з индейцев. Другой одобрительно
кивнул  и  вытер  лицо  косичкой.  Чучу осторожно  положил в лодку  свои три
стебля. Каитано,  четвертый индеец, уже  сидел в  лодке  и  ждал,  когда его
повезут домой.
     Мои мексиканские друзья были страшно огорчены и откровенно возмущались.
Три стебля - итог целого  дня  голодного странствия  по  безводному острову.
Мы-то  рассчитывали  найти камыш  на самом  берегу.  Но я  отчасти  был даже
доволен. Из трех камышинок не свяжешь лодки, зато они рассказали мне кое-что
поважней Я узнал, что  не в Сонорской  пустыне надо  искать родину камышовых
лодок.
     Старики обрушили град  насмешек  на  Чучу  и его  помощников,  когда он
сбросил свой груз на землю около лачуги. Особенно негодовала одна голосистая
древняя  бабуся. Отведя  душу,  она  доковыляла  до  своей лачуги  и  что-то
крикнула,  стоя лицом к  двери.  Через минуту на  пороге  показался  дряхлый
слепец в синих очках. Подчиняясь властной супруге, он нехотя вышел, разогнул
спину, и мы поняли, что некогда это был  статный богатырь с красивым  лицом.
Индейцы сери выделяются среди других  племен Мексики; после первой встречи с
жителями Акульего острова испанцы описывали их как великанов.
     Старик со старухой  зашли за  лачугу - здесь, на  куче  мусора,  лежала
камышовая лодка! Похожие  на бамбук тонкие стебли посерели  от старости,  от
них осталась почти одна труха, веревки  сгнили, но лодка еще сохраняла  свою
форму. Мы  помогли отнести ее к двери: старик  решил показать, что настоящий
сын племени  сери  умеет  вязать  аскам. Нам объяснили, что  этот  ветеран -
бывший вождь племени.
     На другой день он на рассвете приступил к работе, вооружившись веревкой
собственного изготовления и длинной деревянной иглой,  отполированной долгим
употреблением.  Этой  иглой  слепец  ощупью  сшил свою лодку  заново, придав
изящный  изгиб поникшему  носу. Это ли не удача - мусорная куча подарила нам
то самое, ради чего мы сюда добирались.
     Последнюю  камышовую  лодку  племени  сери, - а  то  и  всей Мексики, -
отнесли  к  заливу. Каитано с сыном, захватив  весла  и  деревянное копье  с
веревкой,  вскочили  на  нее и уселись поудобнее.  Оба  умели  обращаться  с
веслами, и смуглые  спины  с черными косицами быстро  исчезли  вдали.  Когда
длинная,  узкая лодка вернулась, между гребцами  лежала, размахивая ластами,
здоровенная морская черепаха. Сухой, прелый камыш пропитался водой, и мелкие
волны захлестывали лодку, но она продолжала держаться на поверхности.
     Итак, Мексика. Кто научил индейцев сери специфическому искусству вязать
камышовые лодки?  Кто-то из их многочисленных соседей.  Некогда такие  лодки
окружали  их  со  всех  сторон,  от инкской империи  на юге до Калифорнии на
севере, они были  даже на озерах самой Мексики. Еще  в начале  прошлого века
французский художник Л. Шори зарисовал трех индейцев с  веслами на камышовой
лодке  у  лесистого берега в  гавани  Сан-Франциско.  Лодки  из камыша  были
известны в восьми штатах Мексики.
     С  грустью я  смотрел, как улов Каитано отнесли  в  черепаший  садок, а
последнюю аскам индейцев сери отправили на  свалку за лачугой бывшего вождя.
Там  она и осталась, знаменуя  конец  последней главы в ненаписанной книге о
безвозвратно забытой истории камышовых лодок Средней Америки



Глава 4
     Среди бедуинов и будума в сердце Африки.
     В республику Чад за лодочными мастерами

     Африка...  У какого  еще материка такое живописное  имя! Слышишь его, и
сразу представляется край: зеленая стена тропического леса, огромные листья,
они раздвигаются, и  в  кадр входит караван,  статные африканцы с  ношей  на
голове.  Плавными  скачками  пересекают  экран  жирафы  и  павианы.  Рокочут
тамтамы.  Рыкают львы.  Я никогда не бывал в глубине Африки, видел ее как бы
через иллюминатор, сидя в темном зале  кино, да засушенной между переплетами
книг.
