я могу
бросить.
     С: Гражданский?
     Д: Иди моим... моим путем.
     С: Полагаю, у нас в порту есть гражданские. (Продолжительная пауза.)
     Д: Чего они от нас хотят?
     С: Гм?
     Д: Чего они от тебя и меня хотят?
     С: Чего  они  от тебя  и меня хотят?  Откуда я знаю, чего  они хотят от
тебя? Я знаю, чего юни хотят от  меня. Я нарушил  закон, и приходится за это
платить (Молчание.) [21].
     Это разговор между двумя личностями, у которых диагноз -шизофрения. Что
означает этот диагноз?
     Рассматривать гамбиты  Смита и Джонса в качестве обусловленных в первую
очередь  неким  психическим  дефицитом -  все равно  что  предполагать,  что
человек, делающий стойку на руках на велосипеде, едущем по канату  на высоте
тридцати метров, страдает  от неспособности стоять на двух ногах. Мы  вполне
можем спросить, зачем этим людям  быть, зачастую блестяще,  такими  хитрыми,
уклончивыми, ловкими и в итоге непостижимыми.
     За   последнее   десятилетие   в   психиатрии   произошел   радикальный
мировоззренческий   сдвиг.  Он  поставил  под  сомнение   старые  допущения,
основанные  на  попытках  психиатров девятнадцатого века  внедрить структуру
клинической медицины,  имеющей  отношение  к их наблюдениям. Таким  образом,
считалось, что темой психиатрии является душевная болезнь: думали о душевной
физиологии  и  душевной  патологии,  искали  признаки  и  симптомы,  ставили
диагноз, делали  прогнозы  и предписывали  курсы лечения.  В  соответствии с
философскими склонностями врача  он искал этиологию этих душевных болезней в
разуме, в теле, в окружающей среде или в унаследованной предрасположенности.
     Термин "шизофрения" придумал швейцарский психиатр Блойлер, работавший в
этой  сфере деятельности.  Используя термин  "шизофрения", я не  ссылаюсь на
какое-либо условие, которое считаю скорее душевным,  чем  физическим, или на
болезнь  наподобие  пневмонии,  но лишь  на  ярлык,  который некоторые  люди
прикрепляют  к другим  людям при  определенных  социальных  обстоятельствах.
"Случай" шизофрении должен  обнаруживаться путем исследования не одного лишь
предполагаемого  больного,  но  всего   социального  контекста,  в   котором
проводится психиатрический церемониал*.
     После  демистификации по крайней мере  становится  ясно, что  некоторые
люди ведут себя и переживают самих себя и других способами, которые  кажутся
странными и  непостижимыми большинству людей,  включая  их самих. Если такие
поведение  и  переживание  подпадают  под  определенные,   довольно  широкие
категории,  этих  людей,  вероятно, диагностируют  как подверженных  некоему
состоянию, называемому шизофренией. По недавним подсчетам почти один  из ста
родившихся детей попадут в  эту категорию в то или  иное время до достижения
сорокапятилетнего  возраста, а  в Великобритании  в данный момент есть около
шестидесяти тысяч людей в психиатрических лечебницах, а еще больше вне  стен
больниц, которых называют шизофрениками.
     *См. [17].

     У ребенка, родившегося  сегодня в  Великобритании, в десять раз  больше
шансов попасть  в психиатрическую больницу,  чем в  университет, а  примерно
одна пятая всех  пациентов этих больниц имеет диагноз шизофрения. Это  можно
воспринять  как указание  на то, что  мы  сводим  наших детей  с  ума  более
эффективно,  чем обучаем. Вероятно, именно наша система образования и сводит
их с ума.
     Большинство  психиатров,  но  не  все,  по-прежнему думают,  что  люди,
которых   они   называют   шизофрениками,    страдают    от   унаследованной
предрасположенности действовать  предпочтительно  непостижимым образом,  что
некий,  пока  неопределенный  генетический  фактор  (возможно,  генетический
.морфизм)  взаимодействует с  более  или менее обычным  окружением  так, что
вызывает  биохимические  и эндокринологические  изменения, которые,  в  свою
очередь, порождают то, что мы наблюдаем  в  качестве поведенческих признаков
более глубоких органических процессов.
