путей пересечения
пограничной линии  и  достижения состояния психоза.  Здесь,  конечно же,  не
всегда можно  провести четкую  границу между душевным здоровьем и  болезнью,
между  здоровым шизоидным  индивидуумом и  психически больным.  Порой психоз
начинается  столь  драматично  и  внезапно,  а  его проявления  бывают столь
недвусмысленны,  что  не   возникает  вопросов   или  сомнений  относительно
диагноза. Однако  во многих случаях  не  существует  подобной резкой и явной
качественной  перемены, а имеет место лишь переход, растягивающийся на годы,
и неясно, когда пройдена критическая точка.
     Для того чтобы понять природу перехода от душевного здоровья к болезни,
когда   пунктом   отправления   является   определенная   форма   шизоидного
экзистенциального положения, описанного  на предыдущих страницах, необходимо
рассмотреть психотические  возможности, возникающие из  этого  определенного
экзистенциального контекста. Мы утверждали, что при  таком положении "я" для
того, чтобы  развить  и  удержать свою  индивидуальность и  автономию, и для
того, чтобы оказаться в  безопасности  от постоянных угроз  со стороны мира,
отрезает  себя от прямой связи с другими и предпринимает попытку стать своим
собственным объектом, в  сущности, стать связанным непосредственно только  с
самим собой. Его кардинальными функциями становятся фантазия и наблюдение.
     Постольку,   поскольку  это   происходит   успешно,   одно  непременное
последствие заключается в том, что у "я" возникают  трудности с поддержанием
любого sentiment da reel  по той  самой  причине, что оно  не  устанавливает
"связи"  с   реальностью,  оно  никогда  по-настоящему  не  "встречается"  с
реальностью.  Как  выражает это  Минковский,  существует  потеря "витального
контакта" с миром. Вместо этого взаимоотношения с другими и с миром, как  мы
видели,  передаются системе  ложного "я", чье восприятие,  чувства, мысли  и
действия обладают сравнительно низким "коэффициентом" реальности.
     Индивидуум при таком положении может  казаться сравнительно нормальным,
но  он  устанавливает   внешнее  подобие  нормальности  все  более  и  более
ненормальными  и отчаянными  средствами.  Его "я"  занимается  фантазиями  в
частном  мире "ментальных"  вещей,  то есть  своих  собственных объектов,  и
наблюдает за ложным "я", которое в одиночку занимается жизнью в "разделяемом
с  другими  миром".  Поскольку прямое общение  с  другими  в этом  реальном,
разделяемом мире переключено на систему ложного "я",  только через эту среду
может общаться "я" с внешним,  разделяемым миром. Отсюда проистекает то, что
вначале   задумывалось    как   охрана   или   барьер   для   предотвращения
разрушительного удара по  "я", но может стать стенами тюрьмы, из которой "я"
не может убежать.
     Таким образом, защита от мира неудачна даже в своих первичных функциях:
предотвращение  преследовательских  ударов  (разрывания) и  сохранение "я" в
живых  путем  избегания схватывания и манипулирования им  как  вещью другим.
Тревога  прокрадывается  назад  еще  сильнее,  чем  когда  бы  то  ни  было.
Нереальность   восприятия   и   ложность   целей    системы    ложного   "я"
распространяются на  ощущение мертвенности  разделяемого с другими мира  как
целого, на тело, фактически на все сущее, и проникает даже  в истинное  "я".
Все становится  слитым с  небытием. Само внутреннее  я" становится полностью
нереальным  или  "сфантазированным", расщепленным и  мертвым, и  оно уже  не
способно
     поддержать  то  непрочное  ощущение  собственной  индивидуальности,   с
которого  оно начало. Это чувство  усиливается из-за использования тех самых
возможностей,  что являются  самыми угрожающими  в качестве средств  защиты,
например   избегание   отождествления    для   сохранения   индивидуальности
(поскольку,  как   мы   указывали  выше,   индивидуальность  достигается   и
поддерживается двумерно, она требует признания самое себя как другими, так и
простого   признания   собой)  или   обдуманное   культивирование  состояния
смер-ти-в-жизни как защиты от жизненных мучений.
