овлечена  человеческая природа и
во что мы .можем привнести лишь частичное понимание.
     Начнем сначала...
     Биологическое  рождение  есть определенный  акт,  посредством  которого
организм  младенца ввергается в  этот  Мир.  Вот  он - новорожденный,  новая
биологическая сущность, со  своими собственными путями, реальная и  живая, с
нашей точки  зрения. А как  с  точки зрения  ребенка?  При обычных  условиях
физическое  рождение  нового  живого  организма в этом мире быстро запускает
жизненные  процессы,  благодаря  которым  в  течение  удивительно  короткого
времени  младенец  начинает ощущать  себя  реальным и  живым  и  приобретает
чувство целостности своего бытия,  непрерывности времени и  местоположения в
пространстве.  Иными  словами,  за  физическим  рождением  и   биологическим
приобретением жизни следует экзистенциальное  рождение ребенка как реального
и  живого.  Обычно такое развитие само собой разумеется, оно  -фундамент той
уверенности, от которой зависит любая другая уверенность. Нужно сказать, что
не  только  взрослые видят  детей  реальными,  биологически  жизнеспособными
сущностями, но и они сами переживают самих себя цельными, реальными и живыми
личностями и  сходным  образом переживают других людей как реальных и живых.
Это самообосновывающие данные опыта.
     Значит,   индивидуум  может  переживать   свое  собственное  бытие  как
реальное,  живое  и  цельное;  как  отличающееся  при  обычных  условиях  от
остального мира настолько явно, что его индивидуальность и автономия никогда
не  ставятся  под  сомнение;  как  континуум  во   времени;  как  обладающее
внутренней согласованностью, субстанциональностью, подлинностью и ценностью;
как совпадающее пространственно с телом; и,  обычно, как начавшееся в момент
рождения или около того и подверженное уничтожению вместе со  смертью. Таким
образом, у человека есть твердая сердцевина онтологической уверенности.
     Однако суть может быть не в этом. Индивидуум при обычных условиях жизни
может  ощущать себя скорее нереальным,  чем реальным;  в  буквальном  смысле
слова скорее мертвым, чем живым; рискованно отличающимся от остального мира,
так что его индивидуальность и автономия всегда находятся под вопросом.  Ему
может не хватать переживания собственной  временной непрерывности. Он  может
не  обладать  ощущением  личностной  согласованности  и  связности. Он может
чувствовать  себя  скорее  несубстан-циоиальным,  чем  субстанциональным,  и
неспособным  допустить,  что вещество,  из  которого  от сделан,  подлинное,
добротное и ценное.  И он может ощущать свое "я"  частично отлученным от его
тела.
     Конечно  же,  неизбежно, что  индивидуум с подобным переживанием самого
себя не может больше жить в "надежном"  мире и не может надеяться "на самого
себя". Вся "физиогномия" его мира будет соответственно отличаться от картины
мира  индивидуума,  чье  ощущение  "я"  надежно   укоренено  в  здоровье   и
самообоснованности. Связь  с  другими  личностями  будет рассматриваться как
обладающая в корне иной значимостью и  функцией.  Забегая  вперед,  мы можем
сказать, что  индивидууму,  чье собственное бытие  надежно  в этом первичном
эмпирическом  смысле, связь с другими  потенциально доставляет удовольствие;
тогда как онтологически неуверенная личность занята скорее сохранением самое
себя, нежели доставлением себе удовольствия:
     обычные условия жизни угрожают ее нижнему порогу безопасности*.
     Если  достигнуто  положение   первичной   онтологической  безопасности,
обычные   условия   жизни  не  составляют   постоянной   угрозы  собственной
экзистенции  человека.  Если же такое  жизненное  основание  не  достигнуто,
обычные условия повседневной жизни представляют собой неизменную смертельную
угрозу.
     Если  только  это  осознано, можно  понять,  как  способны  развиваться
определенные психозы.