     Но неверно приписывать  кому-либо гипотетическую  болезнь с неизвестной
этиологией и необнаруженной патологией, если можно доказать обратное*.
     "Шизофреник  -это некто, обладающий  причудливыми переживаниями и (или)
действующий причудливым образом - обычно с точки зрения его родственников  и
нас самих...
     То, что пациент с таким  диагнозом страдает  от некоего патологического
процесса, есть либо факт, либо гипотеза и допущение, либо суждение.
     Рассмотрение в качестве факта -ложно.  Рассмотрение в качестве гипотезы
- законно. Нет необходимости делать допущения или высказывать суждения.
     Психиатр, приспосабливающий свою клиническую позицию  к наличию еще  не
диагностированной  личности,  на  которую  он уже  смотрит  как на пациента,
склонен верить, что у него в наличии  "факт" шизофрении. Он  действует  так,
словно его наличие  установлено. Затем он  должен  исследовать этот случай и
многочисленные  этиологические  факторы,  сделать прогнозы  и  провести курс
лечения. Серд-
     *См. [45].

     цевина  болезни тогда оказывается  вне  деятельности личности. То  есть
болезнь  воспринимается как процесс, которому личность  подвергается,-  либо
генетический, либо конституциональный, эндогенный, экзогенный,  органический
или психологический, либо смесь их всех" [29].
     Многие  психиатры  сегодня становятся более  осторожными  при  принятии
такой отправной точки. Но чем можно ее заменить?
     Проясняя новый  взгляд на шизофрению,  мы могли  бы вспомнить  о  шести
слепцах  и  слоне:  один дотрагивается до  его туловища  и говорит,  что это
стена, другой дотрагивается до  уха и  говорит, что  это  опахало,  еще один
дотрагивается  до  ноги  и  говорит,  что  это  колонна, и  т.  д.  Проблема
заключается   в   отборе   образцов,   и   ошибкой   является   неосторожная
экстраполяция.
     Раньше  при  отборе  образцов  поведения шизофреника  применялся  метод
клинического обследования. Вот пример такого рода исследования, проведенного
на рубеже веков. Это дословный отчет немецкого психиатра Эмиля Крепелина.
     "Господа, случаи, которые я предлагаю вам,  весьма любопытны. Первой вы
увидите  служанку  двадцати  четырех  лет,   облик  которой  выдает  сильное
истощение. Несмотря  ни  на  что  пациентка постоянно  находится в движении,
делая  по  нескольку  шагов  то  вперед,  то  назад;  она   заплетает  косы,
распущенные за минуту  до этого. При попытке остановить ее мы сталкиваемся с
неожиданно сильным  сопротивлением:  если я встаю перед ней, выставив  руки,
чтобы  остановить  ее,  и если  она  не  может  меня  обойти,  она  внезапно
нагибается и проскакивает у меня под рукой, чтобы продолжить свой путь. Если
ее  крепко  держать,  то  обычно  грубые,  невыразительные   черты  ее  лица
искажаются и она начинает плакать до тех пор, пока ее не отпускают. Мы также
заметили,  что она держит кусок хлеба в  левой руке так, что  его совершенно
невозможно у нее  отнять. Пациентка почти не обращает внимания на окружающую
обстановку, если ее оставляют одну.  Если вы колете ее иголкой в лоб, она не
моргает  и  не отворачивается  и  оставляет иголку торчать  изо  лба, что не
мешает ей неустанно  ходить взад-вперед  наподобие  хищной птицы. На вопросы
она почти ничего не отвечает, а только трясет головой.  Но  время от времени
она  причитает:  "О  Боже! О  Боже!  О  мамочка! О мамочка!",  всегда  точно
повторяя одни и те же фразы" [25].
     Вот  мужчина и девушка.  Если  мы смотрим на ситуацию  с  точки  зрения
Крепелина,  все -на  месте. Он  -здоров,  она -больна;  он  -рационален, она
-иррациональна. Из  этого следует взгляд на действия пациентки вне контекста
ситуации,  какой она ее переживает. Но  если мы  возьмем  действия Крепелина
(выделенные в цитате) -он пытается ее остановить,  стоит перед ней, выставив
вперед руки, пытается вырвать у  нее  из руки кусок хлеба, втыкает ей в  лоб
иголку и  т. п.- вне  контекста ситуации, переживаемой и определяемой им, то
насколько необычными они являются!
