ров. Теперь и Абдулла смог встать рядом со своими товарищами, работа
развернулась  полным  ходом.  Мы  поехали в арабские  кварталы  набирать еще
помощников. Абдулла переводил, как мог, европейскую речь на  чадско-арабский
диалект.
     - Бут, - дружно кричали египтяне, требуя папируса на своем языке.
     И   закрутился   наш   конвейер.   Два   человека   висели  на   концах
бревен-рычагов, топя  в кирпичном бассейне упорствующие  папирусные  связки.
Двое  других обрезали прелые корневища  и относили двум подручным намоченные
снопы, а  подручные подавали  стебли  по  одному  ребятам из  Чада, которые,
напрягая  все  силы,  втискивали их в растопыренную  оконечность  того,  что
должно было стать лодкой, так  что веревки  натягивались,  словно обручи  на
бочке. Абдулла сразу  вошел в роль бригадира,  он лихо работал и так же лихо
распоряжался. Египетские рабочие  поначалу  склонны  были глядеть свысока на
ребят  из  африканской  глуши, чернота  которых  превосходила  все,  что они
когда-либо видели в своей печи, но Абдулла с его великолепной головой быстро
утер им  нос, а  за ним  и братья завоевали  общее уважение своим  нерушимым
спокойствием, веселым нравом  и смекалкой. Два сторожа-балагура в  тюрбанах,
вооруженные  старыми  ружьями,  повар-кудесник  и смешливый,  жизнерадостный
поваренок вносили  свою лепту  в уютную атмосферу нашего  лагеря -  палаток,
папирусного  склада и стройплощадки,  символически огражденных  канатом.  За
длинным  столом  в   столовой  звучала  английская,  арабская,  итальянская,
будумская, норвежская, шведская и французская речь, а ведь интернациональный
экипаж экспедиции еще не был в сборе.
     На третий день начался спор между наследственным опытом и академической
наукой. Цилиндр уже настолько вытянулся  в длину, что  пора было сводить его
на  конус в задней части, но братья наотрез отказались: они  хотели идти  до
конца  одним диаметром, затем  обрубить связку, как  это  заведено на  Чаде.
Разве бывают кадай с носом  в  обоих концах!  С помощью  Абдуллы  Ландстрем,
Корио  и я долго объясняли им, что нам нужна особенная папирусная лодка, как
у древних египтян, но тут  наш  никогда не унывающий Мусса вдруг насупился и
ушел  в свою палатку.  Умар  попытался  втолковать нам,  что  начать  связку
четырьмя стеблями и постепенно наращивать в толщину - можно, а делать ее все
тоньше и тоньше и закончить четырьмя стеблями - нельзя.  После  чего он тоже
побрел прочь,  и  остались  мы  совсем  беспомощными  с  нашими  египетскими
помощниками.
     На  другое   утро   братья   еще  до  рассвета  потихоньку  пришли   на
стройплощадку,  и, когда  мы  поднялись,  они  уже  успели закончить  связку
по-своему. Мы бросились к  ним, хотели остановить их, но,  добежав, застыли,
растерянно глядя  на лодку и  друг на  друга.  На рабочем чертеже Ландстрема
семь раздельных  связок, заостряющихся  кверху спереди  и сзади, были просто
скреплены между собой параллельными веревками.  А  братья,  уже  приступив к
второй  связке,  сплетали  ее вместе  с первой так, что  получалась сплошная
основа. Мало  того, что веревки параллельных креплений  переплетались друг с
другом,  в  них   еще  вплетали  папирус  из   соседних  связок  для  полной
компактности конструкции. Непосвященный  человек никогда не  додумался бы до
этого, и  академикам  оставалось только  капитулировать  перед лицом  такого
мастерства. Тысячелетний опыт  превзошел  догадки  теоретика,  а результатом
явилось  плотное  соединение папирусных  понтонов,  причем  лишь средний был
круглого  сечения, а боковые напоминали в разрезе луну в первой  и последней
четверти.
     На  шестой  день  работ над Сахарой разразилась буря, песок хлестал  по
палаткам, как затвердевший ливень, пирамиды пропали из вида. Песчинки резали
глаза и скрипели на зубах, но нам надо  было вбить поглубже палаточные колья
и  как  следует закрепить  брезент на папирусе,  легкие стебли  которого уже
летели  по воздуху к пирамидам. На  конце первых  двух связок  необрубленный
папирус топорщился, будто иглы дикобраза,  и под напором  ветра ломался, как
солома, но законченная носовая часть крепостью не  уступала  бревну. Три дня
буря, нарастая в силе, обстреливала лагерь горячей дробью. На четвертый день
она унялась, самум сменился моросящим  дождиком,  и мы поспешили возобновить
работу.