     Если  индивидуум  не  может  принять  как   само   собой   разумеющееся
реальность, жизненность, автономию и  индивидуальность самого себя и других,
ему приходится измышлять собственные способы быть реальным, удерживая себя и
других  в живых, сохраняя свою индивидуальность, прилагая все усилия, как он
часто будет это выражать,  чтобы не дать себе потерять свое "я". То, что для
большинства  людей  является  обыденными  происшествиями,  которые  едва  ли
замечаются  по причине их  незначительности, может  стать  глубоко значимым,
поскольку  оно  либо  поддерживает  бытие  индивидуума,  либо  угрожает  ему
небытием. Подобный  индивидуум, для которого  элементы мира  приобретают или
уже приобрели  иную иерархию значимости, чем у обычной  личности,  начинает,
как мы  скажем, "жить  в  своем собственном мире" или уже живет  там. Однако
неверно  сказать,  без  осторожных  оговорок,  что  он  теряет  "контакт  с"
реальностью и уходит в себя. Внешние события уже не задевают его так же, как
других: но это не означает, что  они задевают его меньше; наоборот, зачастую
они задевают его намного  сильнее. Как правило, суть вовсе не  в том, что он
становится "безразличным"  и "ушедшим в себя".  Однако, может быть,  мир его
переживания становится миром, который  он  уже не может  делить с остальными
людьми.

     *Данная формулировка очень похожа, в частности,  на  формулировки Г. С.
Салливана, Хилла,  Ф.  Фромм-Райхманн и  Ариети. Федерн,  хотя  и выражается
совсем по-иному, видимо, разделяет весьма близкую точку зрения.


     Но до изучения такой эволюции  будет весьма ценно  охарактеризовать под
тремя  заголовками  три  формы  тревоги,  которые  свйственны  онтологически
неуверенной личности;
     поглощение, рызрывание и окаменение.
     1) Поглощение
     В  ходе сеанса  в  одной психоаналитической группе произошел спор между
двумя пациентами. Внезапно  один из участников спора прервал его, заявив: "Я
не могу продолжать. Вы спорите для того, чтобы получить наслаждение, одержав
надо  мной  победу.  В  лучшем  случае  вы  выиграете этот  спор.  В  худшем
-проиграете. Я же спорю для того, чтобы сохранить свое существование".
     Данный пациент  был молодым человеком,  который, как я  бы  сказал, был
здоров,  но, как он  заявил, его  действия в этом споре, да  и  в  остальной
жизни,   имели  целью  не   получение  удовольствия,   но  "сохранение   его
существования". Можно было бы сказать, что  если он действительно вообразил,
что поражение в споре угрожает его существованию, то он "в значительной мере
потерял   контакт   с   реальностью"   и   фактически  является   психически
ненормальным.  Но это означает просто посчитать спорный вопрос не  требующим
доказательств, не постаравшись понять  пациента. Однако важно то,  что, если
вы  бы подвергли данного пациента психиатрическому допросу, рекомендованному
многими  учебниками,  через  десять минут его поведение  и  речь открыли  бы
"признаки"  психоза. Подобные  "признаки"  быстро  проявляются  у  личности,
предел  основополагающей безопасности которой  столь  низок, что практически
любые  отношения с другими, какими бы незначительными или явно "безвредными"
они ни были, угрожают ее погубить.
     Твердое ощущение собственной  автономной индивидуальности требуется для
того, чтобы можно было относиться к  людям  как одно  человеческое  бытие  к
другому.   Иначе   же  любые  взаимоотношения   угрожают   человеку  потерей
индивидуальности. Одну форму подобных беспокойств можно назвать поглощением.
При этом  человек страшится  отношений как  таковых  с  кем  угодно и  с чем
угодно,  на  самом деле даже  с самим собой, поскольку  его неуверенность  в
стабильности его автономии оставляет его незащищенным перед страхом потерять
автономию и  индивидуальность при  любом взаимоотношении.  Поглощение не так
просто рассмотреть как нечто, происходящее совершенно  невольно, несмотря на
самые  активные попытки индивидуума  избежать  этого.  Индивидуум переживает
самого  себя как человека,  который  не  утонет  лишь  благодаря постоянной,
напряженной  и отчаянной  активности.  Поглощение  ощущается  как риск  быть
понятым (то есть  постигнутым,  настигнутым,  схваченным), быть  любимым или
даже  просто  быть увиденным.  Ненависть к  себе  может  страшить  по другим
причинам,  но  ненависть,   как  таковая,  зачастую   волнует  меньше,   чем
уничтожение посредством поглощения любовью.
