ни стали  закадычными  друзьями и вот
почему-то оба  взъелись на  нашего  тихого профессора  антропологии. Мол, он
лежит в углу и психоанализирует других, которые работают. И это его дурацкая
идея,  чтобы мы опять взяли провиант и воду в  кувшинах, вместо консервов  и
легких канистр с водой. Мы уже доказали, еще на "Ра I",  что  можно  прожить
без современной  пищи, за каким чертом  доказывать это второй раз. И уж если
настоял на своем, уговорил нас снова взять больше ста тяжелых  кувшинов,  то
мог бы  хоть,  как  квартирмейстер,  получше  их  привязать,  чтобы  они  не
побились, и не пришлось бы нам теперь отмерять воду.
     - Кувшины не тяжелее канистр, и если на то пошло - кто вылил в море всю
воду из бурдюков?
     Разгорелась жаркая словесная перепалка, злые бранные слова давали выход
накопившемуся раздражению и отбивали  всем  нам аппетит. Сидя на перекладине
мачты, Сантьяго оборонялся, как мог, но в конце  концов сник под сыпавшимися
на него со всех сторон ударами.
     - Карло, - сказал я. -  Ты  профессиональный альпинист, у тебя  большой
экспедиционный опыт. Как ты можешь требовать, чтобы профессор, преподаватель
университета, не хуже тебя разбирался в узлах и выполнял тяжелую  работу. Ты
все равно что безгрешный священник, который требует от других, чтобы они все
делали, как он.
     Кажется, я не мог придумать худшего оскорбления. Карло медленно  встал,
весь побагровел и схватился рукой за голову.
     - Я - священник?
     На секунду он онемел и только глотал воздух. Потом повернулся от меня к
Сантьяго и вдруг протянул ему мозолистую ладонь.
     - Ладно, ребята, что было - забудем!
     Все  обменялись  рукопожатиями через  стол.  Норман  сбегал  за губными
гармониками для  себя и  Кея, Мадани принес  свой марокканский  барабан,  и,
когда я через два часа побрел в каюту, чтобы вздремнуть, на носу еще звучала
разудалая музыка и песни всех частей света.
     Прошлогоднее плавание  на  "Ра I" превратилось  в чистый  дрейф  уже  с
первого  дня,  когда  у  нас  сломались оба рулевых  весла. Эксперимент  был
прекращен  недалеко от крайнего  в вестиндской цепочке острова Барбадос.  На
этот раз лодка не утратила своих мореходных качеств, и мы решили идти на тот
самый остров, к  которому  природа  собиралась  привести нас  годом  раньше.
Поэтому расстояние  до финиша  мы  измеряли числом  миль, отделяющих  нас от
Барбадоса.  И  с точки  зрения попутного  ветра  и  течения  это  был  самый
подходящий  курс. Правда, рулевым  доставалось тяжко,  погрузневшая от  воды
ладья так и норовила развернуться боком.
     Отстоишь ночную вахту, и  до того измотан, что пальцы  не  разогнуть. А
если  лодка все-таки  разворачивалась,  так  что паруй обстенивало  и  волны
врывались  на  борт,  Юрина  парусина  не  выдерживала,  и тогда  на  голову
злосчастного  рулевого  сыпалась  брань  семи голых  мореплавателей, которым
приходилось,  обвязавшись  страховочной  веревкой, выскакивать во тьму  и по
пояс в воде тянуть  и дергать парус,  шкоты, весла,  спасать  груз. Кое-кому
стало невмоготу в одиночку  нести ответственность ночной вахты, и мы удвоили
число вахтенных, продлив ночное дежурство до трех часов.
     Надо что-то  придумать, чтобы не  маяться так с этим громоздким рулевым
устройством,
     - Эх, если бы можно было подать  вперед мачту,  - начал я фантазировать
однажды  ночью,  когда мы с Норманом вместе  несли вахту на  мостике. - Если
парус вынести на самый нос, лодка будет сама собой управлять.
     -  А  что,  это мы можем, - радостно  сказал Норман. И прямо с  утра мы
приступили  к  сложнейшей  операции.  Нам  предстояло  наклонить  тяжеленную
двуногую мачту вперед - тогда и парус переместится к носу.
     Норман стесал наискось топором  опорную плоскость обоих колен. Затем мы
осторожно развязали все двенадцать вантов, которые  крепили мачту  к  бортам
ладьи. Теперь можно было  наклонять 300-килограммовую махину, высотой десять
метров. Мы подтянули к носу макушку  мачты, а  с  ней и  рею, и, когда опять
закрепили  ванты,  парус,  наполнившись   ветром,  изогнулся  дугой  впереди
высокого форштевня. Рулить сразу стало легче.