     Усилия,  предпринимаемые  с  целью  как дальнейшего  ухода "я",  так  и
возвращения "я", начинают складываться в одном и том же направлении психоза.
С  одной стороны, шизоидный индивидуум может отчаянно  попытаться быть самим
собой, вновь  обрести  и  сберечь  свое бытие. Однако очень трудно  отделить
желание  быть от желания не быть, поскольку все делаемое шизоидной личностью
по  своей  природе запутанно и двусмысленно. Можно  ли сказать однозначно  о
Питере, стремился ли  он разрушить себя или все-таки себя сохранить?  Ответа
нельзя  получить,  если мы  думаем  о  составляющих ситуации  "или-или"  как
взаимоисключающих.  Защита  Питера от жизни  в  большой  мере была созданием
некоей  формы смерти  внутри  жизни,  которая, как  казалось,  предоставляла
внутри себя некоторое освобождение от тревоги, по крайней мере на время. Для
того  чтобы выжить, ему приходилось  прикидываться  мертвым. Питер  мог либо
"быть  самим собой",  когда  он анонимен  или инкогнито,  то  есть когда  он
неизвестен другим, либо мог  позволить  себе быть известным для других, если
не  являлся   самим   собой.   Такую  двусмысленность  нельзя   поддерживать
неограниченно    долго,   поскольку   ощущение   индивидуальности    требует
существования  другого,  которому  человек известен, и  сочетание  признания
человека  этой другой личностью с  самопризнанием.  Невозможно неограниченно
долго   сохранять  душевное  здоровье,   если   пытаться   стать  человеком,
разобщенным  со  всеми  остальными  и  отцепленным  даже  от  большой  части
собственного бытия.
     Подобный  образ бытия-для-других  предполагал бы способность установить
реальность  посредством,  в  сущности,  аутистической  индивидуальности.  Он
предполагал  бы,  что   в   конечном  счете  возможно  быть   человеком  без
диалектических взаимоотношений  с другими. По-видимому, главная цель  такого
маневрирования  -сохранение  внутренней  индивидуальности  от  воображаемого
разрушения из  внешних  источников путем уничтожения  любого прямого доступа
снаружи  к  этому  внутреннему  "я". Но  без  определения  "я"  другим,  без
вовлечения   в  "предметную"   стихию   и   без   жизни   в   диалектическом
взаимоотношении   с   другими  "я"  не  способно  сохранить   ту   непрочную
индивидуальность или жизненность, которой onо уже может обладать.
     Изменения,  которым  подвергается  внутреннее  "я",  частично уже  были
описаны. Их можно перечислить следующим образом:
     1)   оно   становится   "сфантазированным"   или   "улетучившимся"   и,
следовательно, теряет какую-либо твердо закрепленную индивидуальность;
     2) оно становится нереальным;
     3) оно становится обедненным, пустым, мертвым и расколотым;
     4) оно становится  все больше и больше наполнено  ненавистью, страхом и
завистью.
     Вот четыре аспекта одного процесса, увиденные с разных точек зрения.
     Джеймс  довел этот процесс до границ душевного  здоровья,  а  на  самом
деле, вероятно, и за эти границы. Этот молодой двадцативосьмилетний человек,
что часто оказывается сутью дела,  обдуманно культивировал раскол между тем,
что он считал своим истинным "я", и системой ложного "я".
     В его разуме едва ли хоть один взгляд на что-либо, хоть одна мысль  или
действие не были ложными и нереальными. Видение, мышление, чувства, поступки
были  чисто  "машинальными" и "нереальными", поскольку  они  являлись просто
способом,  которым "они" видели вещи,  думали,  чувствовали или действовали.
Когда он шел  утром на электричку и  встречал  кого-то, ему приходилось идти
нога  в ногу с другим человеком,  говорить  и смеяться,  как  все  говорят и
смеются. "Если я открывал  дверь поезда и пропускал кого-то вперед себя, это
была не  тактичность -  это просто способ  действий  такой  же,  как у  всех
остальных".   Однако   его  попытки  казаться   похожим  на  всех  остальных
сопровождались таким возмущением другими и таким презрением к себе, что  его
действительное поведение  являлось  причудливым  продуктом  конфликта  между
сокрытием и раскрытием своих "истинных" чувств.