     И вот я сам очутился в Африке. В  сердце Центральной  Африки. Маленький
номер  гостиницы в Форт-Лами  - столице республики Чад.  Предельно далеко от
океана.  Этакий парадокс, ведь мой  приезд сюда -  первый этап  в подготовке
задуманного мной  плавания через Атлантику  на лодке древнего  типа. А какая
здесь  вода,  только тихая  река.  Вон  она, из окна  видно. Зеленые берега,
красная  глина  отмелей, бурый поток. Солнце  играло  свои  цветовые  гаммы.
Мокрые  рыбаки с чернолаковой  кожей  тянули сеть, стоя по  колено  в  воде;
ловушки для рыбы были сделаны из воткнутых в дно тонких пластин бамбука.
     Накануне я видел  на отмели выше по течению семерку  ленивых бегемотов.
Здесь, около столицы, они охраняются законом.  Крокодилы  почти  истреблены,
так как их кожа шла  на экспорт. Вот уже полгода, с конца  дождевого сезона,
не выпадало дождей,  и  река  обмелела  настолько, что  сейчас по ней ходили
только плоскодонные долбленки.
     Мерно течет на  север  рожденная в  лесах  Шари, но ее  тихие  воды  не
доходят  до океана.  Выйдя из необозримых  дебрей  на юге,  река  пересекает
саванну  и полупустыню и вливается  у южных  рубежей Сахары в обширное озеро
Чад. А  тут зной такой, что вода испаряется  так  же быстро,  как прибывает.
Разные реки  впадают в Чад, а стока нет, из  озера воде путь один - вверх, к
безоблачному голубому небосводу, который жадно впитывает незримые испарения.
     Туда-то, на это  озеро, я и хотел попасть. Но если найти  его на  карте
легко,  то добраться к  нему куда труднее. Озеро  Чад все  равно что голубое
сердце  Африки, хотя на всех картах оно выглядит по-разному: то круглое, как
тарелка, то кривое,  как  рыболовный  крючок, то изрезанное,  будто  дубовый
лист. Наиболее добросовестные карты обозначают его пунктиром, ведь  никто не
знает точных очертаний этого изменчивого  внутреннего моря. Тысячи  плавучих
островов  беспорядочно  дрейфуют  по  его поверхности,  сталкиваются  друг с
другом,  срастаются,   причаливают  к  берегу,  образуя  полуострова,  снова
распадаются , и  плывут  в разные концы, к неведомой  цели. Средняя  площадь
озера - 25 тысяч квадратных километров, но  нередко  оно усыхает наполовину,
ведь вся-то глубина его  от одного  до  пяти, самое  большее шести метров. В
северной части  озеро местами такое  мелкое, что  обширные  участки  поросли
осокой,  вернее,  папирусом.  Папирусом  обросло  и  большинство   островов,
участвующих в вечной гонке по озеру.
     В республике Чад нет железной дороги. Нет и шоссе, действующего круглый
год.  Здесь рай для охотников и  для  тех, кто мечтает увидеть клочок земли,
который не был бы  зеркалом наших собственных  вездесущих  будней. В столице
есть  первоклассные  отели,  аптеки,  бары  и  современные  административные
здания, где корпят клерки, большинство с параллельными шрамами  на щеках или
на лбу -  знак племенной  принадлежности. Широкие асфальтированные проспекты
(по  бокам  -  садики  с  французскими  бунгало  колониальной  поры, которая
кончилась  в 1960 году),  достигнув арабских домишек предместья, переходят в
изрытые колдобинами песчаные улочки, а их в свою  очередь сменяют караванные
дороги,  теряющиеся  вдали между единичными  негритянскими  хижинами.  Когда
начинаются дожди, нужен конь или самолет, чтобы попасть в глубинные области.
Зато по  реке  тогда  можно дойти на лодках вплоть  до торговых факторий  по
соседству с устьем Шари.
     Три дня назад я пролетел над Средиземным морем и Сахарой на французском
самолете,  который следует  на  юг Африки, а  раз в неделю делает  посадку в
Форт-Лами.  Самолеты доставляют  в  республику  то,  чего  нельзя  везти  на
верблюдах.  Автомашины,  экскаваторы, холодильники,  бензин,  даже  омары  и
свежая говядина для шеф-повара в "Ла Чадиенн" - все прибывает по воздуху.