     С отличной скоростью  "Ра II" продолжала идти  на  запад.  И как только
подводная часть папируса уравновесила  дополнительный  груз  в  виде морской
воды на палубе, мы перестали  погружаться. Это было в  начале шестой  недели
нашего плавания.  Правда, осадка уже увеличилась настолько, что даже в тихую
погоду палуба  была  почти вровень с  водой, а  папирус вдоль задней  стенки
каюты начал обрастать морскими уточками.
     И каждый день Мадани вылавливал из моря комки мазута.
     В  один дождливый и  шквалистый  день парус зацепился за  форштевень  и
перекосил его еще больше, к тому же лопнул шов нижней шкаторины. После днища
ладьи  парус  был   для  нас  всего  важнее,  и,  посовещавшись,  мы  решили
пожертвовать высоким форштевнем. Карло оседлал нос и, не жалея сил, принялся
пилить наше гордое судно. На всякий случай мы схватили нос тросом, чтобы вся
лодка  не рассыпалась, когда вместе с форштевнем будут обрезаны обе веревки,
которыми связан корпус. Но индейцы верно говорили: веревку так плотно зажало
в витках вокруг малой связки в середине, что мы при всем желании не могли ее
вытащить.
     Когда верхушка  форштевня  поддалась  пиле вандалов, мы  увидели что-то
похожее на разрезанную луковицу,  настолько сильно  были  сплющены разбухшие
стебли  папируса. "Ра II"  сразу обрела  более современный, строгий  вид,  и
теперь через щели в  передней  стенке  из каюты  было  видно ниже паруса всю
линию  горизонта.  Ковчег приоткрыл ставни,  чтобы  легче  было высматривать
землю.
     Через несколько дней мы решили, что крюк ахтерштевня тоже надо спилить.
Все равно  он,  после того  как укоротили  нос, только мешал  держать  курс,
выступая в  роли  косого паруса, и  к  тому же нам  надо  было избавиться от
лишнего веса.  Правда, мы не без  тревоги перенесли конец  тетивы  с завитка
вниз,  на  куцый и  плоский,  как  у курицы,  хвост,  который  остался после
операции.  Но  никакие хирургические  вмешательства  не  могли  повлиять  на
поразительную прочность этого суденышка.
     Один за  другим члены экипажа, обвязавшись страховочным  концом, ныряли
под лодку и радостно  докладывали тем, кто ждал своей очереди, что днище "Ра
II" цело и невредимо,  связки такие  же крепкие и тугие, как прежде, ни один
стебель, ни один виток не сместился,  единственное изменение - все облепили,
словно черно-белые грибочки, моллюски с колышащейся желтой бахромой жабер.
     Нашу маленькую радиостанцию  мы на  этот  раз вынимали из ящика гораздо
реже, чем в  первом плавании. Ведь родные теперь уже  не  должны  так сильно
беспокоиться,  и не надо их дергать  без нужды, достаточно короткого "все  в
порядке". Но под конец второго  месяца,  идя  с хорошей  скоростью,  мы  уже
продвинулись  так  далеко, что смогли сообщить  приблизительно время и место
финиша. Ивон тотчас уложила чемодан и вылетела с детьми на Барбадос.  Вскоре
после  этого  Норман  связался  с одним  барбадосским радиолюбителем,  и  мы
услышали  ее  голос. Она задала  мне  шесть сугубо  специальных  вопросов  о
морских  организмах, сопровождающих  папирусную лодку,  а когда  я удивился,
объяснила,  что  вопросы  составлены  руководителем   морской  биологической
экспедиции ООН, базирующейся на Барбадосе.
     Мы  рассказали  про  нашу верную подводную  свиту, про корифен, которые
гонялись  за летучими  рыбками, про  тучи  морских  птиц  из Южной  Америки,
которые кружили  на  горизонте на юге и на западе,  где  над голубым океаном
серебристыми   ракетами   взмывали   тунцы.  На  другой   день  барбадосский
радиолюбитель    передал,   что   нас    собирается   проведать   одно    из
исследовательских судов ООН.
     Двадцать  пятого  июня  к нам на  борт  залетела  коричневая  стрекоза.
Неужели  суша так близко? Или ее подвезло какое-нибудь судно, которое прошло
за  горизонтом?  После  того как нас раза два чуть не  протаранили у берегов
Африки, мы почти не видели пароходов.