     Он  пытался утвердить  свою индивидуальность эксцентричными  идеями. Он
был   пацифистом,  теософом,   астрологом,  спиритуалистом,  оккультистом  и
вегетарианцем. По-видимому, тот  факт,  что он  мог  разделять с другими  на
худой конец свои странные  идеи, был, вероятно, самым  важным и единственным
фактором  в  сохранении  им  душевного  здоровья.  Ибо в  этих  ограниченных
областях он порой был способен быть вместе с другими, с кем он разделял свои
идеи  и  странные  переживания.  Подобные идеи  и  переживания  способствуют
изоляции  человека  от  его собратьев в нашей нынешней  западной культуре и,
если они в  то же  самое  время не служат втягиванию его  в небольшую группу
сходных  "эксцентриков", его  изоляция  чревата  переходом к  психотическому
отчуждению. Например,  его  "схема тела" простиралась  за пределы рождения и
смерти  и размывала обычные ограничения времени и  пространства. У него были
всевозможные "мистические"  переживания,  при  которых  он  чувствовал  себя
соединенным с  Абсолютом, с Единой  Реальностью.  Законы, по которым, как он
тайно "знал", управлялся этот мир,  были всецело магическими.  Хотя он и был
по профессии химиком, "истинно" он верил не в законы химии и вообще науки, а
в  алхимию, черную  и  белую магию  и  астрологию. Его "я",  только частично
реализованное  во  взаимоотношениях  с  людьми,  разделявшими  его  взгляды,
становились все более и более захваченным миром  магии,  частью которого оно
само  являлось.  Объекты фантазии  или  воображения  подчиняются  магическим
законам,  они имеют магические, а не реальные взаимоотношения. Когда "я" все
больше и  больше участвует в фантастических взаимоотношениях и все  меньше и
меньше - в прямых реальных, оно теряет при этом свою собственную реальность.
Оно становится, как и  объекты, с которыми связано, магическим фантомом. Под
этим подразумевается,  что  для  подобного "я"  все  что  угодно  становится
возможным, безоговорочным,  тогда как в реальности любое желание должно быть
рано или поздно обусловленным и конечным. Если же это не так, "я" может быть
кем угодно, где угодно и жить в какое угодно время. В случае  с  Джеймсом мы
подбираемся к сути. "В воображении"  росло и набиралось  фантастических  сил
(оккультных,  магических  и  мистических) убеждение -  характерно  смутное и
неопределенное,  но  тем  не менее  вносящее вклад  в идею,-что он не просто
Джеймс  из данного времени и пространства, сын таких-то родителей, но кто-то
очень особый, имеющий чрезвычайную миссию, вероятно перевоплощение Будды или
Христа.
     Истинное "я",  более не привязанное  к  бренному  телу, становится, так
сказать, "сфантазированным", улетучившимся  и превратившимся  в переменчивый
фантом  собственного  воображения  индивидуума.  Кроме  того,  изолированное
защитными  средствами  от  опасностей  снаружи,  ощущаемых  как  угроза  его
индивидуальности, "я" теряет ту  непрочную индивидуальность, которую оно уже
имеет. Более того, уход  от  реальности  приводит  в  итоге  к  собственного
обеднению "я". Его всесилие основывается на бессилии.  Его свобода действует
в  вакууме.  Его  деятельность  лишена  жизни. Оно становится  иссушенным  и
мертвым.
     В мире своих снов Джеймс переживал самого  себя  еще  более одиноким  в
некоем   опустошенном  мире,  чем  наяву.  Вот   несколько  фрагментов   его
сновидений:
     1) Я обнаружил себя в какой-то деревушке. Я осознал, что она брошена: в
ней стоят одни развалины, нет ни следа жизни...
     2) ...Я стоял посреди  некоей  бесплодной  равнины.  Она была абсолютно
плоская.  В окоеме  не  было  видно никаких  проявлений  жизни.  Трава  едва
пробивалась. Ноги у меня увязли в грязи...
     3) ...Я находился в  уединенном  месте  среди камней и песков. Я  из-за
чего-то туда убежал. Теперь я пытался вернуться куда-то, но не знал, в какую
сторону идти...