     Характер  взаимодействия  между психиатром и пациентом  таков, что если
вырвать из контекста роль пациента, как это сделано в  клиническом описании,
то она может показаться очень странной. И вместе с тем роль психиатра служит
пробным камнем  для определения нормальности с точки зрения здравого смысла.
Психиатр,  психически  здоровый  ipso  facto,  показывает,  что  пациент  не
вступает  с  ним  в  контакт. Тот  факт,  что  он  не  вступает в  контакт с
пациентом,  показывает,  что  что-то  не  в  порядке  с  пациентом, а  не  с
психиатром.
     Но  если  перестать  отождествлять  себя  с  клиническим  положением  и
взглянуть на пару "психиатр-пациент"  без  подобных  предположений, то будет
трудно поддержать такой наивный взгляд на ситуацию.
     Психиатры  уделяют  очень  мало внимания переживанию  пациента. Даже  в
психоанализе   существует    постоянная    тенденция    предполагать,    что
шизофренические  переживания суть нечто нереальное  и необоснованное;  в них
можно найти смысл, лишь их истолковывая; без истолкования пациент остается в
мире заблуждений  и самообмана. Американский психиатр Каплан в предисловии к
своему великолепному собранию собственных отчетов психически больных о своих
переживаниях очень справедливо пишет:
     "Имея   все  преимущества  на   своей   стороне,   он   (психиатр   или
психоаналитик)  пробирается сквозь увертки и  оговорки пациента и выводит их
на свет разума и прозрения. При такой встрече  между психиатром  и пациентом
усилия  первого  связаны  с наукой  и  медициной,  с  пониманием и  заботой.
Переживаемое пациентом  связано с болезнью и ирреальностью, с извращениями и
искажениями.  Процесс психотерапии состоит по  большей части в замене ложных
субъективных взглядов пациента на объективные взгляды психиатра. Но сущность
такой концепции заключается в том, что психиатр  понимает, что происходит, а
пациент - нет" [23].
     Г.  С. Салливан обычно  говорил молодым психиатрам, приходящим работать
вместе с ним: "Я хочу, чтобы вы запомнили -при существующем состоянии нашего
общества пациент -прав,  а вы  -не правы". Это возмутительное  упрощение.  Я
привожу  его, чтобы освободиться от любых навязчивых  идей, состоящих в том,
что психиатр прав,  а  пациент  -не прав. Однако я  думаю,  что в  отношении
внутреннего мира  можно большему поучиться  у  шизофреников  психиатрам, чем
пациентам -у психиатров.
     Совсем  иная картина начинает проявляться,  если  взаимодействие  между
самими  пациентами  изучается  без  таких  предположений.   Одно  из  лучших
исследований было проведено американским социологом Эрвингом Гоффманом.
     Гоффман провел целый год в качестве ассистента физиотерапевта в большой
психиатрической  больнице  (около семи  тысяч  коек)  под  Вашингтоном.  Его
достаточно  низкий  статус  в  больничной  иерархии  позволял  установить  с
пациентами  братские  отношения, на  которые  не  был  способен  медицинский
персонал из высших эшелонов. Один из его выводов таков:
     "Существует старая поговорка,  что нет четкой границы между нормальными
людьми и пациентами психбольницы;
     скорее существует континуум  с  хорошо приспособившимися гражданами  на
одном  конце  и  полностью  проявившимися  психотиками  -на  другом.  Должен
заявить,  что  после  периода  акклиматизации  в  психиатрической  лечебнице
представление о некоем континууме  кажется весьма  самонадеянным. Сообщество
есть сообщество.  Насколько оно диковинно  для тех,  кто в него  не  входит,
настолько же оно естественно, даже если и  нежелательно,  для тех, кто живет
внутри него. Система  отношений,  которые пациенты налаживают друг с другом,
не ложится на  конец  какой-либо шкалы,  но  она  скорее  дает  один  пример
ассоциации людей -которой, без сомнения, следует избегать,-но которую к тому
же  исследователю нужно  занести  в  картотеку  наряду со  всеми  остальными
примерами ассоциаций, которые он может собрать" [18].