     Рабочие подносили в кувшинах воду из бассейна и поливали ею заостренный
нос лодки, состоящей теперь из трех сопряженных  цилиндров, и, когда  связки
стали  достаточно  мягкими, вся  бригада сообща загнула  нос вверх. так, что
получилась изящная высокая дуга,  как на древних судах.  Но с другого  конца
связки  по-прежнему  оставались  прямыми,  напоминая  огромные  растрепанные
помазки.
     Что делать? Мы повезли мастеров из  Чада  в  универмаг в Каире, там они
всласть  покатались на  эскалаторах и выбрали себе подарок  -  ручные  часы;
Абдулла вызвался научить остальных двоих, как  ими пользоваться. После этого
сильно  подобревший Мусса  обнаружил, что  корму можно  все-таки  надставить
тонким  хвостиком, его потом  загнули  вверх и нарастили в толщину. И  лодка
наконец-то начала  походить на настоящую  древнеегипетскую  ладью.  На  фоне
солнечных  пирамид  изогнулся  живописный  полумесяц,  одинаково  приводя  в
восторг  профанов  и  эрудитов.  Кто  мог  тогда  предвидеть,   что  наскоро
придуманный и приделанный ахтерштевень станет ахиллесовой пятой нашей лодки.
     По  бокам  средней, самой длинной  связки  одну  за  другой укрепили по
четыре  связки, а поверх первой девятки тем же способом приладили еще девять
папирусных цилиндров.
     Дополнительно  две связки  уложили на палубе в качестве фальшборта. Три
средних валика в основе  были  толще других и выдавались вниз сантиметров на
двадцать, образуя как бы широкий киль.
     В  апреле солнце  над  Сахарой  начало  жарить  с такой  силой, что это
сказалось  и  на  ходе  работы,  и  на  расходе  воды.  В  это  же  время  о
строительстве  в  ложбине за  пирамидами  заговорило  телевидение  и местная
печать,  папирусную лодку  все  время путали с  деревянным  кораблем Хеопса,
который восстанавливали в нескольких стах метрах от нас, и туристские гиды и
экскурсоводы, томящиеся бездельем  из-за военного положения, надумали водить
к нам  туристов  и  показывать им настоящий египетский корабль из  папируса.
Гости  со  всех континентов,  а также  фотографы  и репортеры, прибывшие  из
разных стран освещать ход военных  действий, шли или ехали верхом на конях и
верблюдах смотреть новейший аттракцион, канатное ограждение было  сметено, и
сторожа  героически   защищали  хрупкую  лодку  от  тьмы  любопытных,  самые
напористые из которых лезли на палубу позировать для фотографов, не считаясь
с  тем, что сухие  стебли  ломались под  их  каблуками. Верблюды грызли нашу
лодку.  Туристы  уносили  на  память  обрезки  папируса  и  целые  стебли  с
автографами  и  без,  и  Абдулле  стало  не  до  работы,  он  едва  поспевал
расписываться, а  Мусса и  Умар,  позабыв про  свои  веревки,  кокетничали с
прекрасными  дочерьми  Нигерии, Советского Союза  и Японии.  Мы  попробовали
работать ночью  при свете фонарей  и факелов, но опасность пожара  от искр и
керосина вынудила нас отказаться от этой затеи.  Кораблик-то  был  бумажный!
Одна неосторожно брошенная спичка -  и  ладью  окутает море пламени, а когда
оно схлынет,  на песке останется лишь кучка пепла. Мы с ужасом смотрели, как
туристы  с сигаретами  в  зубах  прислоняются  к  лодке.  Вывесили  огромные
объявления  на  арабском  и  английском  языках о  том,  что  курить  строго
воспрещается, и велели сторожу всем показывать эти плакаты. В тот же день мы
увидели, как наш старичок с ружьем сидит подле носа ладьи, дымя самокруткой.
Я возмущенно ткнул пальцем в объявление над его головой, но ему мой гнев был
непонятен. Улыбаясь, он объяснил, что не умеет читать.
