинули  -  остатки
тягового локомотива, чудом сохранившегося, когда пошли жгучие дожди.
   Пыль под колесами приобрела красноватый оттенок - верный признак, что
дорога была здесь. Может быть и одни из этих поездов тоже - но дожди  не
щадили металл - он расползался на глазах под жгучими каплями.
   В полдень, когда солнце расплылось  по  зениту  расплавленной  медной
монетой, они достигли цепь разрушенных городов. Часть из  них  построили
на фундаменте еще старых  -  изначальных.  Часть  была  новыми  -  народ
стремился жить возле тракта. Но когда Мертвые земли наступили, поселения
оставили - а кто не оставил, тот  вымер  или  был  убит  набежавшими  из
пустыни дикими.
   - Если я не ошибаюсь, километра через три будет Береговая Охранка,  и
речка Куманика.
   Единственное оставшееся поселение. Пара писем туда.
   - Говорят, там мор, - вставил Ганнслингер.
   - Брось, - Водила  чуть  притормозил  перед  ухабом,  багги  мотнуло,
двигатель кашлянул, задребезжал клапанами, - Генетические изменения. Они
слишком близко к пустыне. Ребята  уверенно  идут  к  тому,  чтобы  стать
дикими.
   Поляков кивнул. Четыре письма были в этот городишко. Мор там, или  не
мор, а люди ждут.
   Города призраки проскакивали на скорости,  вихрем  проносились  через
мертвые, иссохшие улочки, а кое-как собранные лачуги смотрели  им  вслед
черными провала выбитых окон. От рева двигателя в  строениях  начиналось
шевеления, да оставалось еще чувство, что  кто-то  тупо,  но  пристально
смотрит на  пришельцев.  Не  любил  Константин  эти  городки  -  мертвые
снаружи, но полные  какой-то  потаенной  жизни  внутри  немые  свидетели
прошедших лет. По опыту курьер знал -  такие  города  редко  пустуют.  И
живут там, как правило не люди.
   Въезд в Береговую  Охранку  преграждал  выцветший,  ржавый  шлагбаум.
Выглядел он нелепо, тем более, что никакого забора рядом не имелось.  По
правому борту машины тянулась рыжая извилистая лента реки.  Вместо  воды
там была пыль, из-за чего речка казалась точной копией тракта.
   - Что такое куманика? - спросил Водила.
   - Ягода,  -  сказал  Поляков,  -  обладала  наркотическим  действием.
Вызывала состояние называемое "кумар".
   - Эй, там! - крикнул от шлагбаума, - Вы кто! Смотрите,  у  нас  ружья
есть!
   - Да курьеры, мы  курьеры!!  -  заорал  Водила,  -  Письма  привезли!
Открывай что ли!
   Береговая Охранка тоже вымирал. Как река с  обнажившимся  руслом,  он
только  сохранял  видимость  поселения.  Багги   медленно   катился   по
центральной  улице,  вздымая  красноватую  пыль  в  пропитанный  духотой
воздух. Отчетливо пахло гнилью и  нечистотами.  Где-то  плакал  ребенок.
Перекошенные лачуги были темны и с виду безжизненны, но где  ни  будь  в
глубине нет-нет, да  мелькнет  человеческое  лицо.  В  конце  улицы,  на
покосившимся  от  времени  бетонном  столбе  подобно  жутковатой  грозди
винограда висело пять фигур, с  первого  взгляда  на  которые  пробирала
дрожь.
   - А они не слишком стремятся стать дикими, -  сказал  Ганнслингер,  -
раз вешают своих мутантов.
   К багги стал стекаться народ - все худые, выжженные солнцем, смотрели
с непонятной надеждой. Поляков поднялся, и, держа в руках  пачку  писем,
стал выкрикивать фамилии адресатов, как делал до этого много раз. К нему
тянулись скрюченные руки, и  тогда  он  отдавал  письма,  и  каждый  раз
наблюдал странную вспышку счастья на изможденных лицах горожан.  Что  их
делало такими  счастливыми?  Не  от  того  ли,  что  чувствуют  себя  не
забытыми? Что о них  помнят?  Те  триста  километров,  что  отмахали  от
последнего цивилизованного поселения для  них  все  равно  что  три  или
тридцать тысяч - невообразимая, невозможная пропасть.
   - "Почта, - это нити, связывающие мир,  -  подумал  Поляков,  отдавая
очередное письмо - то, что не дает ему окончательно развалиться".
   - Как у вас тут? - спросил Водила старика, сморщенного  и  согбенного
до того, что возраст уже не угадывался.
   - Живем, потихоньку. Народ болеет, но все незаразно. Говорят, болезни
передаются по наследству. Мутантов вот, вешаем, чтобы генофонд,  значит,
не портили. Мусорщики еще лютуют очень. Волки...