     Большая  часть этого исследования посвящена подробному документированию
того,  как так  происходит, что  человек, помещенный  в положение  пациента,
стремится  стать  определяемым  как недеятель, как  неответственный  объект,
чтобы к  нему  относились надлежащим  образом, и даже начинает рассматривать
самого себя в таком свете.
     Гоффман также показывает, что, смещая фокус с рассмотрения личности вне
контекста, чтобы увидеть ее в контексте, поведение, которое могло показаться
совершенно   непостижимым,   а  в  лучшем  случае   объясняемым  как   некая
внутрипсихическая  регрессия  или  органическое разложение,  может  получить
вполне   обычный,  человеческий  смысл.  Он  не  просто  описывает  подобное
поведение  "у"  пациентов  психиатрической  больницы,  он  описывает  его  в
контексте личностных взаимодействий и системы, в которой они имеют место.
     "...В действии -процесс  порочного  круга. Люди,  помещенные в "плохие"
отделения, обнаруживают, что им дается очень мало какого-либо оборудования и
вещей  - одежду у них могут отнимать  каждую  ночь, предметы  досуга  и игры
могут убираться, а из мебели имеются лишь деревянные стулья и скамейки. Акты
враждебности  по  отношению  к  этому  заведению  приходится  основывать  на
ограниченных, плохо разработанных приемах, таких как стучание стулом по полу
или   резкое  разрывание  газеты,   при   котором   раздается   раздражающий
взрывоподобный звук.  И чем  более  несоразмерно  это  оснащение  для показа
неприятия   больницы,  тем  больше  такой  поступок  кажется   психотическим
симптомом,  тем более оправданным ощущает администрация направление пациента
в "плохое"  отделение.  Когда пациент обнаруживает себя в изоляции,  голым и
без видимых  средств выражения, он может начать рвать  матрац,  если сумеет,
или писать калом  по  стенам - действия,  которые администрация воспринимает
как присущие людям, которым требуется изоляция".
     Однако в первую очередь люди диагностируются в качестве шизофреников  и
направляются в больницу на основании их поведения вне больницы.
     Было  проведено множество исследований социальных факторов, связанных с
шизофренией.  Они  включают попытки  обнаружить,  встречается  ли шизофрения
более или менее часто в той или иной этнической группе, общественном классе,
у представителей  того или иного пола, в зависимости от  положения в семье и
т.  п. Вывод подобных исследований  зачастую  состоял  в том, что социальные
факторы  не  играют  значительной  роли в  "этиологии шизофрении".  При этом
вопрос  считается  решенным,  и,  более  того,  подобные   исследования   не
подбираются достаточно близко к соответствующей ситуации. Если полиция хочет
определить, умер ли человек естественной смертью, или совершил самоубийство,
или  был  убит,  она  не  начинает  просматривать  статистику  происшествий,
несчастных случаев и  пр.  Полиция  расследует обстоятельства, сопутствующие
каждому  отдельному  случаю.   Каждое  расследование  -   это   оригинальный
изыскательский проект, и он  имеет начало  и конец, когда собрано достаточно
свидетельств для ответа на конкретные вопросы.
     Лишь   последние   десять   лет    стали   изучаться   непосредственные
взаимоотношения "шизофреников". Данная работа была в  первую очередь вызвана
к  жизни  теми  психиатрами, которые  создают впечатление,  что  если  у  их
пациентов  наблюдается душевный беспорядок,  то  зачастую  беспорядок  имеет
место и  в  семье. Впрочем, психиатры  принуждены своим  методом  оставаться
вдали от непосредственного изучения семьи. Сперва проблема сосредотачивалась
главным образом на матерях (которых всегда винят за все  в первую очередь) и
был  введен  постулат  "шизофреногенной"  матери,  которая  предположительно
порождает душевный беспорядок в своем ребенке.