     Основным  маневром,  используемым для  сохранения индивидуальности  под
давлением  страха  поглощения, является изолирование. Таким образом,  вместо
полюсов отделенности и связанности, основанных  на индивидуальной автономии,
существует антитеза между полной  потерей  бытия посредством захвата  другой
личностью  (поглощением)  и полным  одиночеством (изоляцией). Не  существует
третьей,  безопасной возможности диалектических  взаимоотношений между двумя
личностями,  уверенными  в  собственной  основательности  и  на  базе  этого
способными  "потерять себя"  друг в  друге.  Подобное  слияние  бытия  может
произойти "подлинным" образом лишь тогда, когда  индивидуумы уверены в себе.
Если  человек ненавидит  самого себя,  он  может желать потеряться в другом:
тогда поглощение другим является бегством от себя. В настоящем же случае это
вездесущая  возможность быть  напуганным.  Ниже будет  показано, однако, что
самое  страшное и  усиленно  избегаемое  "в  один  момент"  может  смениться
наиболее желаемым.
     В  психотерапии  данное  беспокойство ответственно  за одну из форм так
называемой "негативной терапевтической реакции" на явно верное истолкование.
Быть  верно  понятым  - значит быть поглощенным, заключенным,  проглоченным,
утопленным, съеденным, задушенным предполагаемым всеохватывающим постижением
другой личностью. Одиноко  и болезненно вечно  пониматься неправильно, но по
крайней мере с этой точки зрения в изоляции есть некая безопасность.
     Поэтому любовь другого страшит больше, чем ненависть, или скорее всякая
любовь  ощущается как вариант ненависти. Быть любимым  означает  непрошенное
обязательство.   При   терапевтическом   лечении  подобного  человека  самое
последнее дело -выказывать больше "любви" или  "заботы", чем у тебя имеется.
Чем ближе  собственные, по необходимости очень сложные побуждения  психиатра
попытаться "помочь"  подобной личности к готовности "оставить его в покое" и
фактически  его не поглощать или к простому безразличию, тем  больше надежды
покажется на горизонте.
     Существует множество  образов,  используемых  для  описания  того,  что
угрожает  индивидуальности,  которые  можно   здесь  упомянуть  как   близко
связанные со страхом поглощения, например страх быть сожженным, утопленным и
затянутым зыбучими песками.  Постоянно  повторяется образ огня.  Огонь может
оказаться  неуверенным  мерцанием  собственной  внутренней  жизнеспособности
индивидуума.  И  он может стать  чуждой  разрушительной силой,  которая  его
уничтожит. Некоторые душевнобольные  при  обострениях говорят, что они все в
огне,  что  их тело сгорает.  Один пациент описывает  себя как  холодного  и
сухого. Однако он боится любого тепла и любой влаги. Он будет поглощен огнем
или водой и во всяком случае погибнет.
     2) Разрывание
     Это  самое сильное слово, которое я  смог найти для крайней формы того,
что   Уинникотт   определяет   как   столкновение   с   реальностью.   Слово
"столкновение", однако, не выражает всего ужаса  переживания мира, который в
любой момент может вторгнуться и уничтожить любую индивидуальность точно так
же,  как газ  врывается и уничтожает вакуум.  Индивидуум ощущает, что, как и
вакуум, он  совершенно пуст. Но такая  пустота есть именно он. Хотя в других
случаях  он стремится к тому,  чтобы эта пустота заполнилась, он боится, что
это, возможно, произойдет, поскольку он стал  чувствовать, что  все, чем  он
может быть, это  жуткое ничто этого самого вакуума. Тогда любой "контакт"  с
реальностью  переживается   как   страшная  угроза,   поскольку  реальность,
переживаемая  с  такой позиции, обязательно  взрывоопасна  и, как связь  при
поглощении,  является  сама  по себе угрозой той  индивидуальности,  которой
предположительно способен обладать индивидуум.
