ься на Нормана и Карло: уж очень они
любят  командовать и  распоряжаться, нет  сказать  по-товарищески, если  что
надо, а когда можно, то и посидеть спокойно, просто наслаждаясь жизнью.  Или
взять  Сантьяго,  этого  хитрого  интеллигента.  Если  надо перенести что-то
тяжелое,  нагнется, возьмется  и  зовет  других на  помощь. Смотришь, он уже
выпрямился  и показывает, улыбаясь, куда тащить  кувшин  или ящик,  а силачи
Юрий,  Жорж и  Абдулла  стараются,  несут.  Кому-то  было  досадно,  что  я,
руководитель, не  выгоняю лентяя  из спального мешка,  и  он знай себе спит,
тогда как другие  трудятся по своему почину.  А  кто-то считал, что я должен
одернуть  любителей  командирского  тона,  у нас не  военный  корабль  и  не
горнострелковая  рота,  мы  семь  равноправных   товарищей,   можно  сказать
по-хорошему.
     И  однако -  назовите это чудом -  все  эти мелкие  трения не перешли в
"острый экспедиционит", напротив, каждый старался понять реакции и поведение
других, и тут всем нам сослужили службу научные занятия Сантьяго, изучавшего
вопросы  мира и  агрессии.  Юрий и  Жорж научились ценить  Нормана и  Карло,
потому что их инициатива и  настойчивый  труд всем шли на пользу, а Норман и
Карло изменили свой  взгляд  на  Юрия и Жоржа,  которые брали на  себя самый
тяжелый труд и охотно приходили на помощь любому, не дожидаясь просьбы, если
видели, что  это  в самом деле нужно. Дипломат  и психолог  Сантьяго помогал
Юрию  пользовать  незримые раны; Юрий  показал себя  толковым  и  заботливым
врачом; Абдуллу все  уважали  за его  светлый ум и  способности, а также  за
умение приспособиться: к совершенно непривычному  образу жизни. Абдулле  все
пришлись по душе, так как он видел, что мы, хоть и белые, считаем его своим.
Он  упрашивал Юрия  дать ему какое-нибудь лекарство, чтобы  у  него  выросла
борода, как у  нас, и никак не мог понять этого щеголя, который каждое  утро
брился, между тем как мы, остальные, отпустили себе усы и бороду, кто рыжую,
кто черную. Если раньше  голова Абдуллы сверкала,  как лаковая, то теперь он
перестал  ее брить, и вскоре  у  него хоть на черепе отросли густые курчавые
волосы, в которые он втыкал толстый плотницкий карандаш вместо броши.
     У  Жоржа  были  свои  причуды.  Днем  он  засыпал  легко,  а ночью  ему
требовалась  подушка  на  грудь  и  музыка  в   ухо,  для  чего  он  запасся
магнитофоном с  набором любимых песенок. Тем,  кто  лежал от него  подальше,
скрип веревок  и  папируса заглушал музыку, но этот же скрип вынуждал самого
Жоржа и Сантьяго просить  у Юрия снотворного.  День и ночь магнитофон  Жоржа
играл  его  излюбленные мелодии.  В один прекрасный день  магнитофон пропал.
Только что я видел его, он лежал и играл на краю мостика, у ног Абдуллы; сам
Абдулла ворочал руль, стоя  к нему спиной. Норман укреплял весло, свесившись
через борт.  Карло, Сантьяго и я перекладывали груз  на  корме, Юрий  и Жорж
работали за каютой. Вдруг музыка смолкла. Прошло несколько минут, прежде чем
Жорж полез через  кувшины  на  корму,  чтобы  снова пустить  магнитофон.  Но
магнитофона не было. Жорж искал всюду. На корме,  на носу, под матрасами, на
крыше каюты. Исчез.  Бесповоротно исчез.  Кто  это  сделал? Первый  дзюдоист
Африки рассвирепел. Кто, кто посмел выбросить за борт его магнитофон?  Конец
путешествию,  все, он не  уснет  без своих  мелодий,  кто-о-о это  сделал!!!
Атмосфера  накалилась.  Крошка  Сафи поднялась на  мачту,  сколько позволяла
веревка: еще обвинят, чего доброго...
     Абдулла мог столкнуть  ногой магнитофон за борт, но  он  слишком  любил
музыку, чтобы сделать это. Норман не дотянулся бы,  Юрий все время был рядом
с Жоржем. Оставалась только наша тройка, которая  работала  на корме.  Карло
невозмутимо продолжал перетаскивать кувшины. Карло! Для меня все стало ясно.