     "Ра  II"  полным  ходом  приближалась  к  тому  району,  где  мы  после
заключительных  драматических  дней прошлогоднего  рейса  покинули  "Ра  I".
Ребята невольно поежились, когда вахтенный  обратил наше внимание  на акулу,
злобно атаковавшую красный буй,  который мы  тащили  на буксире за кормой на
случай, если кто-нибудь упадет за борт.  Именно здесь встретили нас  акулы в
прошлом году. Впрочем,  одинокая странница скоро оставила буй в покое и ушла
на  север. Можно  было подумать, что судно, не требующее подводного ремонта,
акул не интересует.
     Двадцать шестого июня море снова начало бесноваться, и волны гнались за
нами, шипя  белыми  гребнями, как  будто  нас преследовали  снегоочистители,
вспарывающие плугом  снежную пелену. Сверху нас поливали дождем низкие тучи.
Мы  смыли с себя соль  и слизывали с рук  пресную воду.  Можно было  собрать
дождевую воду, но при таком ходе мы рассчитывали обойтись своими запасами.
     Утка  ковыляла  под дождем  по крыше и  пила из лужиц, а Сафи рвалась в
каюту. Правое весло заклинило в уключинах,  мы боялись, что оно переломится,
но Кей, стоя в воде, раскачал его.
     На другой день исчез наш голубь. Последние дни он  вел себя беспокойно,
описывал  все  более  широкие  круги  в  воздухе  над "Ра",  но  каждый  раз
возвращался  на  крышу  к  блюдечку  с  зерном. А 27 июня взлетел  и  уже не
вернулся. Потоп пошел на убыль, и  ковчег остался без голубя. Без него стало
как-то  пусто. Уж не почуял ли  он землю?  Ближайшей сушей была  Французская
Гвиана на юге. Пернатый путешественник улетел с двумя кольцами, на одном был
испанский номер, на другом метка "Ра II".
     Двадцать восьмого июня температура воды вдруг поднялась на два градуса,
и с того дня мы больше  не видели мазута. Может быть, нас  подхватила другая
ветвь течения? Странно, ведь когда мы годом  раньше оставили "Ра  I", нас со
всех сторон окружали черные комки, а океан совершает  непрерывный круговорот
между материками.
     Двадцать девятого июня мы  увидели, что цепочка  Сафи свисает в воду, а
обезьяны нет.  Тревога,  аврал! А Сафи, чувствуя себя вольной птицей, сидела
на  вантах  и  с  чрезвычайно довольным  видом  глядела  на нас  свысока. Ни
кокосовый орех,  ни  мед не могли  заменить ее  вниз, тогда Юрий  принес  ей
любимую резиновую  лягушку, зеленое  чудовище  с огромными красными глазами.
Миг  - Сафи  уже на  палубе  и схватила  игрушку,  а Юрий схватил ее.  Почти
одновременно раздался громкий крик в каюте. Норман установил  прямую связь с
радистом  ооновского  исследовательского судна  "Каламар" -  оно  находилось
где-то совсем рядом - и нас попросили ночью пускать сигнальные ракеты, чтобы
можно было разыскать "Ра II" в беспокойном океане.
     В ту ночь  нам довелось пережить сильный испуг.  30 июня в  0.30 Норман
поднял меня  на вахту, я сел в спальном мешке и начал натягивать  носки, так
как на мостике было сыро и холодно.  Вдруг снова послышался голос Нормана, и
теперь в нем звучал ужас:
     - Иди сюда, скорей! Смотри!
     Я  нырнул  в дверь, сопровождаемый по  пятам  Сантьяго, вскарабкался на
мостик,  и  через  крышу каюты  мы  уставились в ту сторону, куда  показывал
Норман.
     Чисто конец  света.  Над горизонтом с  левого  борта,  на северо-западе
восходил бледный диск, похожий на призрачную  алюминиевую луну. Не отрываясь
от  воды,  он медленно  увеличивался  в  размерах.  Правильно  расширяющийся
полукруг напоминал то ли очень плотную туманность, ярче Млечного пути, то ли
шляпку от гриба, которая неотвратимо наступала на нас,  все  шире захватывая
небо. Луна  сияла  в  противоположной  стороне,  было  безоблачно,  сверкали
звезды. Сперва  я подумал, что это световое пятно  на фоне  влажного ночного
воздуха  от какого-нибудь мощного  прожектора  за горизонтом. А  может,  это
атомный гриб, плод чудовищной оплошности людей? Или северное сияние? В конце
концов  я  склонился  к  тому,  что  это светящийся  дождь космических  тел,
вторгшихся  в  земную атмосферу. Тут диск, который уже занял  около тридцати
градусов черного небосвода, вдруг перестал расти, как-то незаметно растаял и
пропал. Так мы и не поняли, что это было.