     И мы тоже вышли из самолета - три  путника, нагруженные киноаппаратурой
и меновыми товарами  для африканских лодочных мастеров, с которыми надеялись
познакомиться.  Меня  сопровождали  два  кинооператора:   француз  Мишель  и
итальянец  Джианфранко.  Мы  собирались изучать  и снимать,  как здесь вяжут
лодки.  В  путевых  очерках  о Центральной  Африке  мне  попалась интересная
фотография:  несколько  африканцев у  воды, и  рядом  своеобразное суденышко
такого же  типа, как хорошо знакомые  мне по Южной  Америке и  острову Пасхи
камышовые лодки. Снимок был сделан на озере Чад, и автор статьи  подчеркивал
разительное  сходство  лодки из  Африки  с лодками, которые  с  незапамятных
времен вяжут индейцы озера Титикака в горах  Перу. В Египте  древнейший  вид
африканской  лодки давно исчез,  здесь  же, в  сердце материка,  он дожил до
наших дней.
     Из области Верхнего Нила проходит  через горы древний караванный путь в
Чад, известный  также  как  трансафриканский работорговый путь. Я  знал, что
антропологи  по  ряду  признаков  связывали некоторые группы жителей Чадской
области с обитателями Нильской долины. Чад - африканский тигель, жгучие лучи
тропического  солнца  освещают  тут  причудливую  смесь  народов,  и  только
специалист  не  запутается  в  местных племенах и языках.  Но  не надо  быть
специалистом,  чтобы видеть, что Чад образует не только географический, но и
этнический переход  между  песчаными  дюнами  Сахары  на  севере  и  глухими
тропическими лесами на юге.  Если северную  часть страны  занимают бедуины и
другие арабы, то южная населена негроидами. А встречаются они на центральных
равнинах и в столице Форт-Лами, где вместе стараются создать единую нацию из
племен, волей  случая  временно  оказавшихся в  пределах  одной  французской
колонии.
     Освежившись под душем в  кондиционированных номерах отеля, мы  влезли в
раскаленное такси  и  поехали  в Управление туризма. Широкая  главная  улица
кишела  машинами,  велосипедами, пешеходами.  В сплошном  потоке  африканцев
мелькали  белые  лица французских  чиновников  и поселенцев,  которые решили
остаться в Форт-Лами после провозглашения республики.
     Начальник Управления туризма был белый Мы объяснили  ему, что хотели бы
узнать, как  лучше  добраться до озера Чад,  ведь на  карте  нет ни железной
дороги,  ни  шоссе.  Начальник  управления развернул  свою красочную  карту,
разложил на столе  снимки львов и всякого зверья и сообщил, что вся эта дичь
- в нашем распоряжении за
     умеренную мзду, правда, для охоты  надо выехать на юг, в другую сторону
от  озера Чад.  Мы возразили,  что  нам нужно  озеро, только  там мы  сможем
увидеть папирусные лодки. Начальник сложил карту. Если нас не устраивает то,
что  он  нам  предложил,  он  ничем не может  помочь.  С  этими  словами  он
бесстрастно развернул свое пузо в сторону внутреннего кабинета и ретировался
туда.  Я  вынул  из  паспорта  пестрящее  печатями  рекомендательное  письмо
норвежского  министра иностранных дел и  попросил чернокожего клерка отнести
его шефу.  Снова  в дверях  показался начальственный  живот,  и нас  любезно
осведомили,  что до озера невозможно добраться, пока  не поднимется  уровень
воды в реке. К тому же папирус растет около Бола на северо-восточном берегу,
а туда и вовсе можно попасть лишь самолетом. Может быть, я согласен взять на
прокат самолет?
     Да, согласен, если нет другого выхода.
     Начальник  управления  схватил  телефонную  трубку.  В стране  было два
одномоторных  самолета, и  оба стояли в ангаре  на ремонте. Имелся еще  один
пассажирский  самолет,   двухмоторный,  но   ему  требовалась  для   посадки
800-метровая дорожка, а посадочная полоса  в Боле - всего 600 метров. К тому
же, добавил начальник,  чтобы снимать,  нужно  разрешение властей. Да еще  в
республике  в  эти дни  неспокойно.  Арабы в  областях  на  пути  к  Болу  -
мусульмане, они не в  ладах с возглавляющими правительство  христианами. Так
что  сейчас  опасно  лететь  на  север.  Чтобы  мы   не  сомневались  в  его
доброжелательности к  нам, начальник  Управления  туризма  дал нам  машину и
водителя:  можно  объехать  Форт-Лами  и  разузнать  у  сведущих  людей  про
обстановку у озера.