     Каюту  нам сделал один старик-корзинщик в Каире.  Он  сплел  ее всю  из
гибких  прутьев.  Размеры  жилья,  в  котором предстояло  разместиться нашей
семерке, составляли 4  метра  в длину  и два  восемьдесят  в ширину;  высота
сводчатого  потолка  позволяла стоять,  нагнув  голову, в центре; посередине
одной из  боковых  стен было квадратное отверстие  для  входа,  высотой один
метр. Крыша и боковые стены  заходили  на метр дальше задней стены, так  что
получился как бы альков для корзин с провиантом.
     В  ходе работы мы  частенько  наведывались  в древние  гробницы,  чтобы
получше  рассмотреть  важные  для нас  детали стенных  росписей. На  длинных
деревянных  кораблях  изображен  натянутый  над палубой  толстый  канат.  Он
перекинут с носа на корму и опирается на жерди с рогаткой вверху. Этот канат
стягивал нос  и корму, словно тугая тетива, не позволяя кораблю переломиться
посередине. Видимо, продольная упругость судов из папируса была выше, потому
что на них такой тетивы не ставили. Зато  короткий канат спускался косо вниз
от загнутого внутрь конца ахтерштевня к кормовой палубе, это выглядело,  как
арфа с одной струной. Если бы мы знали, как важна эта струна! Я часами ломал
себе  голову над  ее  смыслом, ведь  для  чего-то  ее придумали, сколько  бы
ученые,  поддержанные  ребятами  из  Чада,  ни  твердили,  что  единственное
назначение этого  каната  - держать элегантную завитушку. Допустим.  А зачем
нужна завитушка? Только для красоты, считали все. Дальше наше воображение не
шло,  но этого было довольно,  чтобы  мы и тут постарались не отклоняться от
древних рисунков. Долго струна стояла  на  своем месте, но однажды утром она
исчезла. Наши чадские друзья убрали ее, она им мешала работать, да и  к чему
она,  ведь завитушка теперь  держалась без нее.  Мы  попросили ребят вернуть
канат на место, но они весьма логично возразили, что мы всегда можем сделать
это  потом,  если  завитушка  начнет  выпрямляться.   А  сейчас  в  нем  нет
надобности.
     Если  на  деревянных  судах  мощный  канат  опирался  на  жерди,  то  у
папирусных лодок,  как  это  видно  на фресках  и  рельефах,  толстый  канат
обрамлял палубу. Он  скреплял  всю  конструкцию,  увеличивал  ее жесткость и
служил канвой для всех оттяжек, которые за тонкий папирус не привяжешь.
     Древние  изображения  в  подземных  коридорах  с  колоннадой  позволяли
представить себе, как люди  решали проблемы водного транспорта 3 -  4 тысячи
лет  назад. Создатели  фресок  и рельефов живо запечатлели  все  подробности
великолепными  нетускнеющими  красками.   Очень   важно  было   как  следует
разобраться  в   этих   древних  мультипликациях,  ведь  больше  негде  было
почерпнуть  нужные   нам  сведения.  Часто   мы  затруднялись  различить  на
изображениях  деревянные  и  папирусные  суда,  потому   что  первые  обычно
имитировали форму вторых.  Но есть фрески,  показывающие  весь  ход  работы:
рабочие срезают стебли на болоте, собирают их и подносят снопы строителям, и
те  связывают  папирус  вместе  веревками,  которые   им  подают   маленькие
помощники-ученики.
     На  палубах  папирусных  лодок можно разглядеть  корзины с  фруктами  и
лепешками, кувшины, мешки, сундуки, клетки с птицей,  обезьян, телят.  Стоят
рыбаки, охотники,  торговцы,  воины, знатные вельможи,  а то  даже  показаны
целые траурные процессии с богами и птицечеловеками. Вот обнаженные рыбаки с
сачками,  сетями,  вершами и  простыми  удочками. Вот сражаются  два  отряда
папирусных лодок. Вот охотники на лодках бьют гарпунами бегемотов. Вот сидят
женщины и  кормят грудью детей.  А вот и сам фараон с супругой восседает  на
троне, перед ним роскошно накрытый стол, и виночерпий наполняет его бокал.
     На  одних фресках фараон изображен  великаном, его шаг равен длине всей
лодки, на других отчетливо видно  двадцать  пар гребцов и двуногую  мачту  с
такелажем, с полдюжины  моряков  тянут  фалы и карабкаются на реи и ванты, и
совершенство   парусной  оснастки  говорит  о  высоком  уровне   мореходного
искусства 5 тысяч лет назад.  Самые  роскошные  папирусные суда  украшены на
концах звериными головами,  резные столбы каюты покрыты краской и позолотой,
и   все:  весла,  тент  и  прочий  инвентарь   -  отвечает  лучшим  образцам
древнеегипетского строительного искусства и ремесла.