Он все еще злится  на Жоржа, вот и отомстил.  Но где была его голова! Вот уж
от кого не  ожидал. Теперь мы все равно что на бочке с порохом, и фитиль уже
зажжен.
     - Жорж, - сказал я. - Ты молодец, научился следить за  порядком, как же
ты мог положить свой магнитофон на самом краю, так что он свалился в море!?
     - Может, он и правда лежал на  краю, -  согласился Жорж, - но с мостика
он мог свалиться только на палубу, а не за борт.
     Он был абсолютно прав, но как-то надо было выручать Карло.
     - Магнитофон  лежал на  правом углу, - решительно сказал я. -  Если его
задели, когда мы сильно накренились вправо, он должен был упасть за борт.
     Жорж продолжал искать в самых  невероятных местах, потом  залез в  свой
спальный  мешок  и мгновенно  уснул. Мы  не будили его до самого утра, когда
Карло свистом
     вызвал нас  завтракать и предложил  яичницу с корейкой. Долго сердиться
на такого кока было невозможно, и больше никто не заговаривал о магнитофоне.
И только после конца плавания Сантьяго однажды положил руку на широкое плечо
Жоржа и спокойно спросил:
     - Жорж, сколько я тебе должен за магнитофон? Мы все так и опешили. Жорж
медленно, очень  медленно  развернулся  фронтом  к  маленькому  улыбающемуся
мексиканцу, сам широко улыбнулся и сказал:
     - Какой еще магнитофон?
     "И  как только  ты на  это решился",  - спросили мы потом  Сантьяго. Он
признался, что был далеко не уверен, правильно  ли  делает, сбрасывая в воду
музыкальную машину, но в одном он ни капли не сомневался: если  позволить ей
и впредь играть одни  и  те же мелодии, кто-нибудь не выдержит и  стукнет ею
хозяина по голове.
     Шли недели, мы жались всемером в тесной каюте, словно на круглосуточных
посиделках, и "Ра" все качалась в центре одного и того же круга, и  горизонт
сопровождал нас, как заколдованный. С 4 по 9 июня волны были совсем ленивые,
ветер скис, кое-кого из ребят круглые сутки клонило в сон.  И папирус уже не
скрипел и не рычал, а мурлыкал, словно кот на солнцепеке.
     Норман  поделился  со  мной своими  тревогами. Мы медленно дрейфуем  на
юго-запад,  и,  если не подует хороший  ветер,  нас может захватить круговое
течение у берегов  Мавритании  и  Сенегала.  Судя по тому  как  много  судов
проходило вдали и вблизи, мы снова очутились  на каком-то маршруте, а в ночь
на 6 июня мы увидели идущий прямо на нас большой, ярко освещенный  океанский
пароход. Курс  его красноречиво свидетельствовал о том, что вахтенный офицер
не заметил наш маленький топовый фонарь, и мы принялись отчаянно размахивать
карманными  фонариками. Тихий  ветер  лишал  нас  всяких  надежд  свернуть в
сторону за  счет рулевых  весел.  Рокоча машиной, светящийся  гигант  грозно
наступал  на  нас. Вдруг он  отвернул  направо и  заглушил свою механическую
громыхалку. С мостика нам просемафорили  яростный выговор так быстро, что мы
успели  только разобрать  слово  "прошу", пока великан  с  разгона  бесшумно
скользил мимо  в каких-нибудь трехстах метрах  от наших папирусных связок. И
вот уже  опять забурлила вода у винта, ослепительный стальной гигант понесся
дальше к Европе.
     На следующий день мы  при легком ветре снова  вошли в область, где весь
поверхностный слой воды был полон асфальта. А еще через три дня, проснувшись
утром, нашли море настолько загрязненным, что некуда окунуть зубную щетку, а
Абдулле  для  омовения пришлось выдать дополнительный паек  пресной воды. Из
голубого Атлантический океан  стал  серо-зеленым и мутным,  и  всюду плавали
комки мазута величиной  от булавочной головки до  ломтя хлеба.  В  этой каше
болтались пластиковые бутылки,  как будто мы попали в грязную гавань. Ничего
подобного  я  не видел, когда сто  одни  сутки  сидел  в океане  на  бревнах
"Кон-Тики".  Мы  воочию  убедились,  что  люди  отравляют важнейший источник
жизни, могучий  фильтр земного шара - Мировой океан. И нам стало ясно, какая
угроза нависла над нами и  будущими поколениями.  Судовладельцы,  заводчики,
государственные деятели привыкли видеть море с палубы быстроходного лайнера,
им никогда не  приходилось, как  нам, изо дня  в  день окунать в него зубную
щетку и собственный нос.  Вот  о чем мы должны кричать всем, кто захочет нас
слушать.  Много  ли  толку в том,  что Восток и Запад состязаются в  решении
социальных проблем на суше,  если все страны позволяют нашей общей жизненной
артерии. Мировому океану, превращаться в совместную клоаку, сборник мазута и
химических  отбросов?   Или   мы   еще  находимся   в   плену  средневековых
представлений, считаем океан беспредельным?