     Затем  было  уделено  внимание  мужьям этих, без  сомнения,  несчастных
женщин, потом взаимодействиям между родителями и  между родителями и детьми,
потом  ядру семейной группы,  состоящему  из родителей и детей,  и наконец -
всей существенной сети людей в семье и вокруг нее, включая дедушек и бабушек
пациентов.  К тому времени, когда начались  наши собственные  изыскания, уже
был   совершен  этот   методологический   прорыв   и  вдобавок   наблюдались
значительные теоретические достижения.
     Это  была теория "двойной связи",  главным архитектором которой являлся
антрополог  Грегори Бейтсон.  Впервые  опубликованная в  1956  году [б], она
представляла  собой  первостепенное  теоретическое  достижение.  Зерно  идеи
зародилось в голове Бейтсона в 1930-х годах  при исследованиях, проводимых в
Новой  Гвинее. Культура  в Новой  Гвинее  - как и любая  другая  культура  -
обладала встроенными  методами установления своего собственного  внутреннего
равновесия. Например, одним методом,  служившим  для  нейтрализации опасного
соперничества,  являлся   сексуальный  трансвестизм.  Однако  миссионеры   и
западная  администрация  порицали подобную практику.  Поэтому культура стала
подвержена риску внешнего истребления или внутреннего распада.
     Совместно с исследователями  из  Калифорнии Бейтсон ввел  эту парадигму
неразрешимой  "безвыигрышной" ситуации,  особо  разрушительной  в  отношении
самоотождествления,   в   изучение   внутрисемейной   модели   общения   при
диагностировании шизофреников.
     Изучения семей  шизофреников, проведенные  в Пало-Альто (Калифорния), в
Йельском  университете,  в  Пеннсильванском   психиатрическом  институте,  в
Национальном институте  душевного  здоровья и в других местах, показали, что
диагностируемая   личность  является  частью  более   широкой   сети  крайне
беспорядочных и вызывающих беспорядок  моделей  общения.  Насколько я  знаю,
везде было  выявлено, что  любой  исследованный  шизофреник  с беспорядочной
моделью общения показывал, что он представляет собой отражение беспорядочных
или вызывающих беспорядок  моделей (или реакцию на них), характеризующих его
семью. Это соответствует и нашим собственным изысканиям [29].
     В более  чем ста случаях, где мы с Д. Купером  и А.  Эстерсоном изучали
действительные   обстоятельства,  сопутствующие  социальному   событию,  при
котором личность рассматривается как  шизофреническая, нам  кажется, что без
исключения  переживания и поведения, получающих ярлык "шизофреническое", они
представляют  собой особую стратегию, придуманную  человеком для того, чтобы
жить в непригодной для ж и з ни ситуации. В своей жизненной ситуации человек
стал ощущать, что он находится в незащищенном положении. Он не может сделать
ни  движения (или  не  делает  ни  движения)  без  напора  противоречивых  и
парадоксальных  давлений  и требований, влияний и  побуждений как внутренних
-изнутри  самого  себя,  так и  внешних  -из его окружения. Он, так сказать,
находится в матовой ситуации.
     Подобное положение  дел может  не  восприниматься  в  качестве такового
людьми, находящимися в нем. Человек в самом низу кучи малы может страдать от
смертельного удушья, но никто  этого не  заметит, а еще  в  меньшей  степени
желает заметить. Ситуацию, описанную здесь, невозможно рассматривать, изучая
по  отдельности  находящихся  в  ней людей. Объектом изучения  должна  стать
социальная система, а не отдельные индивидуумы, экстраполированные из нее.
     Мы знаем,  что  биохимия человека  весьма чувствительна  к  социальному
окружению.  Подобная   матовая  ситуация  вызывает  биохимическую   реакцию,
которая, в  свою  очередь, способствует или препятствует  определенным типам
переживания и поведения, вероятных a priori.
     Поведение  диагностированного  пациента  является частью более  широкой
сети  поведения   с  нарушенным   порядком.   Противоречия   и  неразбериху,
"интернализированные"  индивидуумом,  нужно  рассматривать в  более  широком
социальном контексте.
     Что-то где-то не так, но это уже нельзя рассматривать исключительно или
даже в первую очередь "в" диагностируемом пациенте.
     Но  это  и