     Реальность,  как  таковая,  угрожающая   поглощением  или  разрыванием,
является преследователем.
     В  сущности,  мы все  находимся  лишь  в  двух-трех градусах Цельсия от
переживания  такого  порядка.  Случись  даже  легкий жар,  и весь  мир может
обернуться преследующей, толкающей стороной.
     3) Окаменение и деперсонализация
     При использовании термина "окаменение" можно извлечь большое количество
смыслов, содержащихся в этом слове:
     1.Особая  форма   ужаса,   при  которой  человек   каменеет,  то   есть
превращается в камень.
     2. Боязнь, что это случится,  то  есть боязнь  возможности превратиться
или  быть превращенным  из  живой  личности и мертвый  предмет,  в камень, в
робота, в автомат, без личностной автономии действия, в  вещь, не обладающую
субъективностью.
     3. "Магический"  акт, посредством которого можно  попытаться превратить
кого-то другого в камень; и, в расширенном смысле, акт, посредством которого
человек   отрицает  автономию   другой  личности,  игнорирует  ее   чувства,
рассматривает ее как вещь, убивает в ней жизнь.  В этом отношении, вероятно,
лучше  говорить  о  деперсонализации  человека,  или  его  овеществлении.  К
человеку относятся не как  к  личности,  обладающей свободой  воли,  а как к
вещи.
     Деперсонализация  является методом, повсеместно используемым в качестве
средства  общения с  другим, когда он  становится  чересчур  надоедливым или
беспокоящим. Себе уже  не позволяется  реагировать  на его чувства,  и можно
стать  готовым рассматривать его  и относиться к нему так, словно у него нет
никаких чувств.  Оба человека здесь стремятся  ощущать  себя более или менее
деперсонализированными   и  стремятся   деперсонализировать   другого.   Они
постоянно боятся быть  деперсонализированными другим. Акт превращения его  в
вещь  для него действительно является окаменением.  Перед лицом  того факта,
что с ним обращаются  как с "вещью",  его собственная  субъективность  может
отхлынуть  от него, будто кровь от лица. По существу, он требует постоянного
подтверждения   от  других  своего  собственного  существования  в  качестве
личности.   Частичная   деперсонализация   других  широко   практикуется   в
повседневной  жизни и  считается  нормальной,  а  то и  весьма  желательной.
Большинство   взаимоотношений   основываются   на   тенденции  к   частичной
деперсонализации,  поскольку  человек относится к другому не с  точки зрения
знания  о том, кем  тот  может  являться сам по  себе, но фактически  как  к
человекообразному роботу, играющему некую роль  в большой машине, в  которой
он сам тоже может играть какую-то иную роль.
     Принято лелеять если уж не реальность,  то  на худой конец иллюзию, что
существует  ограниченная  сфера  жизни,  свободной  от  такой дегуманизации.
Однако может статься,  что именно в этой сфере ощущается самый большой риск,
и онтологически неуверенная личность переживает этот  риск в  крайне сильной
форме.
     Риск  состоит  в  следующем:  если  человек   переживает   другого  как
обладающего свободной волей,  он  беззащитен  перед  возможностью переживать
самого  себя  как объект его  переживания,  и тем самым ощущение собственной
субъективности  исчезает.  Человека пугает  возможность  стать  не более чем
вещью  в мире другого, не обладающим собственной жизнью, собственным бытием.
С  точки зрения подобной  тревоги сам акт  переживания другого как  личности
ощущается  как  фактическое  самоубийство.  Сартр блестяще  описывает  такое
переживание в третьей части своей книги "Бытие и ничто".
     Вопрос в принципе  стоит вполне открыто. Человек может  обнаружить себя
оживленным, а ощущение собственного  бытия -усиленным другим,  или  он может
переживать другого как  умертвляющего и обедняющего.  Личность может  начать
превкушать то,  что  любые  возможные  взаимоотношения  с  другим приведут к
худшим  последствиям. Любой  другой  тогда  является угрозой  его  "я"  (его
способности действовать автономно) не по причине того, что он может  сделать
или не сделать, но по причине самого его существования.