     Мы получили от него адрес веселого плечистого француза с татуировкой на
руках,  который  изучал  возможности  пополнения  запасов  рыбы  и  развития
современного промысла на  озере Чад.  Он рассказал,  что к  болским зарослям
папируса  можно добраться  только на джипе через пустыню с восточной стороны
озера.  То же самое сказал врач-француз, он же  укротитель зверей  и заядлый
путешественник. И оба они подтвердили слова  начальника Управления туризма о
том, что в том краю неспокойно. Выяснилось, что на озере есть большой катер,
который  объезжает  берега,  скупая  один  местный  злак,  но где этот катер
сейчас, неизвестно.
     Франция  -  одна  из  немногих  стран,  поддерживающих  дипломатические
отношения с республикой Чад. Мишель представил  нас  в посольстве, но  посол
был новый, приехал всего месяц назад, и никто из его сотрудников не бывал на
озере.
     Третий день  в  Форт-Лами, а мы  все  ходим из конторы  в  контору,  из
бунгало в  бунгало,  знакомимся с  любезными  людьми, они  потчуют нас кофе,
холодным  пивом или виски и дают адреса других людей,  которые, может  быть,
сумеют  нам  помочь.  И  вот  круг замкнулся,  нас.  уже снова направляют  к
начальнику  Управления туризма и  всем тем" к  кому мы  обращались в  первый
день.
     Ладно,  попробуем  сами добраться  до  Бола  на  джипе...  Власти  дали
официальное  разрешение.  В  Боле  находилась   единственная  на  все  озеро
радиостанция,  и  министерство  внутренних  дел  обещало  на  всякий  случай
предупредить  о  нашем   визите  болского   шерифа.  Оставалось  получить  в
министерстве информации справку, что нам  разрешено снимать. Как и  в других
ведомствах,  главные посты  здесь занимали  преимущественно  местные жители.
Прочтя  бумагу, которую секретарша написала под  диктовку, министр схватился
за голову и громко расхохотался.
     - Этот человек археолог, ар-хе-о-лог,  - он кивнул  на меня и вернул ей
бумагу. - Исправьте на ар-хе-о-лог, не то мусульмане там отрубят ему голову!
     Я осторожно заглянул через плечо курчавой красавицы. Официальный язык в
республике  - общий  для  всех  здешних  племен  -  французский.  И  девушка
ухитрилась из "археолога" сделать "архиепископа", хотя эти слова не так уж и
похожи во французском языке.
     Ошибку  исправили,  а  министр  лишний раз  пояснил нам,  что лучше  не
впутываться в местные религиозные распри.
     Получив  надлежащие  документы  и  двух  чернокожих  шоферов,  один  из
которых, Баба, по его словам, бывал в Боле, мы рано утром, до восхода солнца
двинулись в путь. Ехали на двух джипах - мало ли что случится в пустыне, - и
эта  мера себя вполне оправдала. В первой  машине  у нас была сплошь  желтая
карта  с красными  черточками под названиями Форт-Лами, Массакори, Али-фари,
Каир,  Нгура, Иссеир, Бол.  Первые деревни мы отыскали  без труда. У обочины
стояли надежные указатели, а плотно утрамбованный песок  позволял  развивать
больше 100 километров  в  час;  правда, и такая скорость  не спасала нас  от
пыли, облака которой вздымались из-под колес до самых звезд.
     На ближайших к столице участках трудились машины и бригады рабочих, они
прокладывали настоящее шоссе на твердой основе, чтобы  и в  дождь можно было
проехать.
     Километров 200 мы уже  отмахали,  когда взошло  солнце. Дальше дорога с
каждым поворотом  становилась все  уже, и вскоре все следы  двадцатого  века
остались далеко позади.
     Как  только  мы  выехали  из  столицы,  городская  застройка  сменилась
круглыми хижинами с соломенной кровлей, по большей части заброшенными, потом
пошли соединенные малоезженной колеей и  караванными тропами редкие деревни,
глинобитные арабские лачуги, где вместе ютились люди, козы, верблюды и ослы.
А там и вовсе пошло сплошное безлюдье.
     Это  началась  пустыня. Южная  кромка  Сахары.  Последний виденный нами
термометр показывал около 50° в тени. Здесь же на десятки километров  вокруг
не было ни градусников, ни тени. Позади осталась саванна с веерными пальмами
и сухими деревьями, остались настоящие рощицы, где газели, кабаны и обезьяны
бросались наутек при виде машины, и разлетались пестрые тропические птицы, и
только жирные  цесарки нехотя  освобождали колею. Теперь кругом лежал песок,
будто снег на голом нагорье, плавные складки рельефа были занесены песчаными
сугробами,  дюнами,  и только жидкие кустики  тут и там пропороли иссушенную
солнцем безбрежную гладь.