     У  фараонов хватало  камня, чтобы сооружать пирамиды  с гору величиной.
Папируса  им  тоже хватало,  и  они  вполне могли строить лодки  размером  с
плавучий остров. Задуманная нами лодка  составляла в длину всего  одну пятую
сфинкса.  Выйдя  из подземного  царства мумий и стоя  между лапами каменного
исполина,  мы чувствовали себя  карликами. Папирус разрушается зубом времени
гораздо быстрее, чем камень. Если бы мы знали  пирамиды и сфинкса  только по
фрескам в подземелье, никто не поверил бы, что за тысячи лет до Колумба люди
могли создавать такие гиганты. Как бы нам ни нравилось  смотреть на себя как
на поколение, сбросившее наконец-то звериный облик, пирамиды напоминают, что
не следует спешить с умозаключениями. Умный  человек  не будет недооценивать
способности других только потому,  что они родились на свет  раньше нас, так
что мы можем пожинать плоды их изобретательности. Это были люди с такими же,
как у нас, чувствами и стремлениями. Памятники той поры свидетельствуют, что
ум и сметка, организаторский дар  и энтузиазм, любознательность  и  крылатая
мечта,  вкус и все прочие пружины  человеческих деяний, добрых  или  дурных,
ставят в  один  ряд  человека древности  и современности, лишь календарь  да
созданная нами сообща техника говорят о том, что прошло 5 тысяч лет.
     Когда уже подходила к концу установка фальшборта, мне пришлось вылететь
в Марокко,  чтобы подготовить приемку нашей ладьи и старт  из древнего порта
Сафи,  которого  никто  из нас  еще  не  видел.  А  вскоре после того, как я
вернулся оттуда, легли на место последние стебли папируса. Всего  их ушло на
лодку  280 тысяч. Строительство  было  закончено. На  песке  осталось  шесть
стеблей папируса.
     28  апреля,  в  день  двадцать  второй   годовщины   старта  экспедиции
"Кон-Тики",  все было готово,  ладья  могла  трогаться в путь. В  ложбине за
пирамидами   собралось   народу   видимо-невидимо.   Министерство    туризма
подготовило трибуну для почетных гостей - брезентовый тент и стулья, которые
заняли губернатор Гизы, министры и иностранные послы. Абдулла, Мусса и Умар,
облачившись в свою лучшую одежду, сидели вместе с гостями; сегодня трудились
другие.  Широкая,  плоская,  с тонкой шеей, хвост крючком, папирусная  лодка
напоминала  огромную золотую курицу,  насиживающую круглые бревна  в песке у
пирамид. Ладья лежала на больших деревянных салазках, на которых ее строили,
от  салазок тянулись четыре длинных  каната,  и прилежные руки выкладывали в
ряд телеграфные столбы -  по  этим каткам  предстояло  тянуть  салазки через
дюны.
     Еще  раньше  директор Института  папируса  ездил  со мной  к  директору
Института физкультуры, и мы  вдвоем заверили его, что  подготовили  отличную
тренировку для студентов в песках Гизы. Машины будут, сколько человек  может
предоставить  институт?  Институт  предоставил  пятьсот  студентов,  пятьсот
атлетов  в белых шортах. Вот они заняли места вдоль канатов под руководством
своих преподавателей. Два человека, стоя  на лодке, подавали команды, третий
примостился впереди на салазках и  сигналил жезлом  "пошел" и "стой". В этой
сцене было что-то библейское.  То  ли потому, что  наша грузная доморощенная
лодка  древнего фасона, с  плетеной хижиной  на  палубе и пирамидами  позади
напоминала Ноев ковчег, заброшенный в пустыне  после  того, как его покинули
звери. То ли потому, что по этой земле некогда ступал Моисей, которого нашли
ребенком  в папирусной  корзине, прибитой течением к  берегу Нила.  Так  или
иначе,  когда по  сигналу жезла пятьсот  молодых египтян впряглись в лямки и
над  песками разнеслись дружные крики, когда  заскрипело дерево и папирусный
корабль медленно  пополз  вперед на  фоне  неподвижных пирамид, иные зрители
вздрогнули, как будто в ложбине средь бела дня возникли тени прошлого..,
     - Ола - хуууп!