     Трагическая  ирония  состоит в том, что  даже в  самом конце тревоги не
избежать, тогда  как любая  тревога становится  еще более мучительной  из-за
вливания  во  все  переживания - и наяву,  и во  сне  -постоянного  ощущения
небытия и мертвенности.
     "Реальным" может быть "я" только в связи с реальными  людьми  и вещами.
Но   оно   боится,   что   будет   поглощено   или   проглочено   при  любых
взаимоотношениях. Если "я" начинает  играть лишь  с объектами фантазии, пока
ложное "я" устраивает дела с миром, во всех элементах переживания происходят
всевозможные глубокие феноменологические изменения.
     Таким  образом,   мы  уже   достигли  той  точки,   где   "я",   будучи
трансцендентным,   пустым,  всесильным  и   по-своему   свободным,  начинает
становиться всем, кем угодно, в фантазии и никем в реальности.
     Такое  "я"  связано  в  первую  очередь  с объектами  своих собственных
фантазий.   Будучи  тем  самым  "я"-в-фантазии,  оно  становится  фактически
улетучившимся. В ужасе от вверяемости себя предметной стихии,  оно стремится
сохранить  свою  индивидуальность.  Но,  уже   не  привязанное  к  факту,  к
обусловленному и определенному, оно оказывается в опасности потерять то, что
превыше  всего   стремилось  сберечь.   Теряя   обусловленное,   оно  теряет
индивидуальность;
     теряя реальность, оно теряет возможность действенно пользоваться в мире
свободой  выбора.  Убегая  от   угрозы  убийства,  оно  становится  мертвым.
Индивидуум теперь уже не может переживать мир так, как переживают его другие
люди,  хотя может по-прежнему  знать,  каков он для  других, если уж не  для
него. Но непосредственное ощущение реальности этого мира нельзя поддержать с
помощью  системы  ложного "я".  Более  того, система  ложного  "я" не  может
подвергнуть  реальность  испытанию,  поскольку  проверка реальности  требует
собственного ума, который может выбирать наилучшие из альтернатив и т. п., и
именно недостаток собственного ума делает ложное "я" ложным.
     Когда переживание из внешнего мира просачивается к внутреннему "я", это
"я" не может больше ни  переживать, ни давать  выражение  своим  собственным
желаниям социально приемлемым образом.
     Социальная приемлемость становится чистым трюком, методом.  Собственный
взгляд на  вещи,  смысл,  который  они имеют для человека, его  чувства,  их
выражение  теперь,  вероятно,   становятся  по   крайней  мере  странными  и
эксцентричными, а то и причудливыми  и безумными.  Такое  "я" становится все
более  и  более запечатанным внутри  своей  собственной системы,  тогда  как
адаптация  и в конечном итоге  приспособление  к  изменяющимся  переживаниям
проводятся ложным "я". Система ложного "я" явно весьма гибка: она работает с
новыми людьми и приспосабливается к изменяющейся обстановке. Но "я"  не идет
нога  в ногу с  изменениями в  реальном  мире.  Объекты  его  фантастических
взаимоотношений остаются теми  же основными  фигурами, хотя они подвергаются
модификации,  к  примеру  в  направлении  большей  идеализации,  или  у  них
становятся  сильнее  выражены  черты  преследователя.  Нет  и  мысли,  чтобы
проверить, испытать, исправить эти фантомные фигуры  (имаго)  с точки зрения
реальности. В сущности, сделать это нет возможности. Теперь  "я" индивидуума
не предпринимает  попыток воздействовать  на реальность, чтобы произвести  в
ней реальные изменения.
     В  то   время   как  "я"  и  его   имаго  подвергаются  описанньм  выше
модификациям, система ложного "я" испытывает параллельные изменения.