     Некоторые из вышеописанных вопросов  иллюстрирует жизнь  одного химика,
Джеймса, двадцати восьми лет.
     Он все время жаловался  на то, что не смог стать "личностью". У него не
было  "я". "Я являюсь лишь реакцией на других людей, у меня  нет собственной
индивидуальности". (У  нас позднее появится случай подробно описать ощущение
бытия не  своим  истинным  "я",  жизни  ложным  "я" -см. главы  5 и  б.)  Он
чувствовал,  что все  больше и  больше становится "мифической личностью". Он
ощущал, что у него нет веса, нет собственной субстанции:
     "Я просто пробка, плавающая в океане".
     Этот  человек был  весьма озабочен тем, что не стал  личностью;  в этой
неудаче он винил  свою мать:  "Я был  просто  ее символом.  Она  никогда  не
признавала моей индивидуальности". В противоположность умалению  самого себя
и неуверенности в  самом себе  он всегда находился  на грани  благоговейного
страха быть раздавленным отвратительной  реальностью,  которую  представляли
собой другие люди. В противоположносгь  его небольшому весу, неуверенности и
бессубстанциональности  они  были  твердыми,  решительными,  настойчивыми  и
субстанциональными. Он  ощущал, что  в  любом  вопросе,  касавшемся  других,
существовала "большая шкала", чем у него.
     В то же самое время  на  практике его было не так-то легко напугать. Он
использовал два главных маневра для  сохранения  безопасности. Одним  из них
являлось   внешнее   согласие   с  другом  (глава   7).  Вторым  -внутренняя
интеллектуальная  голова Медузы, которую он  обращал  к другим. Оба маневра,
предпринятые совместно, охраняли его собственную субъективность,  которую он
никогда  не  раскрывал  и  которая,  таким  образом,  никогда не могла найти
прямого и непосредственного  выражения. Быть скрытым -  значит находиться  в
безопасности. Оба метода  были придуманы для того, чтобы  избежать опасности
быть поглощенным или деперсонализированным.
     Своим внешним поведением он  предвосхищал опасность,  которой постоянно
был  подвержен, а именно стать чьей-то  вещью, притворяясь, что он не больше
чем  пробка.  (В  конце  концов, какая  вещь  в  океане находится  в большей
безопасности?) Однако в то же самое время он превращал в своих глазах другую
личность в вещь,  таким магическим образом сводя на нет любую  опасность для
себя, скрыто разоружая врага. Разрушая, в своих  глазах, другую личность как
личность, он  лишал  другого  сил  раздавить  его.  Истощая  его  личностную
жизненность,  то есть рассматривая его скорее как часть механизма, а  не как
человека, он уменьшал для себя  риск  того, что эта жизненность либо засосет
его,  ворвется  в  его  собственную  пустоту, либо  превратит его  в простой
придаток.
     Этот  мужчина был женат на очень  энергичной и веселой  женщине, крайне
деятельной, с сильным  проявлением личного начала и  собственным взглядом на
все и вся. Он установил с ней парадоксальные взаимоотношения, при которых, с
одной стороны, он был  совершенно одинок  и изолирован, а с другой  -являлся
почти что паразитом. Например, ему снилось, что  он - моллюск, прилепившийся
к телу жены.
     Просто  потому, что ему могло  такое  сниться, у него была еще  большая
потребность держать ее на расстоянии, ухитряясь рассматривать ее как машину.
Он описывал ее смех, ее гнев,  ее грусть с "клинической" точностью и заходил
даже  настолько  далеко,  что  ссылался  на  нее  как  на  "оно"  -практика,
приводящая своим воздействием в уныние. "Затем оно стало смеяться". Она была
всего  лишь  "оно",  поскольку  все,  делаемое  ею, являлось  предсказуемой,
предопределенной  реакцией.  Например, он рассказывал ей (ему)  обыкновенный
смешной  анекдот,  и  когда  она (оно)  начинала  (начинал