     А затем мы сами устроили фейерверк - жгли красные фалышфейеры и пускали
сигнальные ракеты, чтобы обозначить свою позицию "Каламару".  Странная ночь,
необычная атмосфера. Мы снова услышали по радио  голос "Каламара", но там не
заметили наших ракет, а когда показывался световой диск, на палубе никого не
было.
     Утром мы узнали от барбадосского радиолюбителя, что это же  явление, но
на северо-востоке, наблюдали с  многих островов  Вест-Индии. Может быть, это
взорвалась  и сгорела, войдя  в  атмосферу, какая-нибудь ракетная  ступень с
мыса  Кеннеди?   Мы   не   узнали  ответа.   Но  "уфоисты",  охотящиеся   за
доказательствами  существования летающих  тарелочек,  смешали этот феномен с
двумя другими, которые мы наблюдали две ночи подряд  несколько раньше, когда
на горизонте на северо-западе  появлялся оранжевый огонек. В первую ночь это
была  просто  короткая  вспышка, а  во  вторую  ночь  мы видели  каплевидное
световое  пятно.  которое  под  острым  углом  нырнуло  в  море.  Мы  тотчас
оповестили  радиолюбителей  на  континенте,  ведь  это  могли  быть  сигналы
бедствия,  но "СОС" никто не передавал, так  что скорее всего  это сигналили
военные суда на маневрах, может быть, всплывшая  подводная лодка  обозначала
свою позицию.
     Мы шли  на всех парусах прямо на запад, а "Каламар" кружил,  разыскивая
нас. Ракеты  приходилось беречь, но мы непрерывно вели наблюдение с мачты. И
вот опять взошло солнце,  проходит час  за  часом,  и Норман,  хлопоча  то с
секстантом, то  с  таблицами,  то с аварийной  радиостанцией,  раз за  разом
докладывает, что  "Каламар" совсем рядом... на севере... а теперь  на юге...
но  высокие волны не давали  нам  возможности обнаружить его.  Мы пообедали,
Поужинали. И  потеряли надежду, что  нас найдут. Еще немного,  и тропическое
солнце  уйдет  за  горизонт 6  часов вечера по местному времени, а  на наших
часах уже 9, потому что мы только один раз переводили стрелки после  старта.
И  тут впередсмотрящие  на обоих судах одновременно  произнесли долгожданные
слова. С "Каламара"  нам  передали,  что  видят парус,  а мы  разглядели  на
горизонте за кормой чуть заметное серое пятнышко. Уже смеркалось,  когда нас
догнал маленький гордый корабль. Вот она, великая минута.
     Быстроходный  траулер подошел вплотную и приветствовал нас,  приспустив
развевающийся на мачте голубой флаг  ООН. Норман  поспешил к двойной мачте и
ответил нашим  ооновским  флагом, от которого осталось две трети,  остальное
унес шторм. Радость переполняла  нас.  Взобравшись  на мостик, на каюту,  на
мачту,  мы  махали  руками, кричали,  пронзительно дудели  в  охотничий рог.
Команда "Каламара" - черные, коричневые, белые  - выстроилась  вдоль борта и
кричала и махала нам в ответ. На мостике стоял капитан - китаец. А его сосед
крикнул в мегафон по-шведски:
     -  Добро пожаловать  на эту сторону океана! Увидев китайца  на мостике,
Кей не смог сдержать своих чувств, забрался ко  мне на крышу и протянул руку
для рукопожатия:
     - Спасибо, что взяли меня.
     Во  всем этом было что-то нереальное.  Надо  же случиться так, чтобы на
этой  стороне  нас первым встретило ооновское судно! До сих  пор я вообще не
видел судов под флагом ООН, не считая нашей "Ра".
     Тьма  поглотила океан, ярко освещенный траулер описал несколько кругов,
потом застопорил машину и лег в дрейф на ночь.  И вот уже его огни  остались
где-то  позади,  мы  опять  наедине с волнами и  нашим  тусклым  керосиновым
фонарем. Уютно, да одиноко.
     А  затем  стихии решили напомнить нам,  что  плавание еще  не окончено.
Неожиданно  с  севера  налетел  сильный  шквал  и  развернул парус  поперек,
застигнув  вахтенных  врасплох.  Давление  ветра  на  парус  было  настолько
сильным, что  "Ра" накренилась  на левый борт и палуба  погрузилась  в воду.