     Как  ни странно, когда качаешься на волнах на связках папируса и видишь
скользящие   мимо  материки,  отчетливо  понимаешь,   что  океан  отнюдь  не
беспределен,  и  струи, идущие в  мае вдоль берегов Африки,  через несколько
недель  достигают берега Америки, принося с  собой всю  ту дрянь, которая не
тонет и не поедается обитателями моря.
     Десятого  июня  ветер снова  посвежел.  В тот же  день  Абдулла зарезал
последнюю курицу, в клетке осталась  только утка. Клетку отправили за борт -
намокнет  и  затонет, - но обезглавить утку  ни у кого рука не поднялась. Ее
помиловали и, окрестив  именем Симбад, позволили -  с  веревочкой  на ноге -
разгуливать  по  палубе,  к великой досаде Сафи.  Корзина  заменила  Симбаду
особняк,  и он стал заправлять на  носовой палубе, а  Сафи  обычно держалась
вблизи, и,  если кто-то из них по рассеянности забредал на чужую территорию,
это кончалось тем, что либо  Симбад немилосердно щипал сзади Сафи, заставляя
ее визжать от негодования,  либо Сафи  торжествующе скакала в  свой уголок с
утиным пером в руке.
     Ночью волна заметно прибавила, и  море разбушевалось. Порой становилось
жутко  стоять на шатком,  скрипучем мостике, не  видя  в ночи  ничего, кроме
пятнышка  света  на  парусе  да  топового  фонаря, который болтался,  словно
обезумевшая луна, среди звезд, мелькающих между гонимыми бурей тучами. Вдруг
за спиной будто злобная змея  зашипит  -  бурлящий гребень  вровень  с твоей
головой гонится за лодкой,  а самой волны  не видно,  кажется, только  белая
пена летит по воздуху и что-то шепчет про себя. А черный вал уже  подкатился
под связки папируса и  толкает  их вверх своими чудовищными бицепсами, и тут
же отпускает нас, и мы падаем вниз - падаем так глубоко, что следующий белый
призрак реет в воздухе еще выше,  чем предыдущий.  Двухчасовая рулевая вахта
совершенно  изматывала нас,  хотя  мы обычно работали  только одним  веслом,
наглухо закрепив второе.
     За  ночь  море расшатало  "Ра"  сильнее,  чем  когда-либо.  На рассвете
амплитуда качания мачты  на уровне крыши достигла 60  сантиметров, а макушку
на высоте 9 метров мотало так, что сам Карло с трудом удерживался на ней. По
примеру древних египтян каждое колено двуногой мачты мы утопили внизу в ямку
на  плоской  деревянной  пяте,  установленной  прямо  на  папирусе.  Толстый
деревянный угольник жестко соединял мачту с пятой, но  теперь скреплявшие их
веревки настолько ослабли, что  оба колена лихо плясали, грозя выскочить  из
ямок. Да и ванты,  похожие на параллельные струны, то провисали, вместо того
чтобы  притягивать колена  к бортам,  то  вдруг натягивались  так,  что даже
страшно: сейчас либо  мачта сломается, либо лопнут папирусные связки, - ведь
ванты были закреплены за толстый канат, обрамляющий весь фальшборт.
     Мы вбили под  пяту деревянные клинья и принялись за разгулявшиеся ванты
- подтянешь одну, гляди, как бы не лопнула, пока  остальные еще провисают. И
вот мачта снова укрощена.
     В этот день мы не могли пожаловаться  на одиночество. На палубу  градом
сыпались летучие  рыбки.  Мы  прошли  мимо  большой  луны-рыбы,  безжизненно
лежавшей на  воде. Какая-то тварь заглотала  крючок и размотала всю леску на
спиннинге  Жоржа.  Не  успел он  ее вытащить,  как другая рыбина перехватила
улов, и  Жоржу досталась  лишь  голова. "Ра"  мчалась  по  горам  и долам  с
рекордной скоростью, и мы были изрядно обескуражены, когда Норман, определив
в полдень наше  место, сказал,  что  мы  не так уж  много прошли. Нас снесло
течением на юг.