     Солнце.  Оно стояло прямо над  нами, высекая блеск из  металла. Джип до
того  накалился,  что страшно  прикоснуться  к дверцам.  От  зноя  слипались
ноздри. Мельчайшая вездесущая пыль насытила жаркий воздух пустыни.
     Мы поминутно увязали  в глубоких дюнах, и тогда один  джип тянул другой
стальным  тросом,  а  под колеса мы клали горячие листы  железа.  Моторы  не
выдержали жары,  сначала один  забастовал, за  ним  второй.  Но Баба  и  его
приятель  были  отличные  механики,  в их  руках  отвертка  и  гаечный  ключ
справлялись с любыми неполадками.
     Где песок поплотнее, мы мчались с головокружительной скоростью. Нередко
все  следы  колеи исчезали,  и  мы  описывали  большие  дуги,  пока  Баба не
заключал,  что выбрался опять на верный путь.  Так мы натолкнулись на глухую
деревушку,  не  показанную  на нашей карте. В глубокой рытвине  около первых
домиков  оба джипа забуксовали, пришлось  нам  снова вылезать и  браться  за
лопаты.
     С  разных  концов медленно,  не  торопясь,  подходили  один  за  другим
закутанные в серое  арабы в белых  чалмах. Они пристально глядели на нас, и,
никому не приходило в голову поздороваться и предложить свою помощь.
     Никакой реакции на наши улыбки и приветствия. Ни одной женщины. Суровые
мужчины  с орлиным взглядом окружили нас плотным кольцом. Кожа темная, как у
негроидов, но  четкие  черты  лица,  изогнутый  нос и тонкие  губы  выдавали
арабов. Трудная жизнь  в  пустыне  наложила  свой отпечаток  на облик и душу
здешних людей. Похоже, милости тут не жди. И телефона нет... Внешний мир был
представлен только нашими джипами, которые прочно увязли в песке.
     Подложены железные листы.  Баба  и  его приятель сидят  за  рулем и без
толку  гоняют  моторы,  из-под  буксующих  колес летит  песок.  Арабы  стоят
неподвижно, затаились в себе, словно напряженно ждут чего-то. Кажется, лучше
не мешкать,  самому сделать первый шаг. У  одного из них был  начальственный
вид,  я  вежливо  протянул  ему  две лопаты и знаком попросил  выделить  нам
кого-нибудь в помощь. Он на секунду опешил,  потом  схватил лопаты и крикнул
что-то  двоим.  Мы  сделали  жест  остальным, чтобы подтолкнули,  и  вот уже
главарь рядом  со  мной  уперся плечом в  джип, и  со  всех  сторон напирают
желающие помочь.
     Мы пожали руки, сказали "спасибо" и ринулись дальше во всю  прыть наших
колес, волоча за собой через  деревню  и по верблюжьей тропе  густое  облако
пыли.
     Под вечер  мы неожиданно  увидели  в  пустыне еще одну, с виду столь же
нелюбезную деревню. Наши джипы  с трудом протискивались через  толпы людей и
скопление верблюдов, ослов и коз  на рыночной  площади. Угрюмые,  молчаливые
арабы напирали на машины, сверля нас взглядом,  как будто  хотели  прочитать
наши  мысли и выяснить, не присланы  ли мы властями вводить христианство или
собирать  налог.  Чувствуя,  что   мы  отнюдь  не  желанные  гости,  мы,  не
задерживаясь, понеслись дальше.
     Хотя дело шло  к вечеру, нас  душила жара. Баба жаловался  на  головную
боль, пассажиры второго джипа наглотались пыли и все больше отставали.  Вода
в  канистре  только  обжигала  губы  и вызывала  тошноту, вместо  того чтобы
утолять жажду.
     В виденных  нами  деревнях  фруктов не было, только  калебасы  с  бурой
оазисной водой да кувшины с козьим молоком. За целый день мы не приметили на
своем пути ни пустой бутылки, ни консервной банки, ни клочка бумаги. Лишь на
выезде из столицы в одном месте около шоссе лежали осколки стекла. Все здесь
собственного  изготовления:  одежда,  упряжь, постройки. На