   Старик ждал письма, но так и не получил. Народ на площади  потихоньку
рассасывался, мутанты  качались  на  ветерке  как  диковинные  сумрачные
мобили. Горожане говорили Полякову спасибо, и храни тебя Бог, и  ты  там
поосторожней в пустыне, и я счастлива, от того, что еще есть такие  люди
как вы.
   - Я слышал, вы в Гробницу собираетесь? - спросил старик.
   - Именно, - произнес Водила, - письмо туда есть.
   - Это ж, кому?
   - Как кому? - спросил Поляков, - там же живут.
   - Вы что не знаете? - сказал старик, - туда с  неделю  как  нагрянули
Мусорщики и почти всех  вырезали!  А  кого  не  вырезали,  отправили  на
работы.
   - Вот черт, не ожидал, - сказал Водила, - совсем ведь страх потеряли.
В наглую лезут!
   -  Из  города  обещали  вроде  прислать  солдат,  -  произнес  старый
горожанин, - но то было с полгода назад.
   Четыре письма так никто и не забрал. Адресаты были  или  мертвы,  или
затерялись в круговерти строящихся и тут же вымирающих городов.
   Константин  получил  еще  несколько  писем,  и  провожаемый   добрыми
пожеланиями багги покинул город. Люди махали ему вслед, кое-кто  плакал,
потому что с уходящим автомобилем обрывалась их последняя ниточка  связи
с внешним миром. Радиоприемники давно не работали  -  висящая  высоко  в
облаках, пропитанная жестким излучением пыль не пропускала никаких волн.
   Справа тянулась мертвая лента реки Куманики, справа стал громоздиться
красноватый,  изрезанный  трещинами  массив.  Солнце  приобрело  оттенок
красный металлик и сползло к горизонту. В наступившей полутьме  миновали
несколько городов призраков - пустынных, и вместе с тем полных сумрачной
жизни.
   Ночью опять  пришли  волки  -  трехглазые,  с  чешуйчатыми  крысиными
хвостами.  Передние  лапы  у   зверей   срослись   в   одну   уродливую,
многосуставчатую конечность, а задние были неимоверно удлиненны,  как  у
кенгуру.  Под  мутным  светом  луны  они  сновали  подле  палатки,  пока
Ганнслингер не застрелил троих. Но и после этого их глаза (красные, а не
зеленые) то и дело возникали из душной, пропитанной пылью тьмы.
   - Так все-таки, что будем делать с Гробницей? - спросил Водила.
   - Письмо, - сказал Поляков, - мне кажется оно чем-то важно.
   - Но не Мусорщики же в получателях?
   - Нет, оно... внутрь.
   - В Гробницу? - сказал Ганнслингер, - вот это да.
   - Не боишься?
   - Мы же курьеры...
   На вороненом металле пулемета сконденсировалась  роса.  Но  долго  не
удержалась - испарилась тяжелым, пахнущим аммиаком, паром. Утренние часы
прошли в пути. Поляков задремал на своем пассажирском сидении, а  Водила
все гнал и гнал через Мертвые земли,  и  странные  чешуйчатые  создания,
потревоженные шумом двигателя,  высовывали  из  нор  уродливые  морды  и
провожали машину желтыми бессмысленными глазами.
   К полудню стукнула задняя рессора,  и  Константин  с  Водилой  устало
матерясь, битых полчаса вправляли ее на место. Ганнслингер в  это  время
прикрывал  их  из  стрелкового  кокпита,  водя   стволом   пулемета   по
запыленным, выжженным солнцем скалам,  в  которых  наблюдалось  какое-то
шевеление.
   Потом снова  поехали,  миновав  развилку,  где  тракт  и  русло  реки
расходились, и дорога уходила в самое сердце Мертвых земель.
   А через час повстречали первого демона.
   Он возник у  самого  горизонта  -  грузная,  высокая  тень,  и  вдруг
очутился совсем рядом, словно расстояния для него не существовало. Демон
был огромен, метров пять высотой, явственно антропоморфен и  фигура  его
сделал бы честь любому культуристу. Туго натянутая кожа была ярко  алого
цвета, золотистые глаза с вертикальным зрачком сияли под роговыми щитами
век, а голову украшали два витых  рога,  цвета  старой  слоновой  кости.
Длинный раздвоенный хвост волочился за демоном по пыли, а в руках  тварь
держала два меча с зазубренными лезвиями и хитрой резной  гардой.  Демон
глухо ревел.
   Поляков еще не успел соорентироваться в происходящем, как Водила  уже
дал по тормозам, останавливая багги. С визгом колеса  крутнулись  назад,
разворачивая машину правым бортом к демону.