     За  одни  сутки  правый  угол нашей кормы  осел  настолько,  что  конец
рулевого бруса  то  и дело зарывался  в волну и тормозил. На кормовой палубе
вода  стояла  по  щиколотку,  а  иные  гребни  докатывались   до  ящика   со
спасательным  плотом,  уложенного под  мостиком. Всякий раз ящик ерзал и тер
веревки.
     На  следующий  день  море  продолжало бушевать, а  с  крепнущим  нордом
вернулся  и  холод. Регулируя  крепление рулевого  бруса, который все  время
врезался  в воду, Юрий увидел на нем  какой-то голубой  пузырь и схватил его
руками, чтобы сбросить. Юрий в  жизни не встречался с "португальским военным
корабликом"  и даже не понял, что происходит, когда его руки вдруг оказались
опутанными  длинными  жгучими  нитями  физалии  -  одной  из  самых опасных,
несмотря  на  малые  размеры, тварей  Атлантического  океана. Этот каверзный
пузырь   не  единичная  особь,  а   целая  колония  мельчайших   организмов,
объединенных  сложными взаимоотношениями,  и  у каждого свои  особенности  и
функции. Единственная задача самой крупной особи,  пузыря - поддерживать эту
удивительную  артель  на  плаву.  За  ним   волочится   пучок  многометровых
арканчиков, составленных  из  маленьких граждан сообщества. Кто-то  добывает
пищу  для всей колонии, кто-то отвечает за размножение, есть и солдаты,  они
буквально  стреляют  едкой  кислотой  в  добычу  и  врагов.   Самые  крупные
"португальские военные  кораблики" могут даже парализовать и убить человека,
такие случаи известны.
     Жгучая боль через кожу распространилась по нервам, сковала мышцы правой
руки нашего судового врача и подобралась к сердцу. Бедняга полез в аптечку и
перебрал  все:  от  мазей  до  сердечных  и  нервных таблеток.  Четыре  часа
понадобилось ему, чтобы укротить боль и восстановить подвижность руки.
     Тринадцатого июня в  щелях и  вантах свистел леденящий норд-норд-ост, и
море  ярилось пуще прежнего. Лодка извивалась,  рыча, визжа и  скрипя  всеми
суставами,  волны беспорядочно  громоздились друг на друга и накрывали корму
"Pa". Иные гребни обрушивали на папирус по несколько тонн воды, и мы видели,
как корма  все больше поникает под натиском самых тяжелых каскадов. И ничего
нельзя поделать, стой и смотри,  когда лишняя вода скатится через оба борта,
и останется наш  популярный  бассейн,  где  теперь  было  по колено. Абдулла
только  смеялся  и  уверял,  что все это ерунда. Пока  веревки  целы, мы  не
потонем. Продрогший от холода, но веселый, он бродил  в штормовке по палубе,
прижимая   к   уху  свой  карманный  приемник.  Какая-то   арабская  станция
рассказывала на французском языке о событиях в Чаде: там пока что верх взяли
мусульмане.
     Почти  весь  день  вокруг  лодки  резвилась  великолепная  сине-зеленая
корифена,  она  оборвала  леску и уж после  этого не клевала, и гарпуном  ее
взять не удалось.  Карло затеял  готовить  обед из вяленой рыбы, в это время
что-то шлепнуло его по загривку и забарабанило по каюте. Одиннадцать летучих
рыб корчились на палубе - собирай и клади на сковороду.
     С  14 по 17 июня море неистовствовало, с разных  сторон  наперерез друг
другу  шли волны, высота которых никак не  соответствовала ветру.  Очевидно,
здесь  сталкивались течения, отраженные невидимыми  берегами. Жорж жаловался
на боли в спине,  его  уложили в постель.  Абдуллу  тошнило, но он сам  себя
исцелил снадобьем  из  двенадцати головок чеснока. Начал кряхтеть и шататься
мостик,  пришлось  срочно укреплять  его новыми узлами  и  растяжками.  Юрий
догадался переселить  Симбада  на корму, и тот  принялся радостно плавать  в
нашем бассейне. У Сафи от досады расстроился желудок, и она поминутно бегала
на  край  палубы.  Просто   поразительно,  какой  чистоплотной  стала   наша
обезьянка.  Вдруг  из воды  выскочил косяк огромных,  чуть  не  двухметровых
тунцов,  Сафи дико  перетрусила и  забилась в корзину, откуда  ее  так  и не
удалось выманить,  пока  Жорж с наступлением темноты не пересадил трусишку в
ее персональный чемодан-спальню в каюте.