     Вспомним  изначальное положение, которое схематично  можно  представить
таким образом:
     "я"  (тело-мир)
     Тело  есть  niveau  системы   ложного  "я",  но  эта  система  задумана
индивидуумом  для овеществления и  распространения за пределы чисто телесной
деятельности.  Она  состоит в  большой мере  из  всех тех  аспектов "бытия",
которые внутреннее "я" отвергло как  не выражающие его. Таким образом, как в
случае  с  Джеймсом,  тогда  как   "я"  удаляется  во  все  более   и  более
исключительно    фантастические   взаимоотношения   и   к   "отстраненному",
безучастному  наблюдению дел  ложного "я" и других, система ложного  "я", по
ощущениям,  вторгается  все  дальше  и дальше,  все глубже  и глубже в бытие
индивидуума,  пока практически все не воспринимается как  принадлежащее этой
системе.  Джеймс  в конечном итоге едва  ли мог воспринять какой-либо объект
зрением,  слухом и, особенно, осязанием , да  и делать что-либо  без участия
своих чувств  -  значит быть "не  самим собой".  Мы уже приводили  несколько
примеров. Их можно умножать до бесконечности, поскольку именно таким образом
он переживал свои  действия  дома, на работе и в  кругу друзей.  Воздействие
такого образа бытия на  природу системы ложного "я" можно  теперь подытожить
следующим образом:
     1) система ложного "я" становится все более и более обширной;
     2) она становится более автономной;
     3)   она   становится   "тревожимой"   принудительными   поведенческими
фрагментами;
     4)  все  принадлежащее  ей,  становится  все  более  и  более  мертвым,
нереальным, ложным и машинальным.
     Отделение   "я"  от  тела  и  тесная  связь  между   телом  и   другими
предоставляют  себя  психотическому положению, в котором тело  понимается не
только как  действующее  для  подчинения  другим  и  их задабривания, но как
находящееся в фактическом владении других.  Индивидуум попадает в положение,
где чувствует не только то, что его восприятие ложно, поскольку он постоянно
смотрит  на вещи  глазами  других  людей, но  и то,  что опи  надувают  его,
поскольку смотрят на мир его глазами.
     Джеймс почти дошел до этой точки. Он уже почувствовал, что мысли у него
в  "мозгу",  как он это всегда выражал,  в  действительности не его. Большая
часть  его  интеллектуальной деятельности являлась  попыткой овладеть своими
мыслями, подвести  мысли и чувства под его контроль. Например, жена дает ему
на  ночь чашку молока. Не  задумываясь,  он улыбается и говорит:  "спасибо".
Тотчас  хе  его охватывает отвращение  к самому  себе.  Его жена действовала
просто  машинально,  и он  ответил  с точки ;рения  той же самой "социальной
машинерии". Разве  он хотел  молока? Разве ему хотелось улыбаться? Разве ему
хотелось говорить "спасибо"? Нет. Однако он все это сделал.
     * Связь расщеплений в бытии человека с различными модальностями органов
чувств остается понятой весьма неадекватно.


     Ситуация,  с  которой  сталкивается  индивидуум  в  положении  Джеймса,
критическая. Он в большой мере стал нереальным и мертвым. Реальность и жизнь
больше уже яе  могут  прямо ощущаться  или переживаться, хотя  ощущение этой
возможности не потеряно.  У  других  есть  реальность и  жизнь. Реальность и
жизнь  существуют,   вероятно,  в   Природе   (более   конкретно,   в   теле
Матери-Природы), или их можно ухватить в  определенных типах переживания: их
можно вновь обрести благодаря интеллектуальной дисциплине и контролю. Однако
"я"  наполнено  ненавистью в  своей  зависти к богатой, яркой  и  изобильной
жизни, которая всегда повсюду: всегда -там,  никогда - здесь. Такое "я", как
мы  сказали, пусто  и  сухо. Можно  назвать его  оральным "я", поскольку оно
пусто и к тому  же стремится  и боится быть наполненным. Но его  ораль-ность
такова, что оно никогда не  может быть насьпцено  никаким количеством пития,
поедания, жевания и глотания.  Оно ничего не способно  включить в  себя. Оно
остается бездонной бочкой, зияющей утробой, которую никогда не наполнить. Во
влажном мире  оно  не  сможет утолить жажду. Чувство вины, которое  могло бы
возникнуть, если бы  можно было  проглотить  и  уничтожить мир (в  некотором
смысле)  как пищу, для  созидательных целей, возникнуть  не может. Такое "я"
пытается  уничтожить мир, превращая его в прах и  пепел, но не усваивая его.
Его ненавис