   Ганнслингер не медлил - качнувшись  в  своем  кокпите,  он  развернул
пулемет в сторону твари и звучно поставил его на боевой взвод.
   Демон попер вперед, занося меч - все тело  твари  дышало  неимоверной
силой, а меч он держал так, что не  оставалось  сомнений  -  он  опытный
фехтовальщик. Трехпалые лапы гулко топали  по  пыли.  Мышцы  ходили  как
шатуны. Тварь еще раз взвыла, как, наверное,  могли  бы  выть  сгинувшие
поезда, так, что заглушила даже завывание двигателя багги.
   А потом все перекрыл  дробный  рокот  пулемета.  Первая  же  очередь,
пущенная с близкого расстояния, без остатка вошла в тело демона. Красная
кожа лопалась, пули вонзались в  плоть,  в  воздух  взлетали  оторванные
кровоточащие чешуйки. "Дегтярев"  работал  без  остановки,  орошая  пыль
потоком поблескивающих на  солнце  латунных  гильз.  Демон  наступал,  а
Ганнслингер все стрелял и стрелял, и свинцовые подарки из старых  времен
делали огромные, кошмарные воронки  в  теле  твари.  Зазвенел,  а  потом
переломился один из мечей, а следом под  напором  крупнокалиберных  пуль
оторвалась левая рука.
   Водила дал газ и багги рванулся назад, загребая пыль своими  большими
колесами с высоким протектором. Передок машины припадочно подпрыгивал на
кочках.
   Демон заорал, но вопль был уже не тот. Тварь была похожа  на  решето,
ее пробивало насквозь и  кровоточащие  куски  жесткой  шкуры  оставались
позади. Три заряда вошли в правую глазницу и оранжевый  глаз  лопнул,  а
потом пули, звонко пробив толстый  череп,  застряли  в  маленьком  мозгу
твари.
   Демон сделал еще шаг и рухнул. Пыль взлетела столбом, а потом  осела,
пропитавшись  брызжущей  в  стороны  кровью.  Когтистые  лапы  бессильно
скребли по земле. Меч воткнулся в грунт и торчал, покосившись, наподобие
очень старого надгробья.
   Багги снова встал, а потом подкатился поближе и  Ганнслингер  высадил
еще одну очередь в голову  отходящего  демона.  "Дегтярев"  замолчал,  и
слышно стало, как потрескивает нагревшийся корпус.
   - Готов, - сказал Водила.
   - А то, - молвил Ганнслингер, и погладил пулемет, - этот агрегат  еще
никто не выдерживал.
   Чудовище  еще  раз  спазматически  дернулось  и  с  утробным   стоном
испустило дух. Со стороны могло показаться, что тварь  пропустили  через
камнедробилку - живого места на туше не было.
   - Дикие их боятся, - сказал Поляков, - у них стрелы, мечи.  Не  могут
даже как следует просечь шкуру.
   - Когда ни будь и мы будем опасаться,  -  произнес  Водила  и  тронул
багги,  непочтительно  проехав  демону  по  сплюснутой  морде,  -  таких
огнестрелов немного осталось. Еще поколение-два и совсем не останется.
   Через полчаса уродливо раскоряченная туша демона исчезла с горизонта.
   "Здравствуй Маша. Вот решилась я тебе написать, хотя глаза уже не те,
да и руки подводят. Ты мне все не пишешь, не звонишь, я хотя и знаю, что
от вас к нам звонить дорого, а ты все-таки позвони, уважь подругу.
   Посылка твоя дошла, но денег в ней не оказалось. Уж не знаю,  кто  их
взял, может почтальоны, а может из вагона украли - говорят  на  перегоне
возле урала целые банды  хозяйничают  -  чистят  составы.  Может  кто  и
забрал. Ну да Бог ему судья, главное письмо дошло.  Письма,  они  всегда
доходить должны.
   У нас все как обычно, а может быть немного хуже. Свет вот, отключают,
так, что сидим в темноте, а вечером жгем  свечи,  прям  как  в  старину.
Народ у нас сметливый,  когда  газ  отключили  понакупали  обогревателей
электрических. Грелись. Ну вот им теперь незадача, как  говорит  младшая
внучка - "облом".
   Что же до нас, то мы греемся по старинке  печкой-"буржуйкой",  тепло,
только за дровами далеко ходить приходиться.  Власти  обещали  к  январю
мазут подвести, да вот беда, танкер, что топливо вез, наткнулся на мину,
что с прошлого конфликта тут плакал и пошел ко дну. Так, что,  наверное,
мазута нам не будет.