Как-то непривычно  было, выскочив из каюты  на  подветренный борт,  сразу же
очутиться  в воде  выше  колена, причем  это была  не  просто волна, которая
пришла  и  ушла,  -  сам океан вторгся к нам  и явно  не собирался  уходить.
Впервые за все мои плавания я почувствовал, что опора под моими ногами  идет
ко дну.
     Шум, крики,  мелькание карманных фонариков. Мадани  по  пояс в воде без
страховочной веревки. Ширма Юрия  с подветренной стороны разорвана в клочья.
Но вот ветер  вернулся  на более привычный для нас румб, подул с  востока на
запад,  и  восемь  искушенных  мореплавателей  на  папирусе  сумели  наконец
развернуть парус, как положено. "Ра II" спокойно выпрямилась, вода скатилась
за борт,  и палуба всплыла на поверхность.  Правда, три  кувшина из тех, что
были  привязаны  с подветренной, защищенной  стороны, разбились, и я порезал
босые ноги  о черепки, пришлось Юрию перевязывать меня. К тому же левый борт
опутали  блестящие  жгучие нити двух "португальских  военных  корабликов", и
Жорж, отправившись по нужде, обжегся так, что понадобилось лечение аммиаком.
     Настало утро, но  "Каламар" не сразу  нас  догнал. Никто на траулере не
думал, что примитивная лодка из  папируса  может развить такой ход. Несмотря
на  все  осложнения,  мы  прошли  за  сутки  75  морских миль, то  есть  140
километров.
     С  "Каламара"  на  "Ра"  передали  почту,  мазь   для  Карло,  чудесные
барбадосские  фрукты  и добрую  порцию мороженого,  которое  превратилось  в
ванильный  соус, пока  его  переправляли к нам на резиновой  лодчонке.  Двое
суток "Каламар" сопровождал  нас, потом прибавил ходу и ушел вперед, везя на
Барбадос наши приветы.
     Мы снова вошли в тот район, где рождаются атлантические ураганы. Начало
июля,  погода ненадежная.  Куда ни  глянешь, всюду темные ливневые завесы, и
чуть  не  каждый  день  порывистые ветры,  доходящие  до штормовых  шквалов,
напускали  их  на нас.  Только  поспевай  отдавать плавучий  якорь и спасать
парус. Но в целом ветер и течение благоприятствовали нам,  и в последние дни
мы  достигли самой  высокой среднесуточной скорости за все плавание, проходя
до 81  мили, то  есть  до  151 километра. То  и  дело нам  попадались  суда,
плавающие между Северной и Южной Америкой.
     Восьмого  июля  до  Барбадоса  оставалось  всего 200  морских  миль,  и
островные  власти выслали навстречу  быстроходное  судно  "Калпеппер", чтобы
передать  нам  свое  "добро пожаловать"  в эту маленькую  независимую  часть
Британского содружества.  В качестве  пассажиров  на "Калпеппере" находились
Ивон  и моя старшая дочь Аннет, и встреча должна была состояться ночью, ведь
наши координаты были известны.
     Но миновала ночь, миновал день, а "Калпеппер" никак не мог нас отыскать
среди  волн. Погода  была  далеко не идеальная, и мы  услышали,  как с судна
передают  на  берег,  что волна  нешуточная  и  супруга  плотоводца страдает
морской  болезнью,  но храбро настаивает  на  продолжении  поиска.  И  поиск
продолжался.  Еще  ночь. Еще день. Заканчивались  вторые сутки,  дело шло  к
вечеру,  до  острова  оставалось миль 100,  и  мы уже решили, что  дойдем до
берега раньше "Калпеппера", когда он вдруг появился на горизонте, правда, не
с  той  стороны,  откуда  мы  его  ждали,  а  позади нас. Широкий,  плоский,
остойчивый,  типично  мужской  корабль  поравнялся  с  нами,  и  мы  увидели
вцепившихся  в  поручни двух  белых  женщин,  окруженных  приветствующей нас
чернокожей  командой.  Если  женщины  явно  старались  опознать  каждого  из
косматых  загорелых бородачей,  неистово махавших им руками с каюты "Ра", то
внимание  команды  "Калпеппера"  сосредоточилось  на  Мадани,  которого  они
приняли за  моряка  с  Барбадоса. И сухопутный краб  из Марракеша  не ударил
лицом  в грязь,  он забросил  удочку,  наживив  крючок  соленой  колбасой, и
вытащил одну за др