     "Ра" судорожно корчилась и выписывала немыслимые кренделя, прилаживаясь
к хаотической пляске волн, и колена  мачты снова  запрыгали в  своих плоских
деревянных башмаках. Лодка скрипела не так, как прежде, - казалось, что дует
могучий ветер, когда сотни  тысяч связанных веревками  стеблей раскачивались
на волнах. Пол, стены и крыша каюты тоже скрипели на новые голоса. Ящики под
нами  перекосились,  крышки  заклинивались; где  ни ляжешь,  ни  сядешь,  ни
станешь, под  тобой все корежится. Ванты нещадно дергали мачту,  и при таком
волнении  мы не решались даже взяться за них, чтобы  ослабить или подтянуть.
Как ни холодно было, Жорж, Юрий и Норман  прыгнули  в воду,  чтобы проверить
днище. Стуча зубами,  они доложили, что папирус в отличном состоянии, только
корма висит, играя роль огромного тормоза. Надо было что-то предпринимать.
     Неожиданно правое рулевое весло сорвалось с поперечины  внизу и  бешено
задергалось,  силясь  оборвать и верхнее крепление, на мостике. Нам пришлось
изрядно повозиться, стоя по пояс в бурлящей воде, прежде чем удалось поймать
весло  и закрепить  его тросами. Причем рыбы кругом  было столько,  что Жорж
ухитрился, не сходя с лодки, пронзить гарпуном корифену.
     Надо что-то  предпринимать, как-то  обуздать ярость  могучих  каскадов,
обрушивающихся на  корму. Сколько еще она выдержит  эту чудовищную нагрузку?
Деревянная лодка давно переломилась бы.
     Попробуем  воздвигнуть  барьер  на пути волн... Мы собрали все  обрезки
папируса, и Абдулла  с помощью  Сантьяго  и  Карло, стоя по  колено  в воде,
принялись сооружать из связок преграду.  Могучий гребень  захлестнул  их  по
грудь, Абдуллу несколько раз  смывало за  борт, но страховочный конец крепко
держал его, и он, смеясь, вылезал на палубу. Талисман не подкачает! Закончив
работу, он поблагодарил аллаха.
     Случилось то, чего я боялся. Чем выше мы делали барьер, тем больше воды
застаивалось на корме, ведь разбухший папирус ее не пропускал.  Придавленный
огромной тяжестью, ахтерштевень все сильнее оседал. Тогда  мы убрали барьер,
воздвигнутый Абдуллой,  но фальшборт уже  успел прогнуться настолько, что на
корму врывались  целые  горы воды, подмывая  ящик  со  спасательным  плотом.
Пришлось  поспешно  восстанавливать  преграду.  Мы  обрезали ножом  веревки,
крепившие  две  аварийных  лодочки  из  папируса,  и  нарастили   борт  этим
материалом, пошли  в  ход и  папирусные  спасательные  круги,  сделанные  по
фрескам  в  древних  погребениях. Словом,  мы  использовали  все растения до
последнего стебля и подняли борта еще выше, а пруд на корме стал еще глубже.
Теперь он занимал всю  кормовую  палубу, зато  нас  уже  захлестывало не так
сильно, середина лодки и нос по-прежнему оставались сухими.
     Семнадцатого июня непогода прошла свой пик, ветер сместился к западу, и
высокие волны выстроились вереницей.  Всюду на  лодке лежали  летучие  рыбы,
одна даже  угодила в кофейник. Видно, нас  опять  подхватила  главная  струя
течения, потому  что  Норман, использовав минутный просвет в  густой  пелене
туч, смог доложить, что за последние сутки пройдено 80 морских миль, то есть
148 километров, и это несмотря на  тормоз, каким  стала наша корма,  похожая
теперь на крабий  хвост. 148  километров не  так уж плохо, даже  в масштабах
карты мира.
     В  разгар бури мы находились примерно  в  500  морских милях от берегов
Западной Африки, и прямо по  курсу у нас были острова Зеленого Мыса, лежащие
к западу  от  Дакара. Течение и  северный ветер несли  нас на архипелаг, и в
любую минуту,  с любой стороны могла показаться земля - не очень-то приятная
мысль,  когда  сражаешься  со  стихиями, обремененный  неподатливой  кормой,
которой вздумалось изображать желтую подводную лодку.
     Темным  вечером,  когда  нам   всюду  чудились  острова,   Норман  взял
американскую лоцию для этого района и  стал читать  вслух.  Под извивающимся
потолком качался керосиновый фонарь, заставляя наши искаженные