   Бывает, грущу я. Тяжело. Виталик, внук, школу закончил, а в  институт
идти не желает, говорит слишком это все умно. Лежит на диване, ничего не
делает. Гляну я на него, Маша, ну вылитый отец - такой же  непутевый.  А
тот все сидит. Мы с дочкой ходим, носим ему передачи, он  их  берет,  да
кажется мне, что у него там все отбирают.
   Очень боюсь, что Виталик по его стопам пойдет. Но,  может  обойдется.
Сосед,  Федор  Михайлович  его  обещал  пристроить  дрова  колоть,   для
богатеев. Работа тяжелая, ну и пусть, зато из него человека сделает!
   Сама я ничего. Артрит мучает,  когда  холодно,  но  внучка  мне  пояс
достала из собачьей шерсти. Шерсть я  узнала  -  видно  соседям  внаклад
стало содержать своего Тузика. Но теперь зато тепло.
   Внучка у меня вообще умница. Помогает, работает за  троих,  учится  в
кулинарном техникуме на повара. Замуж бы ее, а не за кого - кругом пьянь
да рвань. Когда свет есть, смотрим  телевизор.  Новости  все  не  очень.
Очередной конфликт, подожгли нефть. Как там у вас, в центре, тихо? А  то
над нами, то и дело самолеты летают. Не гражданские военные - воет  так,
что сервант дребезжит. Боюсь, как бы не было опять войны.
   Оп! Опять свет отключили. Свечку  зажгла.  Тяжко  стало.  А  помнишь,
Маша, как мы институт кончали? Какие были  времена  золотые.  Вся  жизнь
впереди, а главное, не боялись ничего.
   Как ты там? Напиши, обязательно! Как Михаил, не пьет? А  Виктор  как,
не забрали еще в армию? Передай мой привет Анечке,  скажи,  чтобы  росла
большая и такая же красивая,  как  мама.  Настасья  как,  все  такая  же
беспутная?  И  всем  остальным  передай  наилучшие   мои   пожелания   и
поздравление с новым годом, да боюсь, пока  письмо  дойдет,  у  вас  уже
весна наступит.
   Ну и пусть. Главное, что дойдет.
   До свидания. Всегда твоя подруга Ирина".
   Вечером снова пошли мертвые города - сделанные  руками  людей,  но  в
этой вымершей пустыне казавшиеся чем-то  далеким  и  неизмеримо  чуждым.
Фанерные щиты трепал ветер, хлопали двери и незапертые ставни окон  -  а
общий угластый, рваный силуэт, выделялся  на  фоне  тусклого  заката,  и
казалось, город сделан какими-то  гигантскими  насекомыми,  так,  словно
взорванный изнутри муравейник. Голые балки, скелеты на улицах под  слоем
красноватой пыли.
   Второй город не был пустым. Он был  заселен  дикими.  Тракт  нырял  в
центр городишка и выходил  с  другой  стороны,  а  по  бокам  вздымались
причудливые  песчаные  кряжи,  полные  выточенных  ветром   замысловатых
барельефов.
   Дикие  были  здесь.  Выползли  на   шум   двигателя   -   скорченные,
перекошенные,  невообразимо  уродливые,  они  преграждали  путь  машины,
тянули изуродованные конечности  в  жалостливо  агрессивных  жестах.  Та
часть, что поздоровее, похватала,  палки,  камни,  примитивные  мечи  из
сырого железа.  Дикие  невнятно  выли,  лающе  переговаривались  друг  с
другом.
   Ганнслингер застрелил троих,  а  остальные  разбежались,  испугавшись
пулеметного грохота.
   Но и тогда их фигуры возникали  то  справа  то  слева  от  набравшего
скорость багги, а кто-то даже пытался ухватиться за раму.
   Из-за опасного соседства решили не ночевать, а гнали до  рассвета,  и
когда солнце соблагоизволило пролить серый свет на сморщенное лицо  мира
оказалось, что курьеры достигли Захоронений.
   Унылые пустоши тянулись по сторонам, но слева они, казалось,  заросли
диковинным металлическим лесом. То были надгробия - стальные, мраморные,
бетонные, пластиковые, и самые последние, деревянные. Здесь были те,  из
прошлого мира, который сгинул ныне безвозвратно.  Они  лежали  вместе  -
друзья и враги, братья  и  сестры,  отцы  и  дети,  навсегда  упокоившие
амбиции своего времени под слоем пропитанной излучением пыли.
   Тогда погибло много, очень много - ныне те, кто остался, лишь  жалкая
горстка, кучка  муравьев  из  залитого  водой  муравейника.  Много-много
людей, лишь глянув на Захоронения своими глазами, можно  было  осознать,
как много их было. Исполинское кладбище, самое большое в этом краю, да и
на всем материке тоже. Самое большое по нынешним жестоким временам, но и
самое большое по  старым  временам  тоже!  Глядя  на  проносящиеся  мимо