     Зычно  звучали голоса  пятисот  египтян, жалобно  поскрипывали  бревна,
хрустели камни,  и  так  же, как тысячи  лет назад, солнце пекло  незыблемые
стены пирамид и играло на  послушных  команде  мускулах тысячи рук  и тысячи
ног, и все могли убедиться, что люди способны без машин сдвинуть гору, когда
трудятся сообща.
     Непривычно пусто  стало  в  ложбине, когда  палатки остались наедине  с
пирамидами, а  лодка,  стоявшая  в  центре кадра,  ушла  за  рамку к  шоссе,
ведущему  в Сахара-сити. Салазки с Ноевым ковчегом подняли на мощный трайлер
из тех,  что помогали сооружать Асуанскую плотину. Мы поблагодарили  пятьсот
ликующих физкультурников за усердие, а самое старое и самое молодое средства
транспорта  Египта уже  катили  по  асфальту среди  пальм  по  берегу  Нила,
направляясь к устью реки, в Александрию.
     Едва  хрупкое и  худосочное  дитя  пустыни  очутилось в  порту, как  мы
почувствовали,  что  оно  набирает  сил  и  крепости, дыша  влажным  морским
воздухом. Корабль-мумия ожил, как только увидел море.



Глава 7
     В Атлантический океан.
     Семь человек из семи стран, одна обезьянка и клетка с птицей.

     Сафи. Соленый ветер с Атлантического океана. Могучие  волны разбиваются
о  береговые  кручи, и  белые  брызги летят вверх,  туда,  где стоят  старые
укрепления, которые были заложены одним из сподвижников Васко да Гамы, когда
португальцы  в 1508 году взяли на себя оборону гавани по соглашению с вождем
берберов  Яхья  бен Тафуфтом. Среди старинных  крепостных стен  и 450-летних
португальских  дворцов  в  наши  дни  живет  полнокровной  жизнью  небольшой
городок,  арабы  и берберы здесь  вместе выходят  на  промысел сардин, самый
крупный в мире,  и  порт  кишит колоритными рыбачьими лодками, а  между ними
важно  скользят огромные  океанские суда, они забирают  сульфат  и  привозят
товары для Марракеша, одного из главных городов Марокко.
     Мы сидели  под  пальмами  в саду  паши,  самом  высоком месте  Сафи,  и
смотрели вниз, на  океан,  простершийся от гавани вдаль до самого небосвода.
Этот порт  служил берберам тысячу  лет до прихода португальцев, и по меньшей
мере столько же лет пользовались им до берберов финикийцы, ведь  они  ходили
мимо  этих  берегов  к  своему  форпосту  на островке  около  Могадора,  где
археологи  по  сей  день раскапывают  финикийские  изделия.  Выходит,  уже в
далеком  прошлом  мореплаватели,  -  то  ли  торговцы,  то ли  колонисты,  -
поддерживали  сообщение  между  внутренним  Средиземноморьем  и  древнейшими
портами  на крайнем  западе  атлантического побережья Африки, где  Канарское
течение, устремляясь через  океан, увлекает с  собой  все,  что не может ему
противостоять.
     Всякий,  кто в  древности выходил за Геркулесовы Столбы, то есть  через
Гибралтарский пролив, мог найти укрытие в Сафи, если он, подобно финикийцам,
решался следовать дальше на  юг мимо обрывистых берегов  Марокко. Папирусная
лодка  тоже добралась бы сюда, совершая  небольшие переходы  вдоль береговой
дуги, этого никто
     не отрицает,  лишь бы  она держалась  у самого берега, чтобы ее,  когда
надо, можно было  вытащить и просушить. А что ожидало лодку, которая уходила
от берега в открытое море? Вот в чем вопрос.
     Нам известно, что  лодки из папируса  знали на атлантическом побережье,
они  здесь оказались не  менее живучими, чем  к востоку  от  пролива. Такими
лодками  по  сей   день  пользуются  рыбаки,   обитающие   по  соседству   с
таинственными древними развалинами нурагьи  на западе Сардинии;  и в Марокко
наша ладья не могла рассчитывать на приоритет. В устье реки Лукус, впадающей
в океан между Сафи и Гибралтаром, рыбаки ходили на камышовых лодках, пока их
в  начале  нашего  века  не  сменили  португальские  дощаники. В  1913  году
участники  испанской  естествоведческой  экспедиции   установили,  